Спартанский лев

Несмотря на рану, Сперхий не покинул строй, за что, по словам Леонида, ему следовало воздать хвалу, а не искать трусость в его поведении.

Старейшины и эфоры оказались в трудном положении. С одной стороны, было много свидетелей мужественного поведения Сперхия в битве с кидонянами, где спартанцы в конце концов взяли верх. Но с другой стороны, существовал закон, который гласил, что рана в спину приравнивается к трусости и за это налагаются определённые взыскания. Сперхия следовало разжаловать из лохагов в простые воины.

Эфоры после долгих споров оставили окончательное слово за старейшинами, дабы те путём тайного голосования вынесли окончательное решение.

Старейшины, питая уважение к Сперхию, храбрость которого была общеизвестна, и в то же время не желая нарушать закон, вынесли следующее постановление: «Лишить Сперхия, сына Анериста, звания лохага до той поры, покуда не заживёт рана у него на спине».

ЛЕОНИД И КЛЕОМБРОТ

Мегистий и Симонид шли по узкой улице, более напоминавшей аллею из-за высоких клёнов и платанов, длинные ветви с пожелтевшей листвой заслоняли хмурое небо над головой. В этой части города на нескольких улицах все растущие во дворах и близ домов деревья считались государственной собственностью, поэтому владельцы жилья в этом квартале Спарты не смели поднять топор ни на одно дерево. Кое-где разросшиеся до неимоверной толщины дубы и карагачи, посаженные слишком близко к изгородям и стенам домов, разрушили каменную кладку, словно демонстрируя людям силу своих живительных древесных соков. Уступая деревьям, люди перестроили дома, заново возвели из камней изгороди, уже с таким расчётом, чтобы у каждого дерева оставался некоторый простор для дальнейшего роста.

Мегистий объяснял Симониду, почему так получилось, что спартанцы объявили государственной собственностью деревья именно в этом квартале. В тёплое зимнее утро друзья, приглашённые накануне вечером, направлялись в гости к царю Леониду.

   — Это случилось более ста лет тому назад, — неторопливо рассказывал Мегистий. — И вот как всё было. Когда пеласги изгнали с острова Лемнос минийцев, те сели на корабли и морским путём прибыли в Лакедемон: ведь предки минийцев были родом отсюда. Минийцы расположились станом на склоне горного кряжа Тайгет и разожгли костры. Увидев огни на горе, лакедемоняне послали вестника спросить у незваных пришельцев, кто они и откуда. Пришельцы ответили вестнику: они минийцы, потомки аргонавтов, их изгнали пеласги с острова Лемнос и они прибыли сюда, на землю своих отцов. На это у них есть полное право.

Лакедемоняне решили принять минийцев. А побудило их к этому то, что Тиндариды участвовали в походе аргонавтов. Таким образом, лакедемоняне приняли к себе пришельцев, дали им земельные наделы и распределили по филам. Минийцы взяли себе в жёны спартанок, а привезённых с собой с Лемноса девушек выдали замуж за лакедемонян.

Спустя немного времени минийцы стали держать себя высокомерно, требовали себе долю в царской власти и совершали разные другие недостойные поступки. Тогда спартанцы изгнали их из своей страны. Минийцы разделились, уходя из Лакедемона. Одни из них ушли в гористую Аркадию, где живут и поныне, другие рассеялись по островам Эгейского моря.

Мегистий замолк, на его лице появилось выражение задумчивости.

Шагавший рядом Симонид взглянул на друга:

   — История с минийцами интересна, но при чём здесь деревья?

   — Ах, да! Прости, главного-то я тебе и не сказал. — Мегистий хлопнул себя по лбу ладонью. — Перед тем как изгнать минийцев из Лаконики, спартанцы спросили богов, верно ли они поступают. И божественный оракул сообщил лакедемонянам, что у минийцев больше прав на долину Эврота, нежели у нынешних его владельцев. Ведь общеизвестно, что в незапамятные времена Гераклиды, придя в Лаконику, силой отняли у Тиндаридов и землю, и власть. А посему изгонять минийцев из Лаконики нельзя, ибо тут их родовые корни.

