Страница 1 из 4
Павел Герасимов
Павел Герасимов
Ноты долго горят
– В наше время в поездах правила попроще были. Пристегивайся ремнем и крути себе. А теперь руки еще пристегивают! Ну, куда это годится, я вас спрашиваю, а? Молодой человек!
Парень, крутивший педали напротив, поднял голову и взглянул на старика.
– Не знаю. Всегда так ездил.
– Нет, ну вы еще молодой, понимаю. Но в наше время все-таки было проще. Билеты со скидкой, так они это называют. Полдороги едешь, полдороги педали крутишь. Вы-то, молодые, подешевле хотите, а мне трудновато уже.
– Брали бы за полную цену.
– Что я вам, миллионер? Нет уж. Покручу, пожалуй. Но руки-то зачем пристегивать? Может мне нос почесать захочется.
Молодой человек огляделся. Ему не хотелось чесать языком, но экономный старичок, напротив, был явно настроен на беседу. Он бодро крутил педали, несмотря на то, что широкие кожаные ремни пристегивали его к сиденью так, что свободными оставались только ноги. Виктор вздохнул и стал смотреть в окно. Ремни мешали ему куда больше, чем старику – нос нестерпимо чесался уже полчаса.
Окно, даже плотно закрытое, пропускало пыль. Равнины были засыпаны ею ровным слоем, и проносящийся состав поднимал за собой огромное бурое облако. Хорошо, что вагон в середине поезда – ближе к концу плотность пыли настолько высока, что прозрачные окна уже не нужны.
– А далеко ли едете, молодой человек?
– В Рым.
– До конечной, значит. Ну да, разумеется, многие сейчас туда едут, там погоды хорошие, солнце, да. А я вот на следующей схожу. В санаторий, на озеро Миратом поеду. Нервишки подлечу.
– Не помешает.
– Да уж, да уж. Там персонал теперь не тот, конечно, после того, как старого директора застрелили, не о чем и говорить. Половина персонала уволилась, а половина полегла при кадровых перестановках. Кошмар. Ну, ничего, посмотрим, что новый директор успел. Вы сами-то при оружии?
– При оружии.
– И это очень правильно. Немногие сейчас понимают важность револьвера, и поплатятся за это, помяните мои слова. Но мне кажется, пыль за окном оседает, подъезжаем.
Пыль оседала не только за окном, но и на стеклах, лицах, одежде и багаже. Поезд мягко качнулся и покатился вдоль перрона. Крепления ремней ослабли.
Перрон, на котором уже десять минут стоял состав, ничем примечательным не выделялся. Те же чахлые деревья и кусты вокруг, пытающиеся остановить наступление песка, те же коробейники. Виктор купил и съел пару пирожков, приценился к патронам. Увесистый газетный кулек отдавали за цену обоймы в столице. Взял два.
Вернувшись в пустое купе, Виктор обнаружил, что старичок уже собрался и отправился поправлять здоровье. О самом санатории говорили мало, слава шла больше об озере – идеально круглом, как воронка или кратер метеорита. Говорят, раньше на этом месте стоял город, который исчез и теперь лежит где-то на дне. В любом случае, легенда не объясняла, почему воды озера считались целебными.
«Хрр-уваа-жаемые пссс-ажиры! – прохрипел динамик под потолком. – Напоминаем вам, что, приобретая билеты со скидкой, вы экономите свои сбережения, укрепляете здоровье и помогаете движению поезда. Также напоминаем, что министерство здравопсихоохранения рекомендует пользоваться скидкой. Вы можете быть уверены, что процент скидки точно соответствует количеству затраченного труда, которое не превышает нормы установленные министерством здравопсихоохранения. Заряжая аккумуляторы, вы помогаете прогрессу. Спасибо».
Замолчав на секунду, динамик заиграл гимн. Виктор встал и высунул голову в окно. Пыль почти не долетала сюда, и вдалеке, как в дымке, проявлялись контуры холмов. Напротив вагона, на ржавом столбике, висела жестяная табличка «иратом». Буква «М» была загнута на обратную сторону, а букву «о», как мишень, расстрелял когда-то скучающий в ожидании отправки пассажир.
Не обращая внимания на торчащего в окне человека, в купе вошли и немедленно загалдели две женщины средних лет. Виктор обратил на них внимание, только когда одна из женщин, пытаясь запихнуть багаж на верхнюю полку, уронила ему на спину баул.
