Красивое зло

— Да, все прекрасно.

— Ты никогда не говорила мне про свою сестру. Ты мужественная. Я-то всегда рассказывал тебе о своих проблемах. — Он сердито смотрит на меня. — Почему ты мне ничего не говорила?

Я сажусь рядом и беру его за руки.

— Прости. Я знаю, что обидела тебя. Но это не потому, что я тебе не доверяю. Правда.

Робби внимательно слушает.

— Когда Рейчел умерла, в прессе только об этом и писали. Газетчики буквально преследовали меня и моих родителей. Это было ужасно. — При одном воспоминании мои глаза наполняются слезами, и я отворачиваюсь.

Робби обнимает меня.

— Все в порядке. — Его голос звучит виновато, и я понимаю, что он винит себя в моих слезах. — Ты ничего не обязана мне рассказывать. Все это не имеет значения. Я не понимал… Боже мой, Кэтрин, какой я дурак! Заставил тебя плакать.

Я смотрю на него и вытираю глаза.

— Дело не в тебе, Робби. Я плачу всякий раз, когда вспоминаю то время. Я просто хотела объяснить, почему ничего тебе не рассказала.

— Все в порядке, можешь не рассказывать.

Я отталкиваю его руку и встаю.

— Но я хочу рассказать. Просто слушай и не перебивай. Прошу тебя.

Он послушно кивает.

— Моя настоящая фамилия не Паттерсон, — начинаю я. — Моя настоящая фамилия — Бойделл.

Глаза Робби округляются. Конечно, он слышал про сестер Бойделл.

— Ну вот, ты о нас слышал. По крайней мере знаешь, что о нас писали в газетах.

— Я помню только фамилию. — Он качает головой. — Еще помню, что твоя сестра была очень одаренным человеком, да?

— Да, это правда. Была.

— Господи, Кэтрин. — Робби снова качает головой. — Я не могу поверить…

— Знаю.

— И это была твоя сестра? Боже мой. Я знаю, что случилось. Эти ублюдки убили ее.

— Да. И в газетах только о нас и говорили. Журналисты, так сказать, сделали нас знаменитостями. Нашу семью обсуждали все, кто только мог.

— И что же говорили?

— Все что угодно. Во многих статьях писали, что мама и папа были невероятно честолюбивы в отношении Рейчел. Конечно, так оно и было. Но Рейчел действительно была очень талантлива, почти гениальна. О ней писали и при жизни, но потом, после ее смерти, все эти журналисты стали нашими врагами. Они писали, например, что Рейчел по три или четыре часа в день играла на фортепиано. Она, конечно, много занималась, но в статье это звучало так, как будто мама и папа ее заставляли! Вовсе нет, Рейчел очень любила музыку, она хотела заниматься, она хотела быть самой лучшей. Да, мама и папа были честолюбивы, но они любили Рейчел, любили больше всего на свете. У нас была очень счастливая семья. — Мой голос начинает дрожать, я обхватываю голову руками и стараюсь справиться с собой. — Мы были счастливы.

— Понимаю.

Я перевожу дыхание.

— Именно поэтому я поменяла имя и стала Кэтрин Паттерсон вместо Кэйти Бойделл, именно поэтому переехала в Сидней. И мама с папой уехали тоже поэтому. Я никому об этом не говорила, никому, кроме Элис. Я не хочу больше быть Кэйти Бойделл. Понимаешь?

Робби кивает и сжимает мою руку.

— Когда ты заговорил про свою маму, я хотела тебе сказать, что очень хорошо понимаю твои чувства.

— Ну вот, а я-то подумал, что ты просто такая суперчувствительная Кэтрин, — пытается пошутить Робби.

Мы доедаем мороженое, которое уже растаяло, и я рассказываю Робби про ту ночь, когда убили Рейчел. И рыдаю точно так же, как и тогда, когда рассказывала Элис, а Робби обнимает меня и внимательно выслушивает. Он приносит еще мороженого, задает мне вопросы, плачет вместе со мной, мы утешаем друг друга.

Около полуночи я говорю Робби, что очень устала и хочу спать. Но когда он собирается уехать, я прошу его остаться и переночевать со мной. Просто как друг. Не хочу оставаться одна. И он соглашается.

Я даю ему запасную зубную щетку, и мы вместе чистим зубы, сплевывая пасту в раковину. Мы ложимся рядом, в спальне темно, я слушаю его дыхание и чувствую себя спокойно, как никогда.

