Запоздалые истины

Катунцев, пожилая женщина, Дыкина, какой-то паренек и Леденцов заполнили кабинет, вытеснив из него почти весь воздух. И хотя Петельников об этом нашествии предупредил по телефону, Рябинин не успел внутренне собраться и встретил их вяло, как встречают нежданных гостей. Они молча толпились на свободном пространстве и почему-то громко дышали, словно за ними гнались до самой прокуратуры. Ничего важного для следствия Рябинин от них не ждал — так, какая-нибудь деталь, какой-нибудь нюанс, имеющий значение для дела косвенное, вроде ходьбы Катунцева к дому подозреваемой. Леденцов, уловивший его сомнение, звонко доложил от дверей:

— Сергей Георгиевич, гражданка Дыкина задержана при передаче денег гражданину Катунцеву, о чем есть свидетели.

Рябинина пронзила торопливая радость: нет, это не копеечная деталь. Теперь следствие окончено; эта взятка, как лопнувший нарыв, вывернет тайну дела — и следствие закончится.

— Свидетели, посидите, пожалуйста, в коридоре, — попросил Рябинин не своим, нетерпеливым голосом.

Они вышли. По велению его руки Дыкина и Катунцев сели к столу друг против друга, как для очной ставки. Леденцов остался стоять у двери, краснея головой, точно на нее пал случайный луч случайного осеннего солнца.

— Сколько? — спросил Рябинин разом у всех.

— Тысяча рублей, — ответил Леденцов, положил на стол белый пакет и вернулся к двери.

— За что? — опять спросил Рябинин у всех.

— Они знают, Сергей Георгиевич.

Рябинин на них и смотрел. Катунцев преломил свое широкое тело и разглядывал пол, лишь залысины мокро блестели, как подтаяли. Дыкина сидела, выставив вперед алеющие скулы, и упиралась в следователя неотводимым взглядом.

— За что дали деньги? — спросил он Дыкину.

— А вы у него узнайте, — кивнула она на Катунцева.

— Впрочем, и так ясно, — отрезал Рябинин, пытаясь сбить этот неотводимый взгляд. — За то, чтобы он не настаивал на привлечении вас к уголовной ответственности.

Дыкина улыбнулась своей острозубой улыбкой:

— А я не давала.

— Давала-давала, — подал голос Леденцов.

— А ты видел? — она повернулась к инспектору, теперь вперив в него неотводимый взгляд.

— Мы трое видели.

— Что видели-то?

— Конверт у вас в руках.

— А откуда он у меня взялся, парень?

— Из сумочки, тетенька.

— Нет, не из сумочки, — сказала она уже следователю, повернушись к нему с такой силой, что на столе шелохнулись бумаги.

Рябинин спохватился, что все делает неверно: надо же допросить каждого в отдельности, а затем провести очные ставки... Но его желание поскорее дойти до сути было так нетерпеливо, что он уже не мог да и не хотел остановиться. И, может быть, это компанейское следствие вывезет быстрее, чем сделанное по правилам.

— Гражданка Дыкина, вы отрицаете, что давали деньги гражданину Катунцеву? — официально спросил Рябинин.

— Да, отрицаю.

— Зачем же вы встречались?

— Он просил.

— А зачем взяли с собой деньги?

— Это не мои деньги.

— А чьи?

— Мои, — сказал вдруг Катунцев, распрямляясь.

— Ваши?! — не удержался от изумления Рябинин.

Катунцев стремительным жестом снял очки и глянул — нет, не на следователя, на которого должен был бы сейчас посмотреть, — а на Дыкину. Она ответила ему таким же неистовым взором, и эти их взгляды, брошенные друг на друга, не отводились, словно их замкнуло высокое и тайное напряжение, отчего Рябинин подумал, что встань он сейчас на пути этих скрещенных взглядов — просветили бы, прожгли.

— Почему ваши деньги оказались у Дыкиной?

— Я дал.

— За что?

— Чтобы она вернула моего ребенка.

— Зачем же платить деньги, когда есть правовые органы?

— Пока вас дождешься...

Все слова произнес он, не отцепляясь взглядом от взгляда Дыкиной, — их так и держало то высокое и тайное напряжение. Рябинин мог требовать откровенных показаний, приличного поведения в кабинете; мог требовать честной жизни, трезвой работы и семейной порядочности... Но у него язык не поворачивался сказать взрослому дяде: «Смотрите на меня».

— А ведь сказали неправду... К дому Дыкиной вы ходите с самого начала следствия.

