Литература 2.0

Кроме понятных и объяснимых для лирики, тем более лесбийского толка, упоминаний Казановы и Сафо, следует обратить внимание на топос Венеции и на имена Нарцисса и святого Себастьяна: все это маркирует обращение к мировой гомоэротической традиции. Так, два последних имени мы можем встретить не только в новелле Томаса Манна «Смерть в Венеции», но и в его своеобразном японском «ремейке» — романе Юкио Мисимы «Запретные цвета» (1951)[565]. Образ св. Себастьяна, присутствующий не только в этом — наиболее гомосексуальном по содержанию[566] — произведении Мисимы, но и во многих других его сочинениях[567], стал для японского писателя вообще архетипическим.

Тема Венеции также важна для гомоэротической традиции. Поль Моран, говоря о необычной географии Венеции, состоящей из переходов земли в воду и обратно, назвал Венецию «городом-гермафродитом» и писал о привлекательности Венеции для геев: «Взявшись за руки и воркуя, словно голуби с площади Святого Марка, шествовали гомосексуалисты; Венеция, этот „противоестественный город“ (как выразился Шатобриан), всегда их привечал…»[568] О мотиве нарциссизма в связи со «столицей зеркал» (Генис) и «местом, где Красоту почитают как религию» (Пруст), писал, кроме Манна и Морана («Где, как не в Венеции, может любоваться собой Нарцисс?»), также и Иосиф Бродский[569].

Если бы не изрядная доля англицизмов, компьютерно-интернетовского новояза и современных деталей, сопровождающих у Яшки Казановы все эти темы и аллюзии, то трудно было бы понять, когда все же написаны стихи Казановы, сегодня или в Серебряном веке. Их укорененность в традиционной лирической поэзии делает даже не столь важным, что ее высказывание обращено к существу женского пола (впрочем, у нее есть и традиционные «гетеросексуальные» стихотворения, и стихотворения, написанные от мужского лица).

Эта традиционность, однако, делает стихи Казановы не менее, а более популярными и востребованными. Тем не менее она воспринимается скорее как исключение на общем фоне современной российской поэзии, где традиционалистские лирические стихи пишут по большей части графоманы с тех же Стихов. ру, а наиболее яркие поэтические фигуры развивают скорее инновационные варианты поэтики.

Лесбийская тема, выраженная с помощью самых разнообразных стилистических практик, оказалась крайне востребованной и актуальной в молодой российской поэзии: послужил ли стимулом для этого бурный успех Яшки Казановы в русском Интернете начала 2000-х, или же лирическое высказывание оказалось оптимальной формой выражения современной психологии, судить сложно. Не один пример «розовой» лирики можно найти у авторов, участвовавших в премии «Дебют», сама деятельность которой направлена не только на поиск наиболее талантливых представителей «молодой» литературы, но и на определенное выделение и фиксацию наиболее актуальных тенденций в этой самой литературе. Критики уже обратили внимание на «гендерную» коннотацию лирики молодых авторов. Так, в обзоре поэтических сборников «Дебюта» Людмила Вязмитинова аргументировала: «В молодой российской поэзии гендерные составляющие все более значимы; можно даже сказать, что они отражают глубинные изменения в культуре. Это легко прочитывается в подборках финалисток „Дебюта“-2001 — например, у Дины Гатиной (Энгельс): „Мне откусили два ребра / и выдали мою мужчину“»[571].

Подобных примеров можно найти много. У иркутского поэта Дарьи Базюк (ее стихи входили в лонг-лист премии в 2001 и 2004 годах) можно найти строки:

Ситуация с «обгладыванием» героини не приобретает здесь садомазохистских обертонов, как это было бы у Е. Дебрянской или, например, Алины Витухновской, а легко вписывается в сюжет лирической зарисовки — не без иронических ноток. «Откусывание двух ребер» у Дины Гатиной также лишено трагически-надрывных интонаций, хотя здесь подспудно заявлена тематика, развивавшаяся Дебрянской: тема смещения пола («выдали мою мужчину») и еще более тонко намеченная «феминистическая» тема: если Еву произвели из одного ребра Адама, то для последующего производства мужчины из женщины потребовалось уже большая жертва — два ребра.

Лесбийский дискурс, включающий в себя проблему самоощущения, взаимоотношения с объектом своей страсти и окружающим миром и т. д., в последние годы начинает постепенно утрачивать настроения остро переживаемой трагедийности, подчас обреченности, из него уходят ощущения фрустрации и порожденной ею агрессии. Это, вероятно, знаменует «нормализацию» исследуемого дискурса — быть и ощущать себя лесбиянкой в России стало, при некоторых оговорках, менее проблематично, поэтому и художественное отображение этой реальности становится не проблемным, а чуть ли не обыденным.

Однако ожидать полностью «мирного» нарратива лесбийской поэзии было бы слишком оптимистично, и примеры, условно говоря, трагически-агрессивной поэтики и проблематики в духе прозы Дебрянской у поэтесс поколения «Дебюта» найти несложно, — например, у Анастасии Афанасьевой (шорт-лист «Дебюта» 2003 года), Ксении Маренниковой (шорт-лист 2004 года) или отчасти Татьяны Мосеевой (лонг-лист 2004 года).

