Страница 73 из 74
Россказням о бесах в Ватикане верили немногие, но многие предрекали скорый закат обезглавленной «виттенбергской ереси». Надеждам этим не суждено было осуществиться. Даже успешный карательный поход против протестантских князей, вскоре предпринятый Карлом V, не смог пресечь лютеранства в Германии.
Трезвый и внимательный наблюдатель мог заметить, что и сама кончина Лютера никак не предвещала торжества папства: «архиеретик Мартин» умер непобежденным. Он не раскаялся, не взошел на костер, и прах его, вместо того чтобы быть развеянным по ветру, был торжественно захоронен в крипте той самой Замковой церкви, на дверях которой появились когда-то Тезисы, возвестившие о начале антифеодальной религиозной революции.
Распоряжения о переносе тела Лютера курфюрст не издал. Могила Лютера и поныне находится в городе, который когда-то именовали «Римом еретиков». Сегодня это Лютерштадт-Виттенберг, всемирно известный мемориал Реформации на территории Германской Демократической Республики.
Послесловие
Мартин Лютер постоянно делал больше того, что затевал и желал. Он намеревался преодолеть кризис «вселенской церкви», а на деле способствовал отпадению от нее целых земель и стран. Он подымал мирские сословия на борьбу с папским церковным феодализмом, а на деле дал долгосрочные стимулы народному протесту против светских феодальных верхов. Он думал об упрочении протестантской церковной культуры, но немало споспешествовал развитию культуры мирской. Новые направления в литературе, поэзии, живописи, филологии, правоведении были обязаны ему ничуть не меньше, чем гуманистам, которые сознательно пеклись о «расцвете наук и искусств».
Это расхождение между замыслом и реальным результатом чрезвычайно важно для понимания самого феномена «непобежденного еретика». «Виттенбергская ересь», громко и решительно заявившая о себе в 1519–1520 годах, оказалась неодолимой не только для папства, но и… для самого Лютера. Она до конца дней не давала доктору Мартинусу удовлетвориться достигнутым, а после его смерти получила дальнейшее (убедительное, но зачастую совсем не лютеранское) развитие.
Немецкая реформация оказала глубокое и длительное воздействие на многие европейские государства. Уже при жизни Лютера его идеи распространились в Швейцарии, Франции и Нидерландах, проникли в Данию, Норвегию, Швецию, Финляндию, Шотландию и Англию, видоизменяясь сообразно общественным условиям этих стран. Лютер оказался посредником между локальными реформациями Джона Уиклифа и Яна Гуса и общеевропейским протестантским движением, способствовавшим становлению буржуазных отношений и институтов.
Широкий отклик нашел почин Лютера-переводчика. Так, Роберт Оливетан в 1530 году перевел Библию на французский, Томас Кранмер в 1538 году — на английский, Иоганн Сильвестр в 1541 году — на венгерский, Микаэл Агрикола в 1548 году — на финский. У датчан, шведов, финнов, эстонцев, латышей и литовцев, у кашубов, сербов, словенцев и словаков с реформацией связано начало собственного книгопечатания.
Успешным продолжением лютеровских начинаний явилась швейцарская реформация Жана Кальвина, который, как говорил Ф. Энгельс, «с чисто французской остротой выдвинул… на первый план буржуазный характер реформации, придав церкви республиканский, демократический вид»[71]. Кальвинистская (затем — пуританская) идеология была главным духовным оружием Нидерландской революции и «доставила идеологический костюм для второго акта буржуазной революции, происходившего в Англии»[72]. «Неистребимость протестантской ереси соответствовала непобедимости поднимающегося бюргерства»[73].
Воздействие лютеровской реформации сказалось и за пределами протестантского движения: в Италии она стимулировала таких оригинальных мыслителей, как Джиарджино Биандрама, Маттео Грибальди и Фаусто Социни, в Испании — Мигеля Сервета, во Франции — выдающихся представителей янсенизма.
