Страница 1234 из 1245
Над ним нависает добыча — огромная, покрытая панцирем и окутанная пагубным огнём. Её крылья, рваные и кожистые, раскрываются в измученной ночи. Под ударами копыт трещит земля, клинок рассекает сам воздух, а от рёва содрогается мир.
Это воплощение кошмаров смертных, собранных воедино и раздувшихся в сотворённого безумием исполина. Он идёт по полю смерти, разя направо и налево дымящимся топором. Огонь взмывает навстречу, омывая кроваво-красные мускулы и чёрные маслянистые шипы. Придавленное короной рогов длинное бычье лицо скалится в свирепой презрительной усмешке.
Он бежит всё быстрее. Он уже видел эту тварь. Он узнаёт складки демонической кожи, топор в руках, выбитые в железе руны разрушения. Он помнит, что тварь сделала в прошлый раз, когда пересеклись их судьбы.
И как он мог бы забыть, если не помнит почти ничего другого?
Тварь видит его и рычит вызов, от которого содрогается поле боя. Передняя нога опускается, и трещины идут по тлеющим плитам. Оружие движется тяжело, с лезвия брызжет кипящая кровь.
Но он уже зашёл слишком далеко. Он прыгает, пролетает над головами низших чудовищ, разбрасывает их, прорывается сквозь бессильную преграду.
Он бросает вызов в первый раз за многие годы. Он даёт волю языку, молчавшему с тех пор, как последние братья из его стаи сгорели на погребальном костре. Он произносит имена умерших, павших в бою братьях, как и обещал их духам, когда угли ещё мерцали как умирающие звёзды.
— Алви! — кричит он, обрушивая на тварь первый удар. Густая как магма кровь хлещет на клинок топора. Алви, так и не заслуживший подвигом имя, Алви, чистейший из них. Алви, который умер, когда его нагрудник сокрушили копыта твари, и продолжал рубить нечестивую плоть даже захлёбываясь кровью.
Демон воет, обрушивая собственный топор, но он слишком быстр. Он движется словно буря, словно молния, кружит и приближается — неуловимо, неудержимо.
— Бирньольф! — Сказитель. Скальд, тяжёлый на руку, но лёгкий на язык, несущий сагу стаи и память об её жертвах. Бирньольф умер в когтях твари и был брошен обратно в сумерки испарений вечных чумных равнин Грита. Со смертью Сказителя умолкли и саги.
Теперь демон пытается сделать так же, но он слишком хитёр. Он старше и закалён в пламени, что жарче огня, терзающего этот мир. Он отскакивает в сторону, уже готовясь к новому рывку.
— Эйрик! — Злотоволосый, живучий. Эйрик глубоко ранил тварь перед смертью, забравшись на неё для удара.
И теперь он поступает так же — использует массивность демона против него, противопоставляя скорость силе. Мимо словно маятник пролетает тяжёлый топор твари, проходя на расстоянии волоска. Он вонзает клинок в грудь демона и хватается за железные цепи, чтобы не упасть и взобраться выше.
— Гуннальд Щитоносец! — Как мог умереть Гуннальд? Какая сила могла пробить его несокрушимую защиту? Гуннальд сражался до самого конца, размахивая громовым молотом и изрыгая проклятия даже тогда, когда его душили.
Он не пытается сделать так же. Он не так силён, как Гуннальд, и потому пользуется скоростью, карабкаясь по железным пластинам шкуры твари. Она пытается стряхнуть его, но не может. Воин чувствует растущий страх. Теперь демон знает, кто он.
— Хьорвальд, Храни, — близнецы, всегда сражавшиеся вместе, вскидывающие болтеры и наполняющие воздух очередями разрывных снарядов. Они пали лишь тогда, когда тварь остановила атаку и разбросала последних охотников с клинками. Он помнит, как они отбросили болтеры, обнажили мечи и бросились в бой. Хьорвальд и Храни умерли так же, как и жили: плечом к плечу.
Не осталось имён. Он сражается, словно обезумев, цепляется за плечо демона когтями искусственной руки, а другой рубит топором. Тварь пытается скинуть его, отбросить, как было прежде, но теперь его когти острей.
Всё тяжелей, глубже, старше, мудрей, сильней. Убив его стаю, тварь ввергла его в бойню, достойную Конца Света. Теперь он подобен старому охотнику легенд, отнимающего у павших силу.
