Следы на снегу

Оросутцев подал ему пачку «Беломорканала» и спички.

Шараборин закурил, потянулся рукой к выключателю, чтобы зажечь свет в комнате, но хозяин остановил его:

— Не надо. Одевайся. Оставаться у меня в доме и в поселке далее опасно. Понял? Этот майор уже знает, что на рудник пробрался кто-то посторонний. Тебя, видно, выследили.

У Шараборина перехватило дыхание. Ему показалось, что на его горле затягивается петля-удавка, и он невольно сделал такое движение, будто хотел освободиться от нее. За последние дни он и без того не чувствовал внутренней собранности, а тут…

— Никто меня не видел, — неуверенно запротестовал он.

— Это ты так думаешь, чучело гороховое, а что думает майор — нам неизвестно. Да и не время разбираться, видел тебя кто или не видел. От этого нам не легче. Одевайся, становись на лыжи и дуй в тайгу. Прямо по дороге, через пруд. Засядь там, где ночевал осенью, и жди меня. Я управлюсь кое с чем и к полночи подойду. Тогда пойдем вместе. Мне тут тоже делать больше нечего. Где спички?

Шараборин возвратил спички. Оросутцев сунул коробку в карман. И сделал он это не случайно. Он отлично знал, что без огня и продуктов Шараборин не рискнет, не дожидаясь его, уйти далеко в тайгу. Оросутцев был кровно заинтересован в том, чтобы Шараборин подождал его. Шараборин сейчас, как никогда, был ему нужен.

— Торопись, торопись, — подгонял хозяин гостя, видя, что тот не особенно торопится.

Шараборин одевался молча. Если бы не темнота в комнате, Оросутцев мог бы прочесть на лице его отчаяние и негодование. Шараборин кипел от ярости, от сознания того, что через считанные минуты он вновь окажется в тайге, которая сидит у него уже в печенках, на холоде, на снегу, без продуктов, без курева, без охотничьих припасов. И возмущение его было так велико, что он не выдержал.

— Так не пойду, — сказал он вдруг с неожиданным для него упрямством. — Не пойду. Харчи давай. Ты хозяин, а хозяин даже собаку кормит.

Оросутцев скрипнул зубами. Он не терпел, когда ему перечили.

— Не ворчи, — оборвал он гостя. — Ишь ты, разворчался, — и передразнил: — Хозяин… собаку… Возьми на полке калач и ступай. Ступай, пока идет снег, и след твой заметет. Ох, достукаешься ты опять до лагерей, чертова кукла. — И он подал Шараборину черствый калач. Тот сунул его под доху, но не двинулся с места.

— Говори, куда пойдем вдвоем? — потребовал он настойчиво. — Зачем ожидать тебя?

— После узнаешь, ступай.

Шараборин потоптался на месте, посопел и опять глухо потребовал:

— Говори сейчас.

«Вот же сволочь скуластая, ну что с ним делать?» — в сердцах подумал Оросутцев, но решил изменить тактику, смягчить тон.

— Пойми же, что долго объяснять. Каждая минута дорога. После расскажу. Приду и расскажу. Далеко пойдем. Я же о тебе пекусь, о тебе забочусь. Товарищ ты мне или кто? Пойдем вместе, верь мне, и ты не прогадаешь.

Не верил Шараборин, что в сердце Оросутцева могли вдруг прорасти зерна товарищества, доброты и заботы о нем. Но он промолчал и предупредил:

— Смотри, майора за собой приведешь по следу.

Оросутцев едва сдержал охватившее его негодование, шумно вздохнул, но сказал как можно спокойнее:

— Ступай, ступай, ради бога. У меня свои мозги есть и у тебя занимать не собираюсь. Ступай…

— Ладно, ладно… — уже миролюбиво проговорил Шараборин и толкнул дверь ногой.

Оросутцев долго стоял, прислушиваясь, и, когда его ухо ясно уловило скрип удаляющихся лыж, включил свет.

До глубокой ночи прождал майор Шелестов, сидя в рудничной конторе, коменданта Белолюбского и, не дождавшись, пошел на свою квартиру.

— Видно, не так все просто, как я предполагал и как рассчитывал комендант, — сказал он самому себе, шагая по уснувшему поселку. — Но почему он не зашел и не предупредил меня, что дело затягивается? Чудак человек! Зайти к Винокурову, что ли? Спит, наверное. Ну, ладно. Утро вечера мудренее.

