Страница 107 из 110
Гидарн досадливо поморщился, не понимая его упрямства.
— Советую вам подумать. — Он повысил голос, обращаясь не только к Сперхию, но и к военачальникам за его спиной. — Фермопилы вы уже потеряли, теперь речь идёт о ваших жизнях.
— Наш ответ прежний.
— Тогда всех вас ждёт смерть, — раздражённо бросил Гидарн и стал спускаться вниз по склону холма.
— Но Спарта будет жить! — твёрдо сказал Сперхий, повернувшись к своим соратникам, с которыми ему предстояло испить смертную чашу в последней неравной битве.
«ПУТНИК, ПОВЕДАЙ СПАРТАНЦАМ...»
Леарх, мчавшийся к Малийскому заливу, в фокидском городе Элатея столкнулся с греческими отрядами, отступившими из Фермопил. Там же, в Элатее, Леарх встретился с другим гонцом Леонида Аристодемом, ездившим в Ахайю.
Аристодем рассказал, что персы поднялись на горное плато и вышли к стану фокейцев, стоявших в дозоре у Анопейской тропы. Это случилось после полуночи. Фокейцы отступили на вершину горы, чтобы обороняться от превосходящего врага. Однако персы, не тронув фокейцев, устремились дальше по тропе, тянувшейся по южным менее крутым склонам Каллидромских гор. Вскоре весь персидский отряд затерялся в ночи. Фокейцы, полагавшие, что за этим отрядом, возможно, двигается ещё более многочисленное войско персов, просидели на вершине горы до рассвета. Но персы больше не появились. Тогда фокейцы по другой тропе спустились с гор в равнинную Фокиду и пришли в Элатею, полагая, что войско Леонида отступило из Фермопил сюда же. Эллинские дозоры на горе Дракоспилия должны были вовремя заметить обходное движение варваров и известить об этом Леонида.
— Фокейцы и впрямь встретились в Элатее с союзными отрядами, защищавшими Фермопилы, — рассказывал Аристодем. — Только среди этих отрядов не было спартанцев и феспийцев. Они остались в Фермопилах прикрывать отход эллинского войска. Он помолчал и хмуро добавил: — Сейчас в Фермопилах оставшиеся с Леонидом воины гибнут в неравной битве с полчищами варваров. А может, там всё уже кончено.
У Леарха ком подкатил к горлу, а на глазах появились непрошеные слёзы. Он отвернулся.
— Я вёз Леониду неутешительную весть от ахейцев, — мрачно проговорил Аристодем, положив руку Леарху на плечо. — А ты?
— Я тоже, — сдавленным голосом ответил Леарх, кусая губы, чтобы не разрыдаться. — Но если бы я успел к Фермопилам до сегодняшнего утра, то Леонид был бы спасён.
— Что может зависеть от нас, жалких гонцов! — сердито промолвил Аристодем. — Вот если бы эфоры вовремя прислали помощь, тогда всё сложилось бы иначе.
Из Элатеи союзные эллинские отряды разошлись по своим городам.
Вернулись в Спарту и Леарх с Аристодемом.
Аристодем, горячий и несдержанный, повсюду рассказывал о трагической гибели отряда. Он обвинял эфоров в том, что своей медлительностью и нерешительностью они помогли персам погубить Леонида, который до последней возможности защищал Фермопилы, ожидая помощи из Спарты.
— Эфоры, как выясняется, и не собирались слать войско на помощь Леониду, — во всеуслышание заявлял Аристодем. — Они решили укрепить Истмийскии перешеек, чтобы на этом рубеже задержать варваров. Леониду об этом не было сказано ни слова. По сути дела, Леонид был предан эфорами, как некогда его брат Клеомен. Мне кажется, спартанская знать продолжает мстить Агиадам за их недавнее могущество, благодаря которому цари из этого рода едва не лишили эфорат власти.
Не менее резко высказывался и Леарх. Он утверждал, что союзники примкнули к Леониду, поверив его словам, что вскоре всё спартанское войско прибудет в Фермопилы.