Тварь вырывает у него топор и торжествующе ревёт. Она смотрит, как мелькает и вспыхивает красным клинок, падая на горящую землю. Она замирает, чтобы взглянуть на это — и здесь ошибается.
Он ждал этого. Его волчьи когти тянутся к шее твари. Адамантиевые клинки, потрескивающие от вспышек молний, сжимаются на демонической шкуре, сдавливают толстые мускулы.
Тварь бьётся. Вцепляется в него. Раздирает когтями бронированную спину. Но теперь ему достаточно держаться. Он давит всё сильнее, когти впиваются всё глубже, выдавливая реальный воздух из нереальных лёгких. Он скрипит клыками, чувствуя, как из ран течёт кровь.
Кожа лопается, вздуваются и рвутся сосуды, сила покидает зверя. Он душит демона, падающего на колени. Вокруг бушует битва, вихрь неудержимого гнева, но её больше не видит даже демон.
Красные глаза твари вспыхивают в последний раз, и он не отводит взгляд. Демон задыхается, хрипит, но хватка не ослабевает.
Лишь когда тварь погибает, лишь когда её смертная оболочка превращается в неподвижную грязь и пепел, он поднимает свой кровавый коготь. Он срывает шлем с головы и запрокидывает лохматую голову, глядя в небо. Вдохнув неотфильтрованный воздух, он торжествующе воет.
Его живые братья воют вместе с ним. Они знают, что теперь он вернётся. Они знают, что он на самом деле убил. Он стоит на дымящемся трупе демона, опустив сапоги на его опавшие плечи. Осталось произнести лишь одно имя, имя последнего воина стаи, того, кто ради мести охотился среди моря звёзд, того, кого слишком долго звали Одиноким Волком.
— Бьёрн.
Энтони Рейнольдс
Кхарн: Восьмеричный Путь
Я стою и жду, расслабленно держа в руке топор для поединков. Это не Дитя Крови, то ревущее чудовище предназначено только для убийства. Схватка — не сангвис экстремис. Оружие привязано к запястью цепью, в честь гладиаторов Деш`еа. Я видел их кости, бродил по месту их гибели. Я помог Ангрону обрушить возмездие на их убийц. Мне никогда не доводилось встречаться с ними, однако их смерть поведала, чем мы становимся. Мы — рабы памяти о них.
— До третьей крови.
Как и я, Борок раздет по пояс. Его массивный мускулистый торс крест-накрест пересекают старые раны — шрамы поверх шрамов. Все они спереди, он ни разу не повернулся к врагу спиной. Он не трус.
— До первой.
Я вижу в его глазах разочарование, но он согласно кивает. Легион пролил довольно крови. Слишком многие умерли на аренах после преображения Ангрона, после его вознесения. По крайней мере, таким словом это описал его брат Лоргар. Ангрон изменился, и его сыновьям придется сделать то же самое.
Стоящие кругом зрители шумят, они ревут, как животные. Им не терпится увидеть кровь. Этого требуют от всех нас Гвозди Мясника. Они вдавливаются в мякоть сознания, перемалывая и терзая болевые рецепторы. Становится все хуже, они ощущаются даже в дремлющем состоянии, вкручиваются в мозг. Винты заворачиваются и гвозди стучат. Братские узы с товарищами из Пожирателей Миров не в силах лишить меня улыбки. Пища на вкус, словно пепел. Нет никакой радости кроме той, что обретается, когда убиваешь, вскрываешь артерии, рассекаешь плоть и забираешь черепа. Вот чего от меня хотят Гвозди.
На протяжении последних недель я сторонился братьев. Меня преследуют мрачные мысли. Я привык в одиночестве бродить по палубам «Завоевателя», бездумно шагая по коридорам, как будто после пройденных километров за километрами меня посетит некое внезапное озарение, некое указание, некая… надежда.
Я не намеревался приходить сюда этой ночью. Возможно, это Гвозди вели меня на арену. Но как только я услышал зовущий, словно сирены, звук сшибающихся клинков и оружия, врубающегося в плоть, то уже был не в силах свернуть прочь. Сегодня было невозможно устоять перед соблазном пусть даже секундного успокоения непрестанного трения в коре головного мозга. Гвозди хотят, чтобы я снова сражался. Я не был здесь с тех пор, как посрамил Эреба. Трусость подлеца не дала мне совершить убийство, и Гвозди наказали меня за это. Но теперь я тут, и давление уже ослабло.