Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 18 из 18



— Чорт непутевый! — не сдержалась Матрена Силантьевна.

— П-п-рок-ламации? — побледнел Крамсалов.

— Да! — твердо сказал Тряскин и сунул бумажки Грязнову. — В нашей уважаемой компании это можно прочесть… Как вы находите, господин Брюнинг?

— Пожальста, господин Тряскин, ми есть интерес к этим чепуха, ми вас слушайт, — прошамкал беззубым ртом Брюнинг и посмотрел на всех, ожидая одобрения.

— А ну, прочти-ка, Андрей, — попросил Денис Макарович. — Что это за ерунда?

— Где ты их взял? — поинтересовалась Варвара Карповна.

— Где? В управе. Для интересу. Их принесли туда с полсотни, — ответил Тряскин.

Андрей держал в руках листовку и обводил всех вопросительным взглядом. Казалось, он спрашивал: «Читать или не читать?»

— Давай, Андрейка! Раз просят, так читай, — сказал Денис Макарович и, перегнувшись через стол, пододвинул к Грязнову лампу.

— «Дорогие товарищи, томящиеся под игом оккупантов! — прочел Андрей, и голос его слегка дрогнул. — Каждый день приближает освобождение нашей Родины и победу над врагом. Инициатива на всех фронтах перешла окончательно в руки Советской Армии. Германский фашизм и его вооруженные силы стоят перед катастрофой. Близится час суровой расплаты. Не уйти поджигателям войны от неумолимого суда народов, не уйти палачам и убийцам, грабителям и насильникам от карающей руки советских людей, не уйти их пособникам и предателям Родины от заслуженной кары! Все получат по заслугам. Нигде не упрятаться им от справедливого гнева народного! Неодолимо, сокрушая все преграды, движется Советская Армия вперед, освобождая от фашистской погани деревни, села и города». — Андрей, прервав чтение, вглядывался в истертые строки. На его бледном лице выступили пятна. — «Товарищи! — Голос Андрея зазвучал сильнее. — Все, кто имеет силы, поднимайтесь на борьбу со смертельно раненным, но еще не добитым зверем! Помогайте героической Советской Армии и доблестным партизанам добивать врага! Приближайте час победы! С Новым годом, дорогие друзья! Смерть фашистским захватчикам!

Советские патриоты».

Все молчали. У Тряскина вздрагивал подбородок. Крамсалов сидел бледный, точно призрак; жена его судорожно вцепилась ему в плечо. Подруга Варвары Карповны молча отодвинулась от солдата Пауля. Тот удивленно поглядывал на всех, и его лицо готово было растянуться в глупой улыбке. Матрена Силантьевна тяжело дышала. Она свирепо, не моргая, смотрела на мужа.

Люди замерли, будто в комнату влетела бомба, готовая взорваться с секунды на секунду.

— Ужас! — нарушила тишину Варвара Карповна.

— А во второй что? — спросил Изволин.

Грязнов прочел вторую листовку. Она была короче первой. В ней сообщалось, что с пятнадцатого по восемнадцатое декабря в Харькове Военный трибунал Четвертого Украинского фронта рассматривал дело трех фашистских палачей и их пособника и приговорил всех к повешению.

— Это есть невозможно, — прошамкал Брюнинг. — Слюшайте, я вам будет говорить. — Он встал и разместил часть живота на столе. — Большевистские басни. Патриот? Блеф, нет никакой патриот. Есть провокация… — И уже менее уверенно добавил: — Завтра провокация будет капут. Не надо, мадам Тряскин, нос вешайт. Прошу лючше бутилку вина. Это очень карашо. Хайль Гитлер!

— Хайль! — рявкнул и подвыпивший Пауль.

И без того невеселое настроение компании испортилось окончательно. Не улучшили его и вновь распитые бутылки вина.

Крамсалова начала уговаривать мужа идти домой. Подруга Варвары Карповны испуганно поглядывала на Пауля. Тот по-немецки разговаривал с Брюнингом, расспрашивал о содержании листовок.

— Пойдемте в другую комнату, — предложила Варвара Карповна Ожогину.

Никита Родионович молча направился вслед за именинницей.

— А ведь в самом деле плохо, — сказала Варвара Карповна, усаживаясь на маленький низкий диванчик. — Кто бы мог подумать, что все так обернется! Мы просчитались…

— Кто — мы?

