Страница 5 из 74
В окрестностях Эйзенаха вплоть до начала нынешнего столетия была распространена фамилия Людер (Luder, Luider). В немецкую культуру она впервые вошла в XV столетии: самого раннего из старонемецких гуманистов звали Петером Людером. Фамилию Людер носил от рождения и зачинатель немецкой реформации: в списках студентов Эрфуртского университета за 1501 год он значился как «Мартинус Людер из Мансфельда».
В конце XV века в Мёре было не менее пяти дворов, принадлежавших Людерам. Одним из них владел дед будущего реформатора, состоятельный крестьянин Гейне Людер. У него было четыре сына: Ганс-старший, Ганс-младший, Вейт и Гейнц.
Согласно господствовавшему хозяйственному обычаю земля податного крестьянина не делилась и переходила в руки младшего из сыновей. В семействе Людеров таковым был Гейнц. Три старших сына должны были по достижении зрелости покинуть родительский дом.
В 1481 году молодой крестьянин Ганс Людер-старший женился на горожанке Маргарет Линдеман из Эйзенаха, а осенью 1483 с годовалым сыном и беременной женой на руках отправился искать заработок на находившиеся поблизости рудники Мансфельдского графства. Молодая семья временно обосновалась в его столице Эйслебене, в бедной, деревянной части города. 10 ноября 1483 года Маргарет родила Гансу второго сына, который, сообразно католическому календарю, был наречен Мартином.
О детстве и юности Мартина Лютера не сохранилось сообщений, полученных из первых рук. Есть лишь отдельные высказывания самого реформатора, относящиеся к фактам и событиям, которые позже казались ему важными. Но, может быть, именно поэтому историки с особым тщанием изучали тип семьи, к которой принадлежал Лютер, характер школы, которую ему пришлось посещать, наконец, экономический быт, нравы и психологию взрастившего его общественного слоя.
Ранним летом 1484 года семья Людеров перебралась в Мансфельд; Ганс начал работать в руднике простым забойщиком. В 1491 году он еще подмастерье, но вместе с тем член товарищества, организованного для эксплуатации меднорудных шахт. В 1509-м это уже один из «отцов города» — горный мастер, который принимает участие в прибылях, получаемых с восьми шахт и трех плавилен («огней»). В 1525 году Ганс Людер завещает своим наследникам 1250 гульденов, на которые можно было приобрести поместье с пахотными землями, лугами и лесом.
Отец Мартина Лютера, как видно из сказанного, принадлежал к подымающимся раннебуржуазным предпринимателям. За двадцать лет он выбился из безземельных крестьян в состоятельные мансфельдские бюргеры — выбился не насилием и хитростью, а за счет труда, упорства и бережливости.
Промышленно-предпринимательская карьера в начале XVI века была одновременно и изнурительной, и авантюристически рискованной. Она часто начиналась с получения ссуды и развертывалась под угрозой долговой ямы.
Людеры никогда не принадлежали к числу обездоленных и неимущих. Вспоминая прошлое, реформатор благодарил родителей за то, что не изведал нищеты и голода. Вместе с тем жестокое воздержание делало быт, который Мартин застал в детстве, почти неотличимым от быта бедных мансфельдских семей. Питание было скудным, экономили на одежде и топливе: мать Лютера наравне с последними из горожанок собирала зимою хворост в лесу. Семья ютилась в плохо освещенных и почти не проветриваемых каморках. Родители и дети спали в одном алькове. Едва ли не каждый год Маргарет рожала. Двое или трое из ее детей умерли во младенчестве. С ранних лет Мартин видел, как люди приходят в жизнь и уходят из жизни. Не будучи бедняком, он отлично знал, что такое нужда.
Маргарет Линдеман в юности была благочестивой и восторженной. Она хорошо пела, и, видимо, именно от нее Мартин унаследовал недюжинные музыкально-поэтические способности.