Снегопад прекратился. Вызвездило. Тайга безмолвствовала, и крепчал мороз. Снег под ногами похрустывал особенно звучно. До слуха Шелестова долетел звук, похожий на ружейный выстрел, и майор догадался, что это треснуло дерево в тайге, не выдержавшее лютой стужи.

Из-за ровной гряды леса на небо выползала поздняя луна. Ее рассеянный свет разливался по поселку.

Разлапистая ель, растущая у общежития для приезжих, припушенная свежим снегом, при свете луны напомнила Шелестову японскую живопись, которую он видел на открытках, тарелках, гобеленах.

В доме все спали. Кто тихо, совсем неслышно, точно младенец, а кто с переливчатым бульканьем, похожим на мурлыканье кота.

Шелестов не находил в себе больше сил сопротивляться сну, к которому его, после бессонной ночи, неодолимо тянуло с полудня.

Он чувствовал, как тяжелела и точно чем-то наливалась голова, как набухали и слипались воспаленные веки.

— Спать… Немедленно спать… — приказал он сам себе. — Иначе завтра я не буду ни на что способен.

Бросив усталый взгляд на стол, заставленный едой, и не соблазнившись ею, он вяло разделся, повалился на койку и сразу утратил ощущение действительности.

И когда его растормошили, заставили открыть глаза и оторвать голову от теплой подушки, Шелестову показалось, что он только что прилег и проспал всего лишь несколько минут. Но через замерзшее окно был виден солнечный свет, его друзья сидели за столом, а около его изголовья стоял, переминаясь с ноги на ногу и пощипывая бородку, в своей неизменной волчьей дохе, Винокуров.

Майор приподнялся.

— Который час? — спросил он.

— Без четверти десять, — ответила Эверстова.

— Отвернитесь, Надюша. Я быстро, одним мигом, — попросил он, сбрасывая с себя одеяло.

Когда Шелестов взглянул в голубые глаза Винокурова, он подметил в них какую-то тревогу:

— Какие новости?

Винокуров только этого и ждал.

— Плохие новости. Пропал куда-то комендант, товарищ Белолюбский. С утра не найдем. Я буквально с ног сбился и людей загонял до седьмого пота. Нигде нет. Ни дома, ни в поселке, ни на руднике. Ума не приложу, куда мог деваться человек? С ним никогда подобного не приключалось. Всегда он был на виду, под руками. А тут… Вот напасти навалились на нас, — выпалил он скороговоркой, не переводя дыхания, и, вынув носовой платок, обтер влажное лицо.

— Интересно… Странно… — заметил Шелестов, обертывая ноги шерстяными портянками, а про себя подумал: «Этого еще не хватало. Не наткнулся ли он, чего доброго, на пулю, подобно Кочневу».

Сообщение Винокурова встревожило всех. Его окружили Ноговицын, Пересветов, Эверстова и забросали вопросами. Не отправился ли комендант на охоту? Есть ли у него семья? Где он был вечером? Кто с ним живет по соседству? Продолжаются ли розыски?

Винокуров едва успевал отвечать.

— Когда вы его видели в последний раз? — спросил Шелестов, приведя себя в полный порядок.

— Вчера, вчера, когда посылал к вам.

Шелестов перевел глаза с расстроенного Винокурова на пустую, тщательно заправленную койку, отведенную для старика-охотника.

— А где наш гость, товарищ Быканыров?

Ответила Эверстова:

— Он проснулся еще затемно и, видно, нашел себе какое-нибудь дело. Оделся и куда-то отправился.

Майор ничего не сказал. Надев доху, он вышел, а за ним последовал и Винокуров.

Под лучами солнца снег был до того ярок, что слепил до боли глаза, и Шелестов сощурил их.

— Что будем делать? — беря под руку майора, спросил Винокуров.

— Что-нибудь предпримем. Подумаем и предпримем, — сказал майор, хотя в данную минуту сам еще не представлял, что надо предпринять. Сообщение об исчезновении Белолюбского осложнило и без того уже сложную ситуацию. «Убит Кочнев… На рудник пробрался кто-то неизвестный… Исчез комендант… перебирал Шелестов очевидные факты. — Да, тут и черт ногу сломает».

— Неплохо бы произвести обыск во всех домах, — осторожно предложил Винокуров.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.