— Ну, я, отец, хотя бы вот Люба, Крамсаловы, да и вы… И кто бы мог подумать! В то время, в сорок первом году, все было так ясно, а сейчас, кажется, опять советская власть вернется. Я вот только боюсь, что начнутся преследования, аресты… Я за последние дни потеряла сон, аппетит. Все из рук валится, не хочется ни за что браться, все опротивело. Хожу как лунатик, как скотина, ожидающая, что вот-вот стеганут или сволокут на бойню… Что же делать?

Чувство брезгливости овладело Ожогиным, захотелось встать и уйти. Но он сдержал себя и сказал:

— О том, что делать, надо было думать много раньше. И мне и вам.

— Мне никогда так не хотелось жить, как сейчас, никогда! Вы хоть совет дайте…

— У вас есть советчик получше меня.

— На кого вы намекаете?

— На Родэ, конечно.



— Не называйте этого имени! — Варвара Карповна резко поднялась на ноги. — Он принес мне столько горя, столько горя…

— Значит, вы его ненавидите?

Варвара Карповна молча заходила по комнате. За последнее время отношение Родэ к ней изменилось. Невежливый и раньше, Родэ теперь стал откровенно грубым. Ни о какой Германии она уже не мечтала, хотя еще совсем недавно говорила о предстоящей поездке как о решенном вопросе. Нет, в Германию не возьмут, но и живой не оставят. Родэ она боялась даже больше, чем возвращения советской власти. Советская власть не простит предательства — накажет, осудит; а Родэ — уничтожит. Слишком много знает Варвара Карповна как переводчица гестапо, как живой свидетель. На карту ставится жизнь, а посоветоваться не с кем. Мысль поделиться с Ожогиным, который, по словам горбуна, был близок к военной разведке и который Варваре Карповне показался умным человеком, возникла у нее недавно. Но чем может помочь Ожогин, находящийся в таком же, как она, положении?

— Он меня убьет! — вырвалось у Варвары Карповны, и она оглянулась на дверь, за которой слышались голоса гостей. — Он мне однажды сказал: «Вы знаете слишком много для живого человека». Я чувствую себя обреченной… Как быть? Где найти выход?

Никита Родионович молчал, внимательно рассматривая свои ногти. Он колебался: поставить вопрос ребром или сделать только намек, пробный шаг, разведку?

— Найти выход, конечно, можно, но сделать это нелегко, — сказал он.

— Неужели можно? — с надеждой в голосе спросила Варвара Карповна.

Он утвердительно кивнул.

— Что же для этого требуется, по-вашему?

— По моему мнению, многое.

— Именно?

— Смелость, решительность, желание…

— И только? — облегченно вздохнув, сказала Варвара Карповна, как будто тревожившие ее сомнения сразу же разрешились.

— Это не так мало, на мой взгляд.

— Вы думаете, что у меня нет желания?

— Желание, возможно, и есть, а вот…

— Вы имеете в виду смелость и решительность? — перебила Варвара Карповна.

— Да-да. Именно это.

— Вы не знаете меня… Но как? Как? — спохватилась вдруг она, вспомнив, что главного так и не выяснила.

Ответить Никите Родионовичу не удалось. В комнату вошел Брюнинг. Увидев беседующую пару, он растерянно пробормотал:

— Ах! Извиняйт! — и быстро удалился.

На смену Брюнингу явился Тряскин. Он еле держался на ногах.

— Чему быть, того не миновать, — едва выговорил он заплетающимся языком. — Червь есть червь… Рожденный ползать летать не может…

— Я хорошенько все обдумаю и дам вам совет, как действовать, — тихо сказал Никита Родионович, чтобы окончить разговор.

Тряскина кивнула головой.

13

После побега из лагеря Повелко спрятали у Заболотько. Дом Заболотько, стоявший на окраине, не вызывал подозрений у оккупантов. Мать Бориса Заболотько — вдова Анна Васильевна — работала уборщицей в комендатуре оккупантов, а сам Борис — электромонтером в управе.

В пятницу вечером в дом Заболотько пришел Тризна. Обсуждали все тот же вопрос — о взрыве электростанции. Осуществление намеченного плана срывалось по не зависящим от подпольщиков обстоятельствам. Повелко никак не мог попасть днем во двор станции, а без него обнаружить место выхода шнура не удавалось. Борис Заболотько как монтер управы бывал на станции и дважды пытался разыскать условное место, но безуспешно.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.