Путинская Россия

Сонечка, пролетая мимо нас, тут же хватает фуражку с блестящей кокардой, водружает себе на голову и скачет по комнате: «Папина! Папина!». Таня, не в силах выдержать сцену, уходит прочь.

…Когда и Гнесинка была позади, Тимуру предложили поиграть еще и в оркестре «Норд-Оста». Это была его третья по счету работа, но он согласился. Потому что уже был женат, рос маленький ребенок, Таня пошла воспитательницей в детский садик (с соответствующей зарплатой, хоть и после Академии ритмического искусства, будучи актрисой и режиссером) – все ради Сонечки.

Можно, конечно, не верить ни во что – ни в мистику, ни в предчувствия. Но…

– За месяц до теракта Тимур перестал спать, – рассказывает Таня. – Я проснусь под утро, а он сидит. Спрашиваю: «Ложись, ну что ты маешься?». А он: «Тревожно мне что-то…».

В семье считали, что Тимур просто очень устал. Его день начинался рано-рано: он вез Сонечку с Таней в детский садик на машине. Оттуда сразу заезжал к родителям: позаниматься, его инструменты стояли тут – последнее время разрабатывал левую руку и радовался, что у него «все пошло», и еще пара лет, говорил Тане, и он станет классным ударником. Позанимавшись, опять вскакивал в машину и ехал на репетицию военного оркестра, а уж оттуда, в перерыве привезя дочку с женой домой из детского садика, отправлялся на «норд-остовский» спектакль. Возвращался домой ближе к полуночи, и с раннего утра все начиналось заново. Говорят: он производил впечатление человека, который очень спешит жить. Почему? Ведь только 27?… На этот вопрос теперь никто не ответит. Как и на другой: почему 23 октября Тимур оказался в «Норд-Осте»? Ведь – опять мистика…

– Это была среда, – рассказывает Таня. – Мы так установили дома, что среда – наш семейный свободный вечер. По средам в «Норд-Осте» обычно играл другой ударник, но именно в этот день он вдруг упросил Тимура подменить, потому что его девушка категорически потребовала в этот вечер быть с ней – спасла своего парня… А мой подменил – безотказный был человек – и погиб.

… – Поймите, не хочется же, чтобы вещи родного человека где-то валялись. Ведь так? – спрашивает Роза Абдуловна. – Вот мы и поехали ТУДА…[50] Конечно, ни мобильного телефона – Тимур только-только стал вставать на ноги и купил его, ни новых его вещей.

…ТАМ, рядом с вещами, у Розы Абдуловны, конечно, случилась истерика – родителям отдали лишь его старую куртку с отпечатком армейской бутсы на спине и футболку. Больше ничего.

Мы очень стали простые – опростились за последние годы. А также опустились. Сильно заметно это – и все заметнее, по мере того как война на Кавказе продолжается, превращая многие табу в обычный быт. Убить? Нормально… Ограбить? Ну и что такого?… Трофеи? Закон. За преступления не осуждают не только в суде, но и в обществе. Все дозволено, что обычно было запрещено… Ведь, казалось, вся страна в эти страшные октябрьские дни захвата заложников в едином порыве – думала, как помочь, молилась, надеялась и ждала…

И – ничего не могла сделать: спецслужбы никого никуда не пропускали, уверяя, что все у них под контролем… И как теперь смириться, что часть этих «особо допущенных» в то же самое время просто выбирала себе трофеи? Поновее? И по размерчику?… Ведь так это выглядит со стороны – только так. И семьям погибших уже никогда не избавиться от памяти этих своих октябрьских чувств. Даже если им всем возьмут да и выдадут по миллиону долларов компенсации за понесенный моральный вред. Память останется навсегда.

…Впрочем, судя по футболке, Тимур в ней где-то на улице валялся. Роза Абдуловна так и не смогла отстирать эту нашу знаменитую московскую уличную грязь – полубензин, полумасло…

У Тимура, когда он в последний раз ушел на работу, в карманах было десять разных удостоверений личности с фотографиями – то, что он артист оркестра «Норд-Ост», что артист оркестра Министерства обороны, паспорт, водительские права… И в придачу – записная книжка с телефонами всех друзей и родственников…

Но в итоге 28 октября семья получила его тело с резиновой биркой, привязанной к руке, на которой значилось:

«№ 2551

Хамиев

Неизвест.».

