Страница 54 из 68
После проведения тайниковой операции, в тот же вечер, мы с женой навестили одного из местных друзей. Узнав, что днем мы обедали в загородном ресторане, он полюбопытствовал:
— Конечно же, ваш обед не обошелся без нашей традиционной рождественской индейки? Как она вам показалась?
Я непроизвольно вздрогнул. — Поначалу мне показалось, что она здорово подгорела, но к счастью, все обошлось.
Английский друг как-то странно на меня поглядел.
Маркиз Делафар — агент с Лубянки
Олег Капчинский
Глава I. МАРКИЗ ИЗ ВЧК
События развивались стремительно.
В ночь с 15 на 16 ноября 1918 года союзный флот в составе 10 линейных кораблей, 9 крейсеров и 10 миноносцев под командованием французского вице-адмирала Амета вошел в Черное море.
28 ноября в Одессу вступил эшелон сербских войск, затем корпус польских легионеров, сформированный Деникиным в Екатеринодаре, а через несколько дней в город начали прибывать солдаты Антанты.
Генерал-губернатором Одессы Деникин назначил генерала Гришина-Алмазова, иностранным экспедиционным корпусом командовал французский генерал д'Ансельм.
Из инструкции агенту «Шарлю», заброшенному ВЧК в занятый интервентами город:
«1. Используя старую легенду и переданные выходы на Одессу („Мирограф“ и „Калэ“), а также рекомендацию Виллема, внедриться в одно из штабных учреждений поближе к главному французскому командованию.
2. Установить изнутри стратегические намерения союзников, их конечную цель, территориальные притязания. Соотношение сил французов, англичан, добровольцев, петлюровцев, галичан. Взаимовлияние. Разведки, контрразведки.
3. Выяснить все возможные пути невоенного прекращения интервенции. Тайные пружины, которые могли бы повлиять на быстрый ее исход с территории Юга. Никаких активных мероприятий в этом направлении до согласования с нами не проводить. Активно задействовать второй и третий каналы».
К весне 1918 года Москва начала оживать.
Как-то незаметно жизнь входила в привычное русло.
Заработали магазины, кафе, небольшие рестораны, чайные.
Возрождалась знаменитая охотнорядская торговля: прежние хозяева открывали по утрам лавки и палатки, стелился густой запах мяса, птицы, рыбы, квашеной капусты.
Вдоль рядов, как и в былые времена, разгуливали охотнорядские молодцы — мясники и приказчики, крепкие парни с ухмыляющимися презрительными физиономиями, золотой фонд московской жандармерии, погромщики, люто ненавидевшие новую власть.
Одним из первых вновь открылось, засверкало полированными стеклами витрин респектабельное кафе «Бом» — на Тверской, 37.
Основал это кафе, отойдя от артистических дел, известный музыкальный клоун-эксцентрик Бом, поляк Станевский, приветливый импозантный мужчина, встречавший у входа своих постоянных посетителей — видных московских писателей, артистов, адвокатов.
Польки-официантки в накрахмаленных кружевных наколках и передниках бесшумно сновали между столиками под зорким взглядом хозяина кафе.
За угловым столиком, слева от входа, обычно сидели модные московские литераторы — Алексей Толстой, Лев Никулин (Ольконицкий), Дон Аминадо (Аминад Шполянский).
В кафе часто заглядывал, чтобы послушать Алексея Николаевича, начинающий писатель Николай Равич.
Однажды ранней весной 1918 года, зайдя в кафе и присев в свободное кресло за столиком Толстого, Равич услышал обрывок беседы Алексея Николаевича со старым московским писателем Алексеем Михайловичем Пазухиным, автором длинных скучных романов из жизни купечества, которые печатались в провинциальных журналах.
— Поймите, Алексей Михайлович, скоро ваших купцов не будет. Большевики задумали грандиозное дело: всю жизнь сверху донизу перестроить. Удастся ли им это? Не знаю. Но массы за ними. Наши генералы, конечно, тоже сразу не сдадутся. Принято считать, что немецкие генералы — гении, а наши — олухи. Ничего подобного! Наши генералы, конечно, в политике ничего не смыслят, от занятия политикой их поколениями отучали, да и в жизни они дураки. Но дело свое знают, и будь у нас порядка побольше, не начни гнить империя с головы, не так бы у нас шла война с немцами.
