Страница 2 из 2
— Папа, — спросил у Тюленя мой тезка, стороживший одежду, — а теперь мне можно искупаться? Ну пусти, папочка, я очень хочу.
— Поешь сначала, ты с утра ничего не ел.
— Па, я не хочу есть… Я совсем недавно ел.
— Толя, кто тебе говорит? Выпей свое молоко с бутербродом и съешь котлетку… Толя!
Я зажал оба уха руками и еще глубже вдавился в песок. Как будто это могло помочь. В этот миг я ненавидел свое имя, этот песок, этот летний зной, все эти чавканья-бульканья и голоса.
— А-а-а-а, вот где вы пристроились! — вдруг услышал я над собой женский голос и вскочил.
Над нами стояла тетя Надя. Она бросила к ногам Витька большую сумку, что-то отстегнула сбоку, и к ногам ее упал сарафан, и она заулыбалась солнцу, стройная, смуглая, в черном купальнике, с белой косынкой на волосах.
Я встал, потому что ей некуда было сесть.
— Садитесь сюда.
— Спасибо… Куда ж ты? Позагорай с нами.
— Надоело, — сказал я. — Витек в полной сохранности.
— Съешь тогда хоть огурец. — Она протянула мне свежий, ворсистый, в пупырышках, молодой огурец. Я вонзил в него зубы, подхватил с песка одежду и побежал к плотам.
Я с разбегу нырнул с плота в холодную, тугую, глубокую, чистую воду, и мне стало легко, радостно, свободно… Я до одурения долго плавал, опускался на дно, пересчитывая руками камешки, снова забирался на бревна, высыхал на солнце и опять нырял. Солнце стояло еще высоко — не скоро на закат, ветер звенел и наполнял меня, как парус корабля, летящего к штормам, открытиям и подвигам.
1963