«Она ушла от меня я пытался перерезать вены я был ее джинном и был ее рабом одержимым с той самой минуты когда она впервые кончила нанизанная на три моих пальца».

565

О влиянии новеллы Манна на мировую гомоэротическую традицию говорит не только тот факт, что Мисима в этом романе написал своего рода «сиквел» произведения Манна, но и то, например, что американский писатель Эдмунд Уайт, апологет гомоэротизма, автор книги очерков «Штаты страсти: путешествия по гомосексуальной Америке» (1980), открыто говорил о влиянии новеллы Манна на свою знаменитую книгу «История одного мальчика». Влияние «Смерти в Венеции» хотя бы в плане сюжетостроения можно увидеть и в книге колумбийского автора Фернандо Вальехо (Вальехо Ф. Богоматерь убийц / Пер. с исп. В. Петрова. М.: Митин журнал, 2004), где основой сюжета становится путешествие немолодого обеспеченного писателя, циничного и искушенного, с юным простодушным любовником, или в романе «Любовь и смерть на Лонг-Айленде» (Адэр Г. Любовь и смерть на Лонг-Айленде / Пер. с англ. И. Кормильцева. М.: Иностранка, БСГ-Пресс, 2002), в котором стареющий писатель-интеллектуал влюбляется во второразрядного порноактера, а также в «Лживом языке» Э. Уилсона (М.: Рипол классик, 2009), детективе, в котором, опять же в венецианских декорациях, юноша нанимается помощником к дряхлому писателю. Подробнее о гейских коннотациях этого романа Мисимы см. главу «Homme fatale, запретный секс и „Смерть в Венеции“».

566

Сам иероглиф в названии романа со значением «цвет» служил в Японии еще и для обозначения явлений чувственного характера, что дало повод некоторым переводчикам на Западе переводить название романа как «Запретный секс», что, если учесть содержание романа, не так уж далеко от истины. Так, известный критик Мицуо Накамура шутил о той дотошности, с которой Мисима описывает гомосексуальную субкультуру: «Мисима волен писать об этом мире все, что угодно, потому что японские критики просто не знают этого мира». По этой причине Мисиме, как считал Накамура, не грозит подвергнуться той критике, что была бы ему обеспечена, если бы он неточно изобразил обычные гетеросексуальные отношения. Сам же Мисима своим названием подразумевал средневековую иерархию цветов, когда, как и в Византии, лиловые и фиолетовые цвета были прерогативой высшего сословия и являлись табуированными для простолюдинов. Любопытно, что в неоднократно уже упоминавшемся романе М. Виттиг «Лесбийское тело» фиолетовые/лиловые цвета упоминаются с повышенной частотностью («Сапфо с фиолетовыми щеками» и др.).

567

См. вставную новеллу о св. Себастьяне в «Исповеди маски» Мисимы (Мисима Ю. Исповедь маски / Пер. с яп. Г. Чхартишвили. СПб.: Северо-Запад, 1994. С. 34–36). Анализ этой новеллы в историко-культурном контексте см.: Кон И. С. Образ святого Себастьяна и его восприятие // Персональный сайт И. С. Кона (http://sexology.narod.ru/mml_11_02.html).

568

Моран П. Венеции / Пер. с фр. А. Смирновой. СПб.: ИНАПРЕСС, 2002. С. 36–37.

569

См.: Бродский И. Набережная Неисцелимых // Венецианские тетради. Иосиф Бродский и другие / Quaderni veneziani. Joseph Brodsky à others / Сост.. Марголис / Пер. с англ. Г. Дашевского. М.: ОГИ, 2002. С. 80. Параллели в апокалиптических видениях умирающих городов — Венеции и Петербурга — как, например, у Мандельштама в «Tristia» («Венецианской жизни мрачной и бесплодной…»), см.: Турома С. Семиотика городского пространства Ю. М. Лотмана: опыт переосмысления // НЛО. 2009. № 98. С. 74–75.

570

http://race-ru

571

Вязмитинова Л. «Приподними меня над панорамою…» (о поэзии авторов премии «Дебют») // НЛО. 2004. № 66. С. 272.

572

Братская колыбель [Поэтическая антология] / Сост. Д. Давыдов. М., 2004. С. 22. Это же стихотворение воспроизведено в составленной Давыдовым подборке «Дебют»-2004: лонг-лист // Книжное обозрение. 2004.15 ноября (http://www.book-review.ru/news/news2283.html). Симптоматично, что поэт, критик и сотрудник «Дебюта» Давыдов дважды выбрал для публикации именно это стихотворение: вероятно, на его выбор повлияли не только эстетические пристрастия, но и желание продемонстрировать характерную тенденцию.

573

http://www.vavilon.ru/texts/afanasieva1.html.

574

Личная интернет-страница К. Маренниковой: http://maren.ru/new/dar.html.