Мегистий замедлил шаг, что-то напряжённо вспоминая:

   — Я не помню в точности текст того оракула, — сказал он, — но знаю, что там была фраза про корни... Про родовые корни минийцев, лишать которых лакедемоняне не имеют права и без того обездоленных потомков царя Тиндарея. И тогда спартанцы пошли на хитрость, граничащую с коварством. Они изгнали-таки минийцев, но самых знатных из них оставили в Лакедемоне. И ещё, они объявили государственной собственностью все деревья, посаженные минийцами, тем самым как бы гарантируя неприкосновенность насаждений, посаженных их руками и пустивших свои корни на земле Спарты. Теперь вроде «корни минийцев» по-прежнему остаются в Спарте, а самих минийцев нет и в помине. Не считая, конечно, род Тиндаридов, который хоть и враждует с Гераклидами, однако не требует себе царской власти.

   — Стало быть, на этой улице и прилегающих к ней переулках, а также на двух соседних улицах когда-то жили минийцы, — промолвил Симонид, удивлённый услышанным. — Здесь жили потомки аргонавтов, ходивших в Колхиду за золотым руном. Поразительно!

И эти деревья, столь щедро дарящие тень знойным летом, есть величественное напоминание о людях, воспетых многими поэтами. И только у меня не доходят руки, чтобы написать о ком-то из минийцев хвалебную песнь, — с печальным вздохом добавил поэт.

   — Деяния минийцев канули в Лету[80], друг мой, — сочувственно произнёс Мегистий, всегда тонко чувствовавший малейшую перемену в настроении Симонида. — Ныне поэты воздают хвалу тем эллинам, славные деяния которых не сокрыты туманом ушедших веков. Разве мало в Элладе таких людей? Для их восславления не зазорно испросить вдохновения у Муз.

   — По-моему, мало, — твёрдо сказал Симонид. — За всю свою жизнь я не встретил и десятка достойных мужей, в которых не разочаровался бы со временем. Помню, как я боготворил афинского тирана Гиппия и его брата Гиппарха, покуда они не запятнали себя кровью своих сограждан. Я восхищался Скопадами, живя у них в Кранноне, но и Скопады при всём своём благородстве не чурались порой подлых поступков, если это сулило им выгоду. Наконец, я подружился с афинянином Фемистоклом, человеком честолюбивым и одарённым. Слушая Фемистокла и глядя на то, как он претворяет на деле свои грандиозные замыслы, я думал поначалу, что Судьба наконец-то свела меня с истинным титаном воли и бескорыстия. И что же... — Симонид грустно усмехнулся. — Очень скоро выяснилось, что и этот титан не чужд лжи, подкупа, наговоров, объясняя всё это лишь Издержками демократии.

Некоторое время друзья шли молча.

   — В Лакедемоне нет демократии, но и здесь есть свои издержки, — заметил Мегистий, нарушив молчание. — Я полагаю, что и у царя Леонида при всех его достоинствах тоже имеются недостатки.

   — Важно, чтобы эти недостатки не переросли в пороки, — сказал Симонид тоном человека, повидавшего на своём веку всякое и всяких...

Не так давно зимним утром Симониду посчастливилось познакомиться не только с царём Леонидом, но и с его родным братом Клеомбротом, который заглянул к Леониду по какому-то пустяковому делу и невольно оказался собеседником знаменитого кеосского поэта.

   — Вглядись в этого человека, Клеомброт, — молвил брату Леонид не то серьёзно, не то шутя. — В то время как мы, спартанцы, острим мечи и копья, гоняясь за военной славой, этот уже немолодой муж столь мастерски складывает самые обычные слова в возвышенные эпиникии и эпиграммы, что Слава сама гоняется за ним. В Элладе наверняка есть люди, которые никогда не видели Симонида, но я уверен, что под небом Эллады нет человека, не знающего, кто такой Симонид Кеосский. И это не просто слава, Клеомброт, — добавил Леонид после краткой паузы. — Это честь, какой удостаивались очень немногие.

Симонид был польщён таким отзывом и уже хотел произнести похвалу предкам Леонида и в частности его старшему брату Клеомену, но тут в разговор вступил Клеомброт.

80

Лета — в греческой мифологии река «забвения» в царстве мёртвых. Все попавшие в это царство должны были испить из неё, чтобы забыть свою былую жизнь.