Запоздалые истины

— Побежишь... Два парня да девка, похожи на шайку.

— А зачем вы купили куклу?

— На сервант посадить, красиво.

— А зачем вы храните в холодильнике разное детское питание?

— Сама ем, оно натуральное.

Его припасенные вопросы кончились. Она ответила наивно и неубедительно. У Рябинина имелись десятки других хитрых вопросов, приемов и ловушек, но что-то мешало их задать и применить. Похищенная девочка... Преступление было настолько бесчеловечным, что все эти психологические ловушки казались ему мелкими и неуместными.

— Где девочка? — негромко спросил он, не отрывая пальцев от дужки очков.

— Какая девочка? — спросила и она, стараясь произнести слова повеселее.

— Неужели вы думаете, что ребенка можно спрятать?

— Чего мне думать-то...

— Вот что я сделаю, — сказал он с тихим жаром. — Сведу вас с матерью. Чтобы глаза в глаза.

— А я не боюсь! — вдруг крикнула она, разъедая его неотводимым взглядом.

И Рябинин в ее голосе, в этих темных глазах, в крепких скулах увидел столько силы, что понял — она не призна́ется.

Меж ними вклинился телефонный звонок. Нервной до дрожи рукой снял он трубку:

— Да...

— Она у тебя? — спросил Петельников.

— Да.

— Ее муж давно на Севере.

— Да.

— Мы нашли сожителя с машиной.

— Да.

— Ребенка у него нет, и он ничего не знает.

— Да.

— Она не признается?

— Да.

— Значит, доказательств веских нет?

— Да..

— Но ведь она украла!

— Да.

— Ты ее арестуешь?

— Нет.

— Отпустишь?

— Да.

Из дневника следователя. Бывает, что вечерами я читаю Иринке вслух. Она любит — приткнется где-нибудь рядом в самой неудобной позе и затихает. И слушает, не пропуская ни единого слова.

Стараюсь читать классику. Сегодня взялся за «Дубровского». Иринка слушала молча, насупившись, не выказывая никаких эмоций. Но вот мы дошли до того, как Дубровский пригласил Машу на свиданье.

— И она пойдет? — изумилась Иринка.

— А почему бы не пойти?

— Он же ограбит!

Лето спохватилось, словно кого-то недогрело — в середине сентября, после ветров, дождей и холодов вдруг опустило на город двадцатиградусную дымку.

Петельников распахнул окно, скинул пиджак, расшатал узел галстука и неопределенно прошелся по кабинету. Он ждал сожителя Дыкиной, с которым вчера из-за позднего времени поговорил кратко.

Взгляд, обежав заоконные просторы, притянулся к сейфу. Пока инспектор работал по делу, бумаги копились: жалобы, ответы учреждений, письма, копии приказов... Он взял пространное заявление с резолюцией начальника уголовного розыска и стал читать, сразу запутавшись в женском почерке, женских чувствах и женской логике...

Значит, так. Гражданка Цвелодубова жаловалась. На ее день рождения пришел свекор с вазой, Николай с Марией, тетя Тася, а деверь Илья обиделся. Деверь — это кто же? И почему он обиделся?

Последние дни он замечал в себе некоторую странность. Чаще всего дома, чаще всего вечером. Его охватывало подозрительное состояние, ни на что не похожее. Нет, похожее — на скуку. Пожалуй, на ожидание чего-то или кого-то. Вернее, на то чувство, которое остается на вокзале после проводов. Или после утраты близкого человека. Но инспектор не скучал — когда? Никого не ждал, не провожал и не хоронил. Может быть, это возрастное: как перевалит за тридцать пять, так и не по себе?

Петельников разгладил тетрадочные листки и принялся читать заявление гражданки Цвелодубовой сначала.

Значит, так. На ее день рождения пришли свекор с вазой, Николай с Марией и тетя Тася. А деверь Илья обиделся. Ага, обиделся на Валю. Откуда взялась Валя? Ага, свекор пришел не с вазой, а с Валей. А нужно было наоборот: прийти с вазой, а не с Валей. Вот деверь и обиделся. Чего же хочет Цвелодубова?

Мещанская чепуха. И на это уходили человеческие жизни. Он вспомнил свою однокомнатную квартиру...

