Страница 4 из 98
— Вы довольны обедом, синьор Дэвид?
— Да. Подай мне счет.
Он отошел и вернулся ,со счетом. На его лице больше не играла лучезарная улыбка. Я дал ему банкноту в сто лир.
— Сдачу оставь себе, Пьерро.
— О, это же слишком много! — воскликнул он.— Вам же самому нужны деньги.
— Оставь их, тебе говорю, и пошел к черту!
Он ушел обиженный.
Я нагнулся, чтобы погасить сигарету, и вдруг увидел бриллиантовую брошь. Она лежала около пепельницы, полуприкрытая салфеткой. Наверняка Лаура нарочно оставила ее. Перед уходом она, вероятно, тайком вынула ее из сумочки и положила туда, где я легко мог увидеть ее.
Торчи жил в небольшой квартире около площади Лоретто. Квартира находилась на верхнем этаже обветшалого, полуразрушенного дома. Я поднимался наверх, пробираясь среди игравших на площадке детей и раскланивающихся направо и налево мужчин и женщин, праздно стоявших у дверей.
Торчи должен был сейчас находиться дома. Я знал, что в полдень он всегда отдыхает.
Я постучал в дверь и, ожидая ответа, вытер плач ком лицо и руки. Здесь, наверху, под железной крышей, было особенно жарко.
Торчи открыл дверь. На нем была грязноватая белая рубашка и черные брюки. Он был босиком, и по его круглому лицу градом катился пот.
— Синьор Дэвид! — воскликнул он, просияв. — Прошу вас, заходите. Вы у меня давненько не были.
— Вполне возможно, — произнес я и последовал за ним в большую неприбранную гостиную.
На кушетке возле окна лежала подружка Горчи — Симона, маленькая смуглая девушка с большими черными глазами и короткими кудрявыми волосами. Она равнодушным взглядом скользнула по мне и снова отвернулась к окну.
— Не обращайте внимания на Симону, синьор Дэвид, — сказал Торчи. — Она сегодня немного не в духе. Но как только станет' прохладнее, я ее поколочу, и тогда к ней опять вернется хорошее настроение.
Не поворачивая головы, Симона пробурчала что-то неразборчивое.
Торчи подавил смешок.
— Не обращайте на нее внимания, синьор Дэвид,— повторил он, — она, как дикая кошка. Прошу вас, садитесь. У меня осталось немного виски, которое я приберегаю специально для вашего прихода.
Я уселся за стол и стал наблюдать, как Торчи достает из буфета бутылку и стаканы и расставляет их на столе передо мной.
— Я хочу извиниться перед вами за утренний инцидент, сказал он, разливая виски в стаканы.— Но искушение было слишком велико. Вы же знаете, что я впервые тронул вашего клиента.
— Знаю, — сказал я, — но зачем вы взяли бриллиантовую брошь? Ведь вы не смогли бы ее сбыть.
Торчи с удивлением посмотрел на меня, отпил виски и со вздохом сказал:
— Хорошее виски. Один приятель достал мне целый ящик. Попробуйте его.
—- Вам бы не удалось продать эту брошь,— повторил я.— Зачем же вы ее взяли?
— Затем, что я мог бы ее продать. У меня есть один друг, который занимается бриллиантами. Он дал бы мне хорошую цену.
— Сколько, например?
— Не знаю точно. В соборе было довольно темно, и я не смог ее разглядеть.
Я вынул брошь из кармана и положил ее на стол.
— Разглядите теперь.
Торчи посмотрел на брошь, не скрывая своего удивления.
Симона соскочила с кушетки и подошла к столу. Она встала за спиной Торчи и стала смотреть на драгоценность.
— Принеси мне лупу,— сказал ей Торчи.
Она подошла к комоду, нашла лупу, которой пользуются часовщики и ювелиры, и подала ее Торчи. Он стал внимательно разглядывать брошь.
Долго и молча он изучал ее, затем передал лупу и брошь Симоне. Она еще дольше рассматривала драгоценность, потом положила на стол и вернулась на кушетку. Вкрадчивым кошачьим движением она потянулась и закурила сигарету.
— Вы хотите продать брошь, синьор Дэвид? — спросил Торчи.
— Сколько она стоит?
— Я дал бы за нее двести тысяч лир.
Симона вмешалась:
— Да ты с ума сошел! Она не стоит и тысячи лир!