– Как это могло произойти? – Спрашивает Роза Абдуловна. – Почему «Хамиев»? И почему если уж «Хамиев», то «неизвест.»? И почему мы его ТАК искали? Открой телефонную книжку, набери любой номер, спроси: «Кто такой Тимур Хазиев? Знаете такого?» И тут же бы дали наш телефон…

Мать Тимура имеет в виду день после штурма – длинный день 26 октября, который семье Хазиевых тоже теперь не забыть никогда.

– С утра до четырех вечера его фамилии не было нигде, ни в одном списке заложников, которые оглашали власти, – рассказывает Тукай Валиевич. – Когда мы уже объездили все морги и больницы, вдруг появляется… Небольшой список, человек на двадцать, и в нем Тимур, и там значится, что он жив, находится в 7-й больнице. Я позвонил жене, сказал: «Все в порядке». Мы от радости плакали, друзья нас поздравляли… Мы с Татьяной скорее поехали в больницу.

Но у ворот ее стоял охранник и никого не пускал – говорил, что запрет прокуратуры. Таня плакала. И охранник, сжалившись, шепнул Тукаю Валиевичу, что это плохо, что «ваш» здесь – значит, безнадега… Таня услышала и стала просить, чтобы пропустили внутрь, – охранник пожалел во второй раз и открыл ворота.

Внутри больничных коридоров было пусто, а потом им навстречу вышел милиционер с автоматом на пузе.

– Знаете, ну прямо человек без души, – говорит Таня. – Ни слова: «Крепитесь, держитесь». Прямо мне в лоб: «Он умер. Идите отсюда». Я, конечно, кричала минут двадцать. И тут сбежались врачи: «Кто вас сюда пустил?».

Когда Таня пришла в себя, стала просить разрешения попрощаться с Тимуром. До вскрытия. Ей отказали. Она все просила и просила. Милиционер парировал: «К Путину идите за разрешением». Появились те самые сотрудники прокуратуры, троица: «Ну, куда спешите? Еще успеете крышку гроба закрыть!». И еще: «Фамилия? Хазиев? Чеченец?».

Вот в этом и оказалась главная проблема Тимура Хазиева. Его татарскую фамилию правоохранители «на глазок» приняли за чеченскую, и все дальше пошло автоматически, в соответствии с господствующей идеологией.

Семья уверена теперь: причина смерти Тимура в том, что, приняв его за чеченца, ему намеренно не оказывали помощь. Когда мужчины Хазиевы забирали тело Тимура из морга, на груди было крупно написано: «9.30», время смерти, наступившей в 7-й больнице. И больше ничего на теле – ни одного следа от капельницы, либо укола, либо вентиляции легких… «Сверху» была установка чеченцев уничтожать, и Тимуру, как «чеченцу», реанимация не полагалась. Четыре с лишним часа после штурма он просто лежал и умирал – установки о спасении не поступало… Тимура убила государственная идеология…

– Мы ничего не стоим в нашей стране. Мы – человеческий мусор. Вот и вся история о моем Тимурке, – последние Танины слова.

…Когда 26 октября Таня и Тукай Валиевич стояли под больничными воротами, в квартиру, где жили молодые Хазиевы, попытались пройти человек двадцать: и в форме, и в гражданке. Соседка выскочила и еле отбила: ей объяснили, что «по сигналу» из больницы, якобы тут проживал чеченец…

Что теперь делать семье Хазиевых? Утереться и умолкнуть?

– Когда мы, истцы, говорили обо всем этом в Тверском суде, – вспоминает Тукай Валиевич, – Горбачева делала вид, что не понимает, о чем мы. Она уверена: помогали всем без исключения.

Естественно, у Хазиевых на руках – справки о смерти, в которых отсутствует «причина смерти». Там пустое место. Ни намека, что вообще был теракт – то есть, в дополнение к госидеологии-убийце, против Тимура и его семьи работает госсистема юридического вымарывания вещественных доказательств.

– Но вы, наверное, спросили сотрудников прокуратуры, почему в графе «причина смерти» – прочерк?

– Конечно, 28 октября. И они объяснили, что это просто формальность, чтобы нам можно было быстро подготовиться к похоронам, а потом, мол, когда будут известны результаты вскрытия, «обязательно впишут»…

50

в здание на Дубровке. – Прим. авт.