Но дело не только в этом. Лютеровская «ересь» несла в себе такое содержание, которое могло получить последовательное развитие лишь за пределами религиозной идеологии. Многие парадоксы, сформулированные доктором Мартинусом, нашли свое разрешение только в просветительских учениях, для которых само средневековое противопоставление «ортодоксии и ереси» уже утратило значение. Из реформаторского требования «нестесненной веры» развился принцип интеллектуальной и нравственной свободы; из противоречий нового церковного идеала — идеал правового государства. В горниле Реформации (уже не только немецкой, но и европейской) выковывались исходные установки раннебуржуазного правосознания, новый взгляд на мирское призвание индивида и новая деловая этика, созвучная нарождающемуся капиталистическому предпринимательству. Отчетливое теоретическое выражение они получили в совсем не религиозных сочинениях Джона Локка, Бенжамена Франклина и Адама Смита.
Надконфессиональное и мирское значение Реформации особенно важно подчеркнуть в противовес лютеранам-церковникам, которые издавна пытались представить себя в качестве единственных полноправных преемников лютеровских идей. За свою долгую историю лютеранская церковь, несомненно, проделала огромную работу по собиранию, толкованию и осмыслению духовного наследия реформатора. Но она же прославилась удивительной невосприимчивостью к самым смелым и плодотворным из его начинаний.
Во второй трети XVI века, защищаясь от торжествующей контрреформации, лютеранство выработало собственную догматику и подверглось казенному библицистскому окостенению. В XVII–XVIII веках живое содержание лютеровского учения отстаивалось пиетизмом в борьбе с официально-церковной «книжной верой». Именно пиетистам, а не лютеранам-ортодоксам принадлежала заслуга распространения идей терпимости и зарождающихся просветительских установок. Будучи наиболее ранним и наиболее «архаичным» из протестантских исповеданий, лютеранство в середине XIX века оказалось одним из активных противников буржуазно-демократических преобразований. Оно отвергало требование отделения церкви от государства и выступало в защиту пресловутого «альянса трона и алтаря», продержавшегося в Германии вплоть до ноябрьской революции 1918 года. Оно сохранило верность консервативному предрассудку, а не ищущему разуму Лютера.
Знаменательнейшим явлением в истории освоения духовного наследия реформатора было то, что в конце XVIII — первой трети XIX века видные деятели немецкой культуры Кант и Фихте, Шиллер и Гёте вынуждены были спасать Лютера от убогих толкований лютеранских попов. «Великий непонятый человек! — восклицал Лессинг. — Хуже всего поняли тебя те упрямые тупицы, которые с твоими туфлями в руках тащатся по проложенной тобою дороге и хотя кричат, однако полны равнодушия. Ты освободил нас от ига традиции; кто освободит нас от невыносимого ига Буквы!»
Лютер, отмечал Маркс, — это религиозный мыслитель, «бесконечно превосходящий всех протестантских догматиков, вместе взятых»[74].
Напомним и еще одно важное обстоятельство. Германия — родина Реформации, но одновременно и страна, которая поначалу Реформации не вместила. Новаторское содержание лютеровского учения в XVI–XVII столетиях отстаивалось прежде всего за пределами Германии. Француз Кальвин или шотландец Нокс имели гораздо больше оснований именовать себя «продолжателями дела Лютера», чем современные им немецкие эпигоны лютеранства. Глубокое и живое понимание наследия реформатора развивается в Германии лишь к концу XVIII века, лишь под воздействием английской, американской и французской революций.
Мартин Лютер — выдающийся деятель не только церковной, но и гражданской; не только немецкой, но и мировой истории. Яснее всего это видно в свете марксистской теории исторического процесса, которая включает Реформацию в контекст генезиса капитализма и ранних буржуазных революций. В одном из писем 1892 года Ф. Энгельс подчеркивал: «…Исследование о Лютере — на основании его деятельности и произведений — было бы очень нужной работой… Просто необходимо показать с нашей точки зрения, до какой степени Реформация была буржуазным движением»[75].
71
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 314.
72
Там же, с. 315.
73
Там же, с. 314.
74
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 28.
75
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 38, с. 226.