— Получается, что эфоры обманули не только Леонида, но и союзников, — говорил Леарх. — Теперь Леонид мёртв. Персы разоряют Фокиду и Локриду Опунтскую. Беотийцы сложили оружие. Афины и Мегары в страхе. В страхе и города на острове Эвбея, так как эллинский флот ушёл из Эвбейского пролива к острову Саламин. Причём наш флот отступил, одержав победу над персидским флотом у мыса Артемисий. Кто знает, может, персы были бы окончательно разбиты на море, если бы Ксеркс не захватил Фермопилы, ведь Эвбейский пролив, по слухам, идеально подходит для морских сражений. Теперь из-за преступной нерешительности эфоров персы господствуют на море и в Срединной Элладе!
Смелые речи и обвинения двух гонцов очень скоро дошли до эфоров, которые незамедлительно стали действовать. Возмутило их и своеволие Горго, которая осмелилась своей рукой написать приказ Леониду об отступлении и запечатать этот приказ государственной печатью. Такое вмешательство в государственные дела приравнивалось в Спарте к тяжкому преступлению. Однако открыто обвинять Горго эфоры не решились, поскольку вся Спарта говорила о беспримерном мужестве её супруга. Изо дня в день к дому Горго шли люди, мужчины и женщины, чтобы выразить царственной вдове своё восхищение подвигом Леонида.
Поэтому гнев эфоров не коснулся Горго, но обрушился на головы Леарха и Аристодема. Их эфоры вызвали к себе и в присутствии военачальников обвинили в трусости и невыполнении воинского долга.
— По закону, вы оба должны были разделить судьбу воинов Леонида, — начал эфор-эпоним. — Мне кажется, вы намеренно задержались в пути, дабы не участвовать в трагической развязке у Фермопил. Конечно, вы оба не могли знать, что персы отыщут обходную тропу, но подавляющее численное превосходство варваров не могло не внушить вам мысль о неизбежном печальном конце сражения. Вот почему вы промедлили в пути и в результате остались живы.
— Помимо этого вы ещё осмеливаетесь обвинять нас в предательстве! — сердито добавил кто-то из эфоров.
— Как будто мы с самого начала не говорили Леониду, чем может обернуться вся эта затея с защитой Фермопил, — прозвучал ещё один раздражённый голос.
— Не вам судить о наших действиях и решениях, — продолжил Гиперох. — Не вам обвинять нас в измене и медлительности, ибо вы оба — преступники. Как не выполнившие свой воинский долг вы оба объявляетесь «задрожавшими». Отныне вам нет места в народном собрании, а также на любых торжествах. Нет вам места и в домах сисситий. Родственники не имеют права предоставлять вам еду и кров. Всякий заговоривший с вами на улице или пустивший к себе в дом будет оштрафован. Смыть этот позор вы сможете только кровью.
Слушая обвинительную речь Гипероха, Леарх побледнел. Подвергнуться подобной опале было самым большим позором для любого гражданина Спарты. Аристодем же выслушал эфора-эпонима с презрительной усмешкой на устах. Он не сомневался, что эфоры поступят именно так. Это была единственная действенная мера, чтобы заткнуть рот.
Вперёд выступил лохаг Амомфарет.
— Сдайте плащи! — приказал он, стараясь не встречаться взглядом с Леархом и Аристодемом.
Те молча повиновались.
Красный военный плащ-хламида был гордостью каждого спартанца, символом его воинской чести.
— Ступайте!
Леарх вышел из эфорейона с опущенной головой и красным от стыда лицом. Что сказал бы его отец, будь он жив сейчас! Как ему теперь показаться на глаза матери!
Аристодем покинул эфорейон, насвистывая весёлую песенку, всем своим видом показывая, что он ничуть не расстроен случившимся. Более того, он ещё более укрепился в своём презрении к эфорам!
Глашатаи, выполняя волю эфоров, до самого вечера ездили по улицам Спарты, объявляя во всеуслышание постановление считать «задрожавшими» двух бывших гонцов Леонида.
Несмотря на это, Булис, встретивший Аристодема на площади перед эфорейоном, пригласил его к себе домой. В прошлом Булис не раз участвовал в походах вместе с Аристодемом, не единожды стоял с ним плечом к плечу в боевом строю, поэтому знал, что тот никогда не был трусом. Посланцам эфоров, пришедшим домой к Булису, чтобы оштрафовать его, рабы вручили серебряные монеты вымазанные в ослином помете.
Посланцы долго возмущались неуважением к властям Лакедемона, но всё же взяли деньги, завернув их в тряпку, и пообещав на другой день пожаловать вновь, если Булис немедленно не прогонит Аристодема.