Толстой допил кофе, немного помолчал.
— Так вот… Наши генералы, конечно соберутся: «Как! Мужепесы взбунтовались! Свою власть хотят установить! А вот мы им покажем!» А купцы, разумеется закричат: караул, грабят! Побегут к банкирам в Европу и в Америку: спасите и наши, и ваши деньги от большевиков! И что же? Те помогут генералам и начнется кровопролитнейшая гражданская война. Страна наша большая, ярости накопилось много, оружие сейчас есть почти у каждого…
Он задумался и добавил:
— С точки зрения высших идей — справедливости, социального равенства и так далее — правы большевики. Но все дело в том, как они эти идеи будут осуществлять. А вообще нужно время, чтобы все понять и осознать…
Вскоре кафе национализировали и его владелец Станевский уехал за границу.
И сразу все изменилось: вместо бархатных кресел с резными подлокотниками появились обычные стулья, исчезли лежавшие под стеклами на столиках автографы известных писателей, куда-то делись голубоглазые официантки-польки, не стало метрдотеля, друга и компаньона Станевского.
Новые люди пришли в «Бом» — шумные поэты разных стилей и направлений:футуристы, символисты, имажинисты.
Частыми гостями здесь были Есенин, Мариенгоф, Шершеневич, Кусиков.
Зайдя однажды осенью 1918 года в кафе «Бом» послушать поэтов, Толстой увидел нового посетителя — молодого человека в бархатной куртке, голубоглазого, с пушистыми светлыми волосами, читавшего стихи на русском и французском.
Алексею Николаевичу рассказали, что зовут поэта Жорж Делафар, что по национальности он француз, симпатизирует анархистам, готов часами говорить о якобинцах — героях Великой Французской революции, окончивших жизнь на эшафоте, — Робеспьере, Сен-Жюсте, Демулене.
Что-то возвышенно-романтическое увидел Толстой в Делафаре, но он не мог знать, что через четыре года, вернувшись из эмиграции, напишет повесть, в которой прообразом одного из героев станет Жорж Делафар…
Загадочная фигура француза, поэта-анархиста вызывала много разных толков. Некоторые считали, что Делафар — потомок обрусевшего французского офицера, взятого в плен во время кампании 1812 года. Другие утверждали, что его предками были представители французского аристократического рода (к этому роду, по Александру Дюма-отцу, принадлежал Атос в «Трех мушкетерах»), бежавшие в Россию от преследований якобинцев.
Сам Делафар, то ли в шутку, то ли всерьез, утверждал, будто он — французский маркиз, потомок крестоносцев, завоевавших в XII веке Палестину.
Русский очеркист Владимир Амфитеатров-Кадашев, по ряду причин не любивший Делафара, писал в своих дневниках с известным намеком, что крестоносцем Делафар был наоборот: те — шли в Палестину, а он вышел из Палестины.
Собственные стихи Делафар читал редко.
Друзья-поэты считали их наивными, рыхловатыми. Но его переводы любимых французских поэтов-романтиков нравились многим.
Особенно ценил переводы Делафара Осип Мандельштам.
Свои переводы из сборника Теофиля Готье «Эмали и камеи» Делафар читал с эстрады во «Дворце свободного искусства», как именовали в 1918 году один из залов бывшего ресторана Оливье в Эрмитаже, отданного писателям и поэтам.
Но в «Боме» и Эрмитаже не только слушали и обсуждали стихи.
Время было тревожное, смутное, непонятное. Говорили о холодной затяжной зиме и о дровах, о хлебных карточках и спекулянтах, о ночных арестах и рабочих патрулях.
Однажды, войдя в «Бом», Делафар заметил Льва Вениаминовича Никулина, рядом с которым сидел юноша во френче.
Делафар хорошо его знал — это был Юра Саблин, бывший юнкер, левый эсер, сын известного книгоиздателя Саблина, завсегдатай литературно-артистических вечеров, фигура своеобразная и колоритная, герой многих любовных историй.