Ганса, отца Мартина, смолоду отличали воля, упорство и трезвая рассудительность. Эти качества он прививал и своим детям. С того времени, как Мартин начал сознавать себя, для него было чем-то само собой разумеющимся, что человек обязан самостоятельно рассуждать, упорно работать и постоянно контролировать свои чувства, побуждения и поступки.
В первое десятилетие, прожитое в Мансфельде, отец Лютера был еще, если так можно выразиться, полукрестьянином-полугорожанином. Он типичный житель Мёры по языку и унаследованному образу мысли; он рассуждает совсем как крестьянин, когда позволяет себе расслабиться и отвлечься от дел. Вместе с тем Ганс вынужден ежедневно сламывать мысленные навыки, сформированные в земледельце веками натурального хозяйствования. От него требуется теперь способность к жесткой прагматической оценке обстоятельств: умение исчислять время в деньгах и деньги во времени.
То же полукрестьянское, полугородское сознание мы находим и у его сына. Можно сказать, что Мартин обладал темпераментом тюрингенского земледельца (вспомним слова Ф. Энгельса о «сильной крестьянской натуре»[19] Лютера) и характером позднесредневекового бюргера, вступившего на путь промышленной наживы. Словарь Лютера по преимуществу «аграрный»: когда ему нужно что-либо описать или растолковать, он обращается к образам обработки земли, произрастания, плодоношения, жатвы. Что же касается самой смысловой драматургии лютеровского рассуждения, то она, как правило, определяется городской, бюргерско-предпринимательской темой «добросовестного и методичного стяжания благ» (будь то земных, будь то небесных).
В мышлении молодого Лютера эти два начала редко приходят в конфликт друг с другом; налицо скорее их нерасчлененное единство, вполне соответствующее быту полуаграрного немецкого города. Из семьи мансфельдского горняка выходит бюргерский идеолог, который еще одинаково близок к двум основным демократическим слоям позднесредневекового общества — к городскому и сельскому простолюдину.
Интересно, что сам немецкий горнорабочий XV века осознавал свой промысел как особый род аграрных занятий: он ведь тоже «копался в земле» и притом с помощью орудий, лишь немногим отличавшихся от крестьянских заступов и мотыг. Правда, смысл этого «копания» оказывался совершенно иным, чем смысл сельского земледельческого труда.
Крестьянин лелеял землю и помогал земле родить; истощив почву, он старался восстановить ее плодородие. Горняк разрушал верхний, жизненосный слой, вгрызался в мертвые глины, песчаники, сланцы и безвозвратно изымал из земли ее сокровища. Это походило на ограбление. Горняк (чаще всего вчерашний крестьянин) всерьез чувствовал себя неблагочестивым и даже преступным земледельцем.
Кроме того, горное дело было крайне рискованным занятием. Из-за примитивной техники крепления обвалы в шахтах были почти повсеместным явлением. Недра заглатывали людей, как морская пучина: земля словно мстила им за то, что они выкрадывают ее серебро, самоцветы и медь.
Земледельческие занятия издавна были освящены церковью: об урожае пеклись десятки католических святых; для каждого аграрного мероприятия была предусмотрена особая форма благословения, для каждого бедствия (засухи, ливня, града) — свое магическое «средство спасения». Что касается горного промысла, то он был лишен этой защиты. Горняки, правда, пытались сами переосмыслить магические действия (например, кропление входа в штольню или крестообразное укладывание еловых веток); они переиначивали себе на потребу образы некоторых «аграрно-влиятельных» святых. Особое почитание — запомним это! — выпало на долю святой Анны (матери девы Марии и бабушки Иисуса), которая во всех рудниках Германии была признана покровительницей честной удачи и защитницей от внезапной гибели. Эти самочинные меры не устраняли, однако, главной причины смущения и страха — сознания неблаговидности горняцких занятий.
Неудивительно, что в горнопромышленных районах Тюрингии и Саксонии наблюдается в начале XVI века оживление разнообразных суеверий. Бок о бок с утилитарной трезвостью развивается вера в предзнаменования и приметы. Штольни и шахты населяются гномами, леса — демонами, селения — ведьмами.
19
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 365.