Дом среди сосен

— Нет хуже — в обороне стоять, — заметил пожилой солдат с длинным лицом. Войновский не помнил его фамилии.

— В бою тебе хорошо.

— В бою лучше: думать некогда. А в обороне мысли всякие лезут.

— Эпоха, — сказал Шестаков, вороша сучья в костре.

— Ты тоже недоволен? — спросил Стайкин.

— Вот я и говорю, — невозмутимо начал Шестаков. — Подвела меня эпоха. В первую войну, думаю, не дорос. Нет, забрили в пятнадцатом. Во вторую, думаю, слава богу, перерос. И опять не угадал, опять взяли. Эпоха такая, к нормальной жизни не приспособленная.

— Нет, вы послушайте, уважаемые зрители! — вскричал Стайкин, выворачивая губы. — Генерал-ефрейтор недоволен и жалуется на эпоху. Чем ты недоволен, кавалер?

Солдаты настороженно затихли, ожидая очередного представления, на которые Стайкин был мастак.

— Я всем доволен, — сказал Шестаков, расстегивая шинель и запуская руку в карман. — Время вот только жалко. Много времени потерял. Почитай десять годов потерял на войне. Сначала за царя воевал три года, потом еще три — за Советскую власть сражался. Теперь, значит, тоже третий год пошел, сколько еще будет — ясности нет.

— Черная неблагодарность! — вскричал Стайкин. — Война его человеком сделала. Был бы мужиком, и никто о нем не знал, если бы не война. А теперь человек. Кавалер.

— Я не человек, я — солдат, — спокойно ответил Шестаков. — Был я человек крестьянского класса. На гражданке мастером был, избы ставил, печи клал. На обе руки мог работать. Меня за двести километров просить приходили.

— Сортиры он ставил, вот что он делал. А война его подняла. Полковник ему ручку жмет, в газетах про него пишут. Поят, кормят, одевают да еще в газетах пишут.

— Это ты верно говоришь, — Шестаков вытащил из кармана старый засаленный узелок и показал его Стайкину. — И народы разные повидал на войне, и поездил по белу свету — в Галиции был, в Пруссии. Колчака до самого Байкала гнали, с япошками там встречался, интересный народ. Потом на Амур поехали. Русский солдат, куда ни пришел, все дома. За казенный счет передвигался. И хлеба солдатского съел немало. И кормили, и серебром награждали. А время все равно жалко. У солдата ведь время пустое. — Шестаков развязал узелок и вытащил вороненый серебряный крест, подвешенный на красной колодке.

— Смотри-ка, ребята, никак, царский крест?

— Ай да старик. Лихо.

— Когда отхватил?

— В шестнадцатом. С Брусиловым тогда наступали. Я немца на штык взял.

— Какой у вас «Георгий»? — спросил Севастьянов.

— Тоже третий. — Шестаков потрогал рукой орден Славы на гимнастерке. — Не знаю, как расположить. Который главней? — Шестаков привинтил крест правее ордена Славы.

— Наш главней, конечно.

— Георгиевский крест носили на правой стороне, — сказал Севастьянов. — А золотой офицерский «Георгий» был главным военным орденом.

— А разрешат его носить?

— Почему же? Он его за кровь получил.

— Вот у нас, братцы, прошлым летом случай был, — сказал пожилой солдат с длинным лицом. — Под Порусью наступали. Там высота была смертная, два года бились за нее. Народу полегло — страсть. Тогда генерал берет свою папаху — а в папахе полно орденов — и посылает своего адъютанта, молоденький такой лейтенантик. Взял тот папаху с орденами, пополз вперед и давай ордена бросать на высоту, прямо в окопы к немцам. Собирай, ребята. Ну, конечно, все побежали, а потом в штыки — заняли высоту. И орденов набрали.

— Ты тоже набрал?

— Что мне — жить надоело? Я в ямке лежал. А которые, говорят, по три штуки подобрали...

Кто-то скомандовал «смирно». Все вскочили.

К берегу подходили офицеры. Впереди шагал капитан Шмелев, за ним — Рязанцев, Плотников.

Войновский выступил вперед и отдал рапорт.

Сергей Шмелев оглядел солдат, остановил взгляд на Шестакове. Тот поспешно застегнул шинель, поправил ремень.

