Страница 9 из 121
В полной растерянности Сэм опустился на землю; как найти объяснение этой загадке? Каким образом он вернулся на то же место? Ведь он не сбился с дороги и не пошел в обратном направлении. Он шел с запада и все время вдоль ручья.
Солнце уже скрылось, последние лучи освещали только верхушки высоких деревьев. Сэм устал, очень устал. Завтра он будет внимательнее и найдет решение этой загадки.
Он уже сжег все лежавшие поблизости сучья, за исключением тех, которые были около мертвеца, но ему и в голову не приходило перейти в другое место.
Покойник удерживал его — не как пленника, а как гостя, посланного судьбой. Всю ночь Сэм сидел скорчившись у маленького костра, настороженный, полный страха. Он вздрагивал от каждого крика ночной птицы или кенгуру. Капли росы на невидимом в темноте папоротнике и вереске, мерцавшие при свете костра, казались следящими за ним глазами каких-то неведомых существ. Он смертельно хотел спать, но пульсирующая боль от раны в голове не давала ему уснуть. И когда странные видения начали тесниться вокруг него, он почувствовал облегчение оттого, что, рядом с ним был безмолвный сосед, — в самой его неподвижности он находил успокоение.
Как только забрезжил серый рассвет, Сэм бросил прощальный взгляд на это мрачное место, с которым ему пришлось так близко познакомиться. Он коснулся пальцами увлажненного росой лба своего безучастного товарища.
— Прощай, старина, — тихо пробормотал он и пошел на восток, пробиваясь сквозь лабиринт кустарника и поваленных стволов, преграждавших ему путь.
Медленнее, чем раньше, — он внимательно выбирал путь, — Сэм шел по глубокому ущелью, где пересыхающий ручей пробирался в густой чаще под упавшими деревьями, журча между камнями. Иногда он натыкался на собственные следы и шел осторожнее, опасаясь повторить свой непонятный промах, который стоил ему драгоценного дня. Он опять обогнул глубокую трясину и пошел вдоль ручья от его истока. Другого пути не было, так как трясина лежала во впадине обширной гряды, похожей на большую подкову, и обрывистый склон этой гряды образовывал противоположный берег ручья. Снова вчерашние следы и места, которые он сразу узнавал. Однако он продолжал идти с упрямой решительностью, уверенный в том, что теперь уже не может быть ошибки.
Но к концу этого долгого дня он опять вышел к своему зловещему лагерю. Нет, это не было сном. Вот зола от потухшего костра, а рядом — иссохшее тело его предшественника. Целый час он сидел спиной к берегу, лицом к страшному хозяину этих мест, который не отпускал его; наконец его смятение улеглось и сменилось чувством глубокой жалости к покойнику. Он думал о бесконечных тоскливых зимних ночах, холодных и дождливых, о вынужденной покорности жестокой судьбе, лишившей эти останки последнего упокоения. Какая несправедливость! Ведь он, так же как и солдат, павший в бою, заслужил свои два метра милосердной земли, — два метра, скрывающие человека в его последнем унижении.
Охотничьим ножом он срезал и обстругал крепкий ствол рябины и, выбрав место, куда вода не доходила даже во время разлива, вырыл неглубокую могилу, затем убрал нанесенные ручьем ветви и сучья, покрывавшие мертвеца до пояса, и, надеясь что-нибудь узнать о нем, обыскал его карманы, — но нашел лишь заржавленный нож, пустой кошелек да несколько бумаг, содержание которых уже нельзя было разобрать. Укладывая бедные останки в могилу, он обнаружил, что одна нога сломана выше колена. Он накопал со склона земли, чтобы сделать могильный холмик, и вырезал приметный крест в мягкой коре белого эвкалипта, росшего недалеко от могилы.
Большая куча хвороста, в которой лежал мертвец, теперь могла быть использована для костра, и Сэм, все еще во власти этого рокового места, и не подумал перенести свою стоянку. Надвигались сумерки, он уже собирался зажечь костер, как вдруг заметил маленький, почерневший от сырости холщовый мешочек там, где раньше лежала правая рука покойника. Мешочек почти истлел, но в нем Сэм нашел несколько самородков и, соображая медленнее обычного, но достаточно точно, определил их вес в пятьдесят — шестьдесят унций. Он собрал золото в большой носовой платок и положил его на землю. Он не почувствовал ни удовлетворения, ни радости, ничто не вывело его из оцепенения, в котором он находился. А ведь его двухдневные поиски увенчались блестящим успехом; перед ним был плод работы многих тысячелетий, плод, созревающий только один раз, — нетленное золото, освобожденное медленным разрушением жильной породы, вызванным непрерывной денудацией.