— Никогда не спала с парнем другой девушки, — говорю я. — Конечно, мы ничем таким не занимаемся. Но все равно это как-то против правил.

— Ничего, для Элис не существует никаких правил. Она не признает никаких границ. А пообщаешься с ней и сам таким становишься. — Он грустно смеется. — Вспомни про Элис и Бена. А ее слова о твоей сестре? Она никого не уважает и ни к кому не прислушивается, так что и мы имеем право вести себя так, как хотим.

— Ну да, — говорю я. — Но я не считаю, что мы ведем себя ужасно. — Я качаю головой. — Мы ведь просто друзья, мы заботимся друг о друге. И Элис мы не делаем ничего плохого. Даже если она и узнает, уверена, ей будет все равно.

— Да нет, не все равно. Не потому, что она меня любит. Просто она не может вынести мысли, что со мной рядом может быть кто-то еще, что не она командует парадом.

Я молчу. Мне не нравится мысль, что Элис командует мной так же, как и Робби. Но Робби любит ее и потому многое ей позволяет. А я ей просто подруга, я не влюблена в нее.

— Так или иначе, — продолжает он, — ты произнесла это слово — парень. Ты сказала, что я — парень Элис. — Он смеется сухим, ожесточенным смехом. — Но это не так. Она меня просто использует, когда ей что-то надо или у нее подходящее настроение.

— Но если ты это чувствуешь…

— Да, — перебивает он. — Конечно, я это чувствую. — Он сердит и несчастен. — Я много раз уговаривал себя не видеться с ней… А знаешь, какое произошло странное совпадение? Мой отец встретился на вечеринке с одной женщиной. Ты не поверишь, но ее зовут Рейчел.

— Что же тут такого? Это самое обычное имя.

— Нет, дело не в имени. Знаешь, каким счастливым выглядит отец? Как раньше, когда мама еще была жива.

— Но это же прекрасно, Робби. Ты ее видел? Ну и как она?

— Не видел. И ничего не хочу о ней знать.

Я некоторое время молчу.

— Ты считаешь, что твой отец предал маму?

— Ни в коем случае. Мама умерла. И она хотела, чтобы папа был счастлив.

— Так в чем тогда дело? — удивляюсь я. — Почему ты не рад за него, в чем проблема?

— Я ревную. — Голос Робби полон ненависти. — Я знаю, что должен радоваться за него, как он радовался бы за меня. Но я все время думаю о том, что он счастлив, а мое сердце рвется на части из-за Элис. Почему он должен быть счастлив? Он старик. А у меня вся жизнь впереди. Не могу больше смотреть на его довольное лицо.

— О Робби. — Я рада, что он не может видеть улыбки на моем лице.

— Что? Я знаю, что я просто урод. Чем я лучше Элис?

И тут я не могу сдержать смех, рвущийся из моей груди. Я стараюсь успокоиться, но слышу, что Робби тоже смеется. И мы хохочем так, что кровать трясется, мы смеемся, пока у нас не начинают болеть животы и мы уже не можем дышать. Когда мы наконец успокаиваемся, мое лицо все мокрое от слез.

— Что ж, — говорю я, стараясь не засмеяться снова, — не все потеряно, раз ты способен замечать собственные недостатки.

— То есть?

— Ты видишь свои недостатки, значит, ты не так уж плох, и это уже хорошо, — объясняю я.

— Может, ты и права, — задумчиво произносит Робби.

— Может быть.

Мы молчим, и я закрываю глаза.

— Ты хорошая, Кэтрин, — сонно говорит Робби.

— И ты тоже, Робби.

— Если бы я только встретил тебя раньше… До встречи с Элис, — говорит он, берет меня за руку и сжимает. — Мы могли бы… мы могли бы…

Он замолкает.

— Да, — сонно соглашаюсь я. — Я знаю.

— Они классные, да? — Филиппа с гордостью смотрит на оркестр брата, отбивая ногой ритм.

— Да, — киваю я и улыбаюсь.

Они действительно отличные музыканты, они здорово, слаженно играют, и их музыка мне очень нравится, но сейчас у меня жутко болит голова, и я хочу домой, в кровать. Филиппа зашла за мной вечером и была так взволнована в ожидании концерта, что я не посмела ее разочаровать. Я надеялась, что головная боль пройдет, но она лишь усилилась. Филиппа позаботилась, чтобы наш столик был ближним к оркестру, и теперь грохот музыки кажется почти невыносимым.