Инспектор почему-то вспомнил свою однокомнатную квартиру, только что им лично отремонтированную: деревянные панели, притушенные светильники, белая тахта, хрустальный бар, хорошие книги, стереофоническая музыка... Теперь не стыдно и человеку зайти. У него бывал Рябинин, с которым они долго и сложно беседовали. Бывали инспектора уголовного розыска, много курившие во вред себе и квартире и обсуждавшие, как лучше взять Мишку-Кибера или как поставить на путь истинный Верку-Тынду. Приходили и женщины — иногда, редко...

Петельникова вдруг поразило странное желание, павшее на него ниоткуда и неожиданно, как дурь. Чепуха, мещанская чепуха с деверями и золовками... Этой чепухи ему и захотелось в своей квартире, похожей на гостиничный номер-люкс. Ну, без свекров и золовок, без этой Вали-вазы и обидчивого деверя Ильи. А просто чепухи, нелогичности, мелочи, может даже легкой глупости...

Например, котенка в передней, сидящего в тапке. Запаха с кухни, к которому он всегда принюхивался в квартире Рябинина. Веселой телефонной болтовни ни о чем. Брошенных вещей — например, женского халата — на белую тахту. Прихода соседки за луком или за этой... сокоотжималкой. Голоса на кухне, смеха в комнате, разговора в передней...

Петельников усмехнулся, в третий раз принимаясь за жалобу гражданки Цвелодубовой.

В дверь постучали. Это сожитель, Семенихин. Он вошел с неохотой и садился на стул долго, укрепляясь:

— Инспектор, у меня время не казенное.

— А у меня казенное.

На Семенихине был сносный костюм и вроде бы серая рубашка, но Петельникову казалось, что под пиджаком одна майка. Видимо, и бритвой он сегодня поработал, но щеки землисто темнели, как у людей, которые бреются от случая к случаю. Наверняка он сегодня не пил, но далекий запах спиртов витал где-то рядом.

— Семенихин, что-то не верится, что у тебя своя машина...

— Из-за внешнего вида?

— Хотя бы.

— А я все машине и отдаю. И деньги, и время.

— Ну, а детям? Трое ведь.

— Моих только двое.

— А чей же третий?

— Аист принес.

— Какой аист?

— Петька, водопроводчик из жилконторы.

— Ну, это с женой разбирайся, а воспитывать обязан всех.

— Что ж... У меня к ним отношение матерное.

— Это к детям-то?

— Вроде как у матери, — объяснил Семенихин, оглядывая куртку, рубашку и галстук инспектора.

Петельникову хотелось спросить этого тусклого мужчину, для чего он завел троих детей. От любви к ним, по требованию жены, для увеличения народонаселения, или они сами завелись? Но для интересных разговоров времени не было — инспектор ждал звонка Леденцова, идущего по городу своими оперативными путями.

— Семенихин, третьего сентября возил Дыкину?

— Говорит, довези последний раз до перекрестка и прощай.

— Как прощай?

— Все, любовь накрылась.

— Ну, и?..

— Довез. С того дня не виделись.

— А почему именно с третьего?

— Еёная блажь.

Нет, не «еёная блажь». Третьего сентября она украла ребенка, и этот потрепанный Семенихин стал ей не нужен.

— Свидетель говорит, что ты ее ждал?

— Постоял маленько. Вижу, она на той стороне улицы топчется, тоже вроде бы кого-то ждет. Я и уехал.

Второй день пустопорожних разговоров. Нет, кое-что из этого разговора добыто: третьего сентября Дыкина была на перекрестке и третьего сентября Дыкина прогнала любовника. Доказательства? Тонкие, как паутинка.

— А почему у нее нет детей?

— От кого ж?

— Ну, хотя бы от тебя.

— Так бы я и допустил. У меня своих хватает.

— Она хоть о детях говорила, думала, мечтала?

— Откуда мне знать, о чем она мечтала...

Инспектор обескураженно умолк. Ему захотелось вцепиться в шиворот Семенихина и трясти его до тех пор, пока не вытрясутся емкие слова о том человеке, которого этот автолюбитель знал три года. Да он, наверное, и жену-то свою не знает, и детей-то толком не помнит.

— С кем она дружит?

— Говорил уже, с Катюхой.

Катюху инспектор проверил. Наверняка у Дыкиной есть хорошая приятельница. Может быть, теперь весь розыск сводится к ее отысканию, потому что там спрятан ребенок. Но Семенихин ничего не знал.