Но Сэм в предчувствии надвигающегося безумия с ужасом думал о ночи. Днем он сознавал, что мыслит недостаточно последовательно, что память его стремится восстановить какие-то обрывки песен, строки из евангелия и даже детские стишки, что ему все труднее отличить действительное от кажущегося. Но днем он все же владел собой, был готов к любой реальной неудаче.
А ночь переносила его в иной мир, мир бесформенных призраков, которые были гораздо страшнее действительности. Чтобы прогнать это ужасное наваждение, он разжег огромный костер из последней кучи хвороста. Ярко осветив свой маленький лагерь, он лег отдохнуть. Но снова бредовые мысли не давали ему сомкнуть воспаленных глаз.
Свет костра, даже небольшого, может создать ночью самые неожиданные эффекты, — удивительно, что художники его не заметили: серые или бурые ветви деревьев, выделяясь на фоне темной листвы и ночного неба, выглядят как рельефный орнамент из слоновой кости. Не раз Сэм с любопытством заглядывался на это зрелище. Но теперь, когда его рассудок словно оцепенел, он подпал под власть болезненных фантазий, и причудливое белое сплетение ветвей показалось ему бесформенной массой скелетов, вышедших из забытых могил, вставших с открытых равнин и пустынных горных вершин, чтобы наполнить мрак ночи непонятным ужасом. И больное воображение наделяло зыбкие призраки жизнью — бесстрастной, неподвластной чувствам, освобожденной от оков плоти. На дне ущелья воздух был неподвижен, но сильные порывы ветра сотрясали верхушки деревьев, и бледные силуэты приближались, удалялись, корчились и извивались, прыгали и кружились в пляске смерти, а листья под ударами ветра шелестели то громче, то тише, глухо и заунывно, подыгрывая этому чудовищному карнавалу.
Потрясенный, оторопевший, но не испуганный Сэм следил за ритмическими движениями пляшущих скелетов, потом перевел утомленные глаза на высокий белый ствол соседнего дерева и на свежую могилу под ним. Он смотрел и ждал, что сейчас зашевелится земля и встанет страшный мертвец, которого он предал вечному покою. От этого исполненного ужасом созерцания его снова оторвала дикая вакханалия над головой, и только рассвет вернул его к безрадостной действительности.
В безумии отчетливо различаются отдельные стадии. Сэм поднялся со своего ложа, полный лихорадочной потребности действовать. Наступление следующей стадии — буйного помешательства — зависело только от его состояния и обстоятельств. По привычке он внимательно осмотрелся, перед тем как тронуться в путь. Возле платка с золотом он заметил среди тлеющих углей маленький американский топорик, раскалившийся докрасна. Сэм столкнул его палкой в лужу, чтобы остудить, потом тщательно увязал в платок вместе с золотом и прикрепил сзади к своему поясу. Все это он проделал механически, но старательно, смутно помня о ценности своей находки, но не делая различия между золотом и железом, и упрямо зашагал вниз по ручью — по дважды пройденному пути, совершенно не думая о том, что и третья попытка может снова привести его к тому же месту.
Через четверть часа, скорее из подозрительности, свойственной сумасшедшим, нежели из естественной осторожности, он пробрался вниз к воде сквозь заросли и через завалы, чтобы убедиться, что ручей никуда не делся. Успокоившись, Сэм пошел дальше и через некоторое время снова, не смущаясь трудностями, спустился к ручью. Но теперь ручей бежал в обратном направлении.
Дело было просто в том, что Сэм выходил к разным рукавам одного ручья, а роковой обрыв находился неподалеку от места их слияния. Беря свое начало в трясине, они пробивали свой извилистый путь к обрыву, образовывая остров неправильной формы. За эти два дня Сэм дважды обошел его, оставляя слева то одно, то другое ответвление обмелевшего ручья, скрытого в зарослях.