– Помогли бы хоть! Не видите, что женщине тяжело?! – резко бросила она.
– Попросить могли. – Виктор закинул оба баула на полку и отвернулся к окну. Попутчицы не вдохновляли. В его положении в идеале было бы, конечно, ехать без попутчиков и попутчиц, но слишком дорого. Денег оставалось совсем чуть, ценных вещей не было вовсе. Ну, или почти вовсе. Все равно без инструмента ему не заработать, а стрелок он, прямо скажем, неважный.
– Не, Мань, сейчас еще ничего. А года три назад, помнишь, мне всю зарплату противопехотными минами выдали. Едва от премии отказалась.
– Помню. Как ты их дотащила – не представляю.
– На тележке! Взяла у Водяна, сторожа нашего, тележку, насыпала и покатила. А тут ребята какие-то, сопляки мелкие, выбежали. И откуда у них стволы, Мань? А я рогожку сдернула, с мин-то, и говорю – перевернуть? А они мне…
Абсолютно не вдохновляли. В купе четыре места, значит, одно еще займут. Педальных мест два – это хорошо, отдохну потом, подумал Виктор, все больше раздражаясь от пустой болтовни. Главное – перед выходом выспаться.
– А тогда, Мань, ты еще говорила, что не разменяю. А я тебе говорила что разменяю. И пошла на рынок. А они говорят – это какой калибр вообще? А я говорю – да мне пофиг говорю, противотанковый, наверное. Разменяй патронами?
– Ну а он что, Гильнар?
– А он говорит – три обоймы. Я ему: сам три свои обоймы, скотина, четыре с половиной. А он мне – три, а я…
Виктор вышел в коридор. Окна коридора выходили на забор, заклеенный религиозной мишурой. Последние два года секты развивались с невиданной быстротой, но последователи святого Ация душили чуждую пропаганду на корню. Виктор не причислял себя к верующим, но секту Ация уважал. Ему были близки принципы чистоты, осторожности и внимания. Да и древность религии впечатляла – скромные памятники Ацию находили в самых разных местах, возраст их внушал уважение. Поэтому Виктору было приятно, что забор поверх листовок был заклеен символом веры – кругом, разделенным на шесть частей, и подписан мудрым призывом: «Осторожно, ради Ация!»
Подошедший проводник молча кивнул на дверь купе, усадил и пристегнул Виктора и одну из женщин, как ее там – Маню? Проводники вообще не очень разговорчивый народ, спорить совсем не любят, чаще используют дробовик на поясе.
Когда проводник также молча вышел, тишина нарушилась не сразу. Манька ерзала по сиденью, пытаясь устроиться поудобнее, ее подруга копалась в сумке. Виктор только закрыл глаза и решил не открывать их до следующей станции, как вдруг дверь с хрустом сдвинулась.
– Эй! Это, что ли, двадцатая?
Сперва вошла бутылка. То есть в открытую дверь всунулось горлышко, и волосатая рука встряхнула содержимое. Следом вошла собственно небритая харя, которая, сделав глоток, развалилась на последнем свободном кресле. Икнула и глотнула еще раз.
Вошедший выглядел опасным. Судя по наколкам и шрамам, деньги на жизнь он зарабатывал не на пашне и не в библиотеке. Интересно…
– Ну что, покатаемся? Че приуныли, а? Ты вот, клуша, – он легонько ткнул сапогом в ногу Гильнары, – че невеселая? А вы крутите педали, поезд отправляется, ща током дернет! Гы!
Поезд действительно тронулся. Виктор и попутчица налегли на педали, подстраиваясь к разгону. Поезд шуток не понимает, если бросить педали – разряд будет неслабым.
– Ты понимаешь, крошка, я ведь парень правильный, не то что некоторые. Будешь? А я – выпью. Во-от. Ты мне говоришь – не хочу. Может, я хочу? А? Отвечай? Нет, не хочу. Но ты – твоя красота и обаяние, понимаешь, меня заставляют. Понимаешь? Я – не хочу, а ты – соблазняешь. Ты свою вину-то хоть осознаешь? Как заглаживать будешь? А кто будет знать? Я, что ли? Гы! Смешная, блин. Давай короче, или че? Ну!