Лунная заводь

— Что скажет Совет? — решительно потребовала Йолара, обводя стол взглядом.

Некоторое время сидевшие за овальным столом совещались. Потом заговорила женщина — та, у которой лицо было словно разрушенный алтарь красоте.

— Желание жрицы — закон для Совета, — объявила она.

Лицо Йолары потеряло свое вызывающее выражение; она ласково взглянула на Ларри. Ирландец сидел, покачиваясь, что-то мурлыкал себе под нос.

— Позовите жрецов! — приказала она, затем повернулась к притихшим пирующим. — По всем правилам церемониала Сийа и Сийаны, Йолара возьмет себе в мужья их сына.

И снова, со змеиной мягкостью, ее рука скользнула вниз, потрепав пьяную голову О'Кифа.

Занавеси распахнулись настежь. Из-за них, разделившись попарно, вышли двенадцать фигур, облаченных в длинные, ниспадающие складками одеяния светло-зеленого цвета: такого нежнейшего цвета облачком маячит в отдалении березовая рощица в самом начале весны, когда только раскрываются первые почки. Лица вошедших скрывали глухие капюшоны. В каждой паре один прижимал к груди шар из дымчатого хрусталя, похожий на тот, что мы видели в сапфировой комнате-молельне, другой держал небольшую арфу, необычная форма которой напоминала древние кларзахи[40] друидов.

Вот так, пара за парой, они поднялись на приподнятую над полом площадку, опустили на нее осторожно свои шары, и каждая пара припала лицом к полу позади своего шара. Они образовали что-то вроде шестиконечной звезды на засыпанном лепестками возвышении. Вдруг они выпрямились и как по команде откинули назад капюшоны, открывая свои лица.

Я даже привстал… Это были белокурые юноши и девушки правящего класса Мурии, и прекраснее их лиц мне еще не приходилось видеть на свете, ибо лишь самую чуточку они были тронуты той глумливой гримасой, о которой я уже неоднократно упоминал, — такое сильное впечатление она производила на меня.

Пепельно-золотистые волосы девушек-жриц, уложенные в высокую прическу, украшали их головы, как короны. Светлые локоны юношей охватывал венец из полупрозрачных, светящихся матовым светом гемм, похожих на лунный камень. Сменяя друг друга, то опускаясь на колени перед хрустальными шарами, то трогая струны арфы, юноши и девушки запели песню.

Что это была за песня, я не знал, даже не представлял себе. Архаичный, допотопный строй мелодии песни не укладывался ни в какие человеческие представления о времени, казалось, она пришла сюда из тех веков, чей прах уже давным-давно развеял ветер. Скорее всего она родилась на заре человеческой истории, в золотой век земли, когда окропляемые лучами новорожденного светила дети земли мурлыкали свои любовные песенки; она звучала, как хор молодых звезд, обручавшихся в космическом пространстве; как апрельское бормотание языческих богов и богинь.

Странная истома овладела мною. Розоватый свет, испускаемый стоящими на треножниках шарами, начал постепенно меркнуть, и по мере того, как они угасали, все ярче разгорались хрустальные шары на возвышении. Йолара встала, протянула Ларри руку и провела его в центр круга, образованного шестью поющими парами.

Розовый свет погас; вся огромная зала погрузилась в темноту, если не считать круга, освещаемого хрустальными шарами. Все сильнее и сильнее разгоралось молочно-белое свечение. Песня, спустившись до шепота, замерла. Трепещущее арпеджио пробежало по струнам арф, и, словно пробужденные к жизни вибрирующими нотками, из шаров выпрыгнули язычки лунного света в форме маленьких конусов, похожие на тот, что я видел около алтаря Йолары. Неодолимо притягательное, ласкающее слух неземное звучание арф снова задрожало в воздухе, вновь и вновь повторяя построенную на тех же ладах архаичную мелодию, которую я уловил в пении. А остроконечные верхушки конусов лунного света росли, поднимаясь все выше и выше!

Йолара подняла вверх руки, крепко захватив в них ладони О'Кифа. Так, вскинув над головой руки, она медленно, бесконечно медленно, увлекала его за собой кружащимся, грациозным шагом, в десятки раз более плавным, чем струится воздух, закручиваясь тягучими водоворотами в мареве теплого тихого вечера. Они кружились и покачивались, а волнующее арпеджио становилось все громче. Раскачиваясь в такт музыке, остроконечные верхушки лунного огня наклонились и растеклись по полу, образуя вокруг танцующей пары светящееся кольцо… потом начали расти все выше и выше, превращаясь в призрачный, мерцающий каким-то колдовским светом, барьер.