Теперь Катунцев глянул на следователя, но глянул немо, без припасенных слов. Рябинин бы их подождал...

Дверь распахнулась как-то играючи, от большой силы, чуть не утянув за собой Леденцова. Большая играющая сила была только у одного рябининского знакомого. Петельников вошел в кабинет, в его середину, на что хватило одного широченного шага, и быстрым взглядом окинул Катунцева, и этот взгляд как бы повел в коридор. Рябинин догадался:

— Гражданин Катунцев, посидите, пожалуйста, в коридоре.

За ним вышел и Леденцов, видимо задетый тем же выводящим взглядом.

Петельников сел на катунцевское место и воззрился на Дыкину, отчего ее неотводимый взгляд отвелся-таки, выискивая что-нибудь более приятное и спокойное. Оно в кабинете оказалось — следователь.

— Сергей Георгиевич, я был на работе этой гражданки...

Рябинин и Дыкина смотрели друг на друга молча, и оба ждали слов инспектора.

— Там мне назвали ее старую приятельницу Зинаиду Гущину...

В простоватом лице Дыкиной что-то сместилось: то ли щеки дрогнули, то ли нахмуренный лоб безвольно разгладился, то ли губы переспело обмякли.

— Кстати, эта Гущина работает машинисткой. Так что если писать анонимку на столе, где она печатала...

Дыкина бледнела и не спускала глаз с Рябинина, словно ждала от него помощи.

— Гущина живет на проспекте Академиков, дом семьдесят три, квартира десять...

Дыкина, побелевшая и бескровная, не двигала ни единым мускулом — не моргала и, кажется, не дышала.

— Полагаю, ребенок там, Сергей Георгиевич.

Даже инспектор со своей боксерской реакцией не успел...

Дыкина взвилась над столом, как смерч, — лишь звонко щелкнул по полу упавший стул. Рябинин бессознательно прикрыл очки. И понял, что в тот миг, на который он заслонился, произошло что-то странное, никогда не бывавшее в этом кабинете. Он сбросил ладони со стекол очков и глянул ошарашенно...

Дыкиной в кабинете не было — у края стола, вровень с ним, одиноко висела лишь ее голова. От растерянности Рябинина прошили два глупых вопроса — где же тело и почему не шелохнется инспектор? Рябинин вскочил, ничего не понимая. И тогда увидел, что там, за столом, Дыкина стоит перед ним на коленях...

Он почему-то сразу вспотел. Чем только его не испытывали? Взятками, услугами, подходами, угрозами... Но вот впервые пытают жалостью. Да нет, к его состраданию обращались не раз, — теперь испытывают на честолюбие. Стоит, как перед владыкой. А ведь от такой власти у молодого следователя может закружиться голова.

— Немедленно встаньте, — тихо приказал Рябинин.

Но что она делает? Пытается неумело поймать его руку и поднести к губам. Поцеловать его руку. Да она с ума сошла...

— Встаньте же...

— Не забирайте ребенка!

Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью...

...Есть унижение, которое возвышает.

Инспектор схватил Дыкину под локти, поднял, как картонную, и усадил на стул. Теперь ее лицо горело сухим огнем — ни единой слезинки ни в глазах, ни на щеках.

— Ради бога, оставьте мне ребенка, — простонала она.

— Да вы слышите ли, что говорите? — чуть не вскрикнул Рябинин.

— Что я говорю?

— Просите отдать вам чужого ребенка?

— Это мой ребенок.

— Как это ваш? У него есть отец и мать...

Она откинулась на стул и выдохнула, пылая сухим жаром:

— Я — мать!

— Как это вы?

— Я родила ее! Это моя родная девочка...

Из дневника следователя. Не знаю, кем станет моя Иринка. Не знаю, сколько она будет зарабатывать и проживет ли в достатке. Не знаю, сделается ли красавицей или дурнушкой. Не знаю, какого найдет мужа и найдет ли. Даже не знаю, будет ли умной, способной, волевой, образованной... Но я точно знаю, что она вырастет душевным, а значит, и хорошим человеком.

Ходила с подружками в больницу проведать девочку и видела там много больных и несчастных. Вернулась домой тихая, сосредоточенная, задетая бедами других. Подошла ко мне и молча поцеловала, чего раньше без причины не делала.

Шли мы с ней по улице и увидели грузовик с поросятами. Она, конечно, спросила, куда их везут, а я, конечно, сдуру брякнул, что на мясокомбинат. Иринка третий день не ест мяса.