Торчи улыбнулся ей:
— Синьор Дэвид — мой хороший друг, а друга я не стану обманывать. Двести тысяч лир — это настоящая цена.
— Идиот! — в ярости крикнула Симона.— Кто тебе за нее столько даст? Заплати ему сто пятьдесят тысяч, и это будет более чем достаточно. Или ты хочешь разориться ради своих друзей?
— Не обращайте на Симону внимания, синьор Дэвид,— снова сказал Торчи.— Это можно объяснить только ее плохим настроением, в душе она совсем не такая. Я готов уплатить за эту брошь двести тысяч лир.
Я прекрасно понимал, что настоящая цена броши, по крайней мере, тысяч триста или даже все четыреста.
Неуверенной рукой я взял со стола брошь и стал вертеть между пальцами.
— Это та женщина отдала вам эту брошь, синьор Дэвид? — спросил Торчи, пристально наблюдая за мной.
— Нет, она положила ее на стол и забыла.
— Ни одна женщина не поступила бы так. Это наверняка ее подарок. Вы можете получить деньги в четыре часа.
— А этих денег хватит, Торчи, чтобы купить паспорт?
— Думаю, что нет. Паспорт стоит гораздо больше, чем двести тысяч лир, синьор Дэвид. Но я постараюсь разузнать, что можно для вас сделать в этом отношении.
— Хорошо,— сказал и, допил виски и встал.— Торчи, не могли бы вы мне одолжить пятьсот лир?
— Значит, вы не хотите продать брошь?
— Думаю, что нет. Окончательно я еще не решил.
— Предлагаю вам за нее двести тридцать тысяч лир. Это моя последняя цена.
—- Я подумаю. А пока мне нужны пятьсот лир.
Торчи достал толстую пачку банкнот.
— Возьмите больше. Возьмите пять тысяч.
-- Мне хватит и пятисот лир.
Пожав плечами, он перебросил через стол пятьсот лир.
— Сообщите мне, если получите от кого-нибудь лучшее предложение. Оставьте за мной право первой руки.
— Разумеется,-— сказал я, засовывая деньги и брошь в карман.— До свидания!
Я спустился по лестнице и вышел на залитую солнцем улицу.
Я лежал на кровати. Моя комната находилась в нижнем этаже дома позади оперного театра «Ла Скала». В жаркую погоду, когда вентиляторы театра были включены, до меня доносились музыка и пение. Если ветер был достоянным и дул в мою сторону, то мне иногда удавалось прослушать и всю оперу. Комната стоила не слишком дорого, и единственным ее достоинством была чистота, хотя я сам заботился об этом. Обстановка была убогая, а при взгляде на обои другому человеку шало бы тошно. Вся меблировка комнаты состояла из стола, кровати, кресла, умывальника и дорожки на полу. На стене висела плохая репродукция «Весны» Боттичелли.
На столе лежала моя записная книжка и рукопись книги, аккуратно сложенная. Это была рукопись, над которой я работал уже четыре года. Под столом находились различные справочники, которые представляли для меня большую ценность.
На деньги Торчи я купил пачку сигарет, батон салями и бутылку красного вина. Теперь я лежа курил, рядом со мной, на столике, стоял стакан с вином.
Было около семи часов, Я все еще не пришел ни к какому решению, хотя выбор действий у меня был не такой уж большой: я мог вернуть брошь или оставить ее себе. Если бы на деньги, вырученные от ее продажи, можно было купить паспорт, то я, не раздумывая, отдал бы ее Торчи. Конечно и без этого деньги дали бы мне возможность прилично одеться и месяцев шесть не работать. Я ведь не солгал, когда сказал Лауре Фанчини, что мне никогда .не. удастся получить прописку и работать в Милане. Это было невозможно, потому что итальянская военная полиция разыскивала меня в связи с некоторыми событиями, случившимися в последние недели войны.
Поэтому двести тысяч лир были большим искушением для меня.
Почему, собственно говоря, Лаура Фанчини оставила брошь на столике? Было ли это сделано из сочувствия ко мне, и она хотела таким образом мне помочь? А может быть, она рассчитывала, что я верну ей брошь, и это даст ей возможность еще раз увидеть меня?
В конце концов я решил брошь не продавать. До сих пор не удавалось сводить концы с концами, обходясь без краж и без сутенерства. Так будет и впредь.