— От имени командира бригады, — говорил Шмелев, — объявляю личному составу взвода благодарность за умелую контратаку и уничтожение вражеского десанта.

— Служим Советскому Союзу, — громко сказал Войновский, солдаты хором повторили.

— Сегодня вечером в штабе будет кинокартина, — сказал Рязанцев. — Ваш взвод приглашается на первый сеанс.

— Хорошо бы про войну, — мечтательно проговорил Стайкин. Солдаты заулыбались.

— Не горюй, Стайкин, — сказал Шмелев. — Долго здесь не задержимся.

— А мы не горюем, товарищ капитан, — сказал Шестаков. — Это такая война, что ее на всех хватит.

— Хорошо поползали, товарищи, — сказал Рязанцев. — Спасибо вам.

— Такие атаки, товарищ капитан, солдату только в сладком сне снятся, — сказал Стайкин. — Противника нет, никто в тебя не стреляет. Атакуешь, как на танцверанде. С музыкой.

— А в бою как? — спросил Рязанцев, оглядывая солдат. — Так же хорошо будем ползать?

— В бою будем еще лучше, — ответил за всех Шестаков.

— А почему?

— Тут мы для начальства старались, товарищ капитан. А в бою для себя будем стараться.

Солдаты засмеялись.

Сергей Шмелев объявил конец привала. Джабаров подал лошадей. Офицеры уехали. Солдаты строились в колонны и шагали к лесу.

Солнце опустилось ниже, лизнуло краем озеро. Тяжелая свинцовая вода окрасилась в багровый цвет, кровавая полоса стала шире и пробежала по всему озеру, от солнца к берегу. Одинокая чайка металась над водой — грудь и крылья ее тоже были кровавыми в лучах солнца. Вдалеке играла рыба, кровавые круги широко расходились по воде — казалось, с той стороны льется в озеро живая горячая кровь.

ГЛАВА VI

Превратностью военной судьбы глухой и малонаселенный район Елань-озера оказался важным стратегическим районом, за который в течение трех лет боролись обе воюющие стороны. На северной и южной оконечностях Елань-озера находились два крупных узла — Старгород и Большая Русса, которые прикрывали фланговые подступы к Ленинграду и Москве. Противник рассчитывал обойти озеро с севера, чтобы окружить вторым внешним кольцом Ленинград. Обход же Елань-озера с юга давал немцам возможность нанести фланговый удар по советским войскам, прикрывающим правое крыло московского направления. В первые же месяцы войны вражеские армии дошли до Елань-озера, овладели Старгородом и Большой Руссой, проникли далеко на северо-восток и юго-восток, добрались до Тихвина и верховьев Волги. Однако в первую же зимнюю кампанию противник был остановлен и отброшен назад, потому что восточный берег озера все время оставался в руках советских войск. Немецко-фашистское командование пренебрегло этой малонаселенной, лишенной дорог болотистой местностью, но именно здесь, в лесах Северо-Запада, накапливались свежие силы советских войск, отсюда наносились мощные контрудары по флангам вражеских группировок.

В этих лесах, не затихая ни на минуту, долгие месяцы кипел кровавый котел Демянской битвы, шли большие и малые бои за плацдармы и переправы, за опорные узлы и населенные пункты, за безымянные рощи и высоты, и ни одной из сторон не удавалось добиться решающего стратегического успеха: полководцы оттачивали здесь свое мастерство, а солдаты учились умирать. Сражение как бы застыло в пространстве и совершалось в неширокой полосе на север и на юг от Елань-озера, и вся эта полоса была многократно разворочена, выжжена, разрушена многообразными орудиями войны. Война сводила здесь с лица земли деревни и леса, ровняла с землей высоты и холмы, и на каждом шагу тут были Долины смерти и Кровавые дороги, «Kreuzwald» и «Soldatengrabhöhe»[1] и прочие отметины на местах сражений, которых не бывает в официальных сводках и которые навечно останутся в памяти живых.

Совершающиеся здесь битвы, несмотря на свою неподвижность, оказали влияние на весь ход борьбы на северо-западном крыле советского фронта; немцы были вынуждены перебрасывать сюда резервы с тем, чтобы расходовать их в приеланьских лесах и болотах, а окружение 16-й немецкой армии под Демянском надолго смешало карты фашистского командования.

1

«Крестовая роща», «Могильная высота» (нем.).