Медленно, неторопливо поднимался он вверх, постепенно скрывая за собой мужчину и женщину.

Быстрым движением Йолара сорвала с себя венец из матовых синих сапфиров, встряхнула головой, высвобождая волнистые шелковистые волосы. Хлынул, заструился, завораживая взгляд, водопад волос, до пояса закрыв их обоих, жрицу и О'Кифа; светящиеся змейки лунного пламени уже подползли к их коленям, и, свиваясь спиралями, поднимались все выше и выше.

Отчаяние сдавило мне грудь!

Что такое? Я вскочил на ноги и услышал, как в окружающей меня темноте зашептались и зашевелились. Снаружи раздался рев труб, послышался топот бегущих ног, громкие неразборчивые крики. Суматоха постепенно приближалась. Я разобрал отдельные выкрики: "Лакла! Лакла!" Сейчас они звучали уже у самого порога, и шум переполоха время от времени заглушали какие-то странные удары: очень низкий, гулкий звук раздавался будто из бездонной бочки, воздух сотрясался и вибрировал, словно от раскатов грома.

Внезапно смолкли звуки арф: язычки лунного пламени задрожали, опали и стали быстро заползать назад, в хрустальные шары. Покачивающееся тело Йолары оцепенело, казалось, она каждой клеточкой прислушивается к чему-то. Жрица отбросила назад свисающие пряди волос, и я увидел ее лицо. При свете последних, издыхающих змеек пламени, оно показалось мне застывшей маской из древней греческой трагедии.

Прелестные губки, в которых при всей их привлекательности всегда присутствовала некая утонченная жестокость, теперь напрочь утратили всю свою миловидность, ощерившись резко очерченным прямоугольником рта, — в нем не осталось ничего человеческого. Это было лицо мифической Медузы Горгоны: глаза горели, словно у попавшей в западню волчицы, казалось, что волосы у нее на голове корчатся, свиваясь клубками, все равно как змеи на голове у этой страшной женщины, чей рот жрица позаимствовала на время. И вся ее красота мгновенно превратилась в нечто отвратительное, невыразимо гадкое нечеловеческое и разрушительное. Если предположить, что сейчас на лице Йолары проявилась ее истинная душа, то, пожалуй, только сам Господь Бог помог нам спастись от нее.

Я с трудом оторвал от нее глаза и перевел их на О'Кифа. Он уже снова стал самим собой. Трезвый, как стеклышко, Ларри стоял, уставившись на жрицу с невыразимым отвращением и ужасом. Так они стояли, не шевелясь… и вдруг где-то вспыхнул свет.

Еще какую-то долю секунды держалась темнота в зале, а потом с молниеносной быстротой исчезла угольно-черная тень, заменявшая собой стену зала, и через входной проем, открывшийся между серыми ширмами, хлынул поток серебристых сверкающих лучей.

Через этот проход, четко печатая шаг, вошли, построившись в две колонны, какие-то невероятные, каких не увидишь и в кошмарном сне, существа. Это были фигуры лягушек, причем несомненно мужского пола, очень высокого роста, — чуть ли не на ярд выше, чем даже наш ирландец. Чудовищные, огромные, как блюдца, глаза были обведены широкой красной каймой, усеянной зелеными крапинками, которые вспыхивали фосфоресцирующими блестками.

Вытянутые, длинные морды с полуоткрытыми губами скалились в звериной ухмылке, обнажая ряд блестящих, узких и острых, как ланцеты, клыков. Низко надвинутые почти на самые ослепительно сверкающие глаза рогатые каски, черепаховые панцири из черных и оранжевых плиток, с торчащими из них заостренными на концах рогами, длиной чуть ли не в фут, завершали их облик.

Словно солдаты, исполняющие приказ, они выстроились вдоль обеих сторон широкого прохода между столами. Теперь я смог увидеть, что рогатые панцири защищали им плечи и спину, а на груди переходили в шишковатые латы; на запястьях и возле пяток торчали чудовищные кривые наросты, острые, как шпоры. Перепончатые руки и ноги (если можно так выразиться!) заканчивались желтыми, широкими, как лопата, когтями.