Австралийские рассказы

— Вот что, Арви, — торопливо проговорил он, понизив голос. — Когда будем сегодня выходить, держись около меня. Если кто из ребят тебя тронет или скажет хоть слово, они у меня узнают.

Он отошел вразвалку и скрылся за стоявшим поблизости корпусом вагона.

В этот вечер Арви задержался в цеху. Его мастер, бравший подряды на окраску вагонов, всегда старался, когда до звонка оставалось минут пять — десять, подыскать своим мальчикам работу на двадцать минут. Он нанимал мальчиков потому, что они обходились дешевле, а у него было много черной работы, и кроме того, мальчикам ничего не стоило залезть с красками и кистями под пол или под тележку, и им можно было поручать грунтовку, а также окраску платформ. Звали подрядчика Коллинс, а его подручных мальчишек называли «малютками Коллинса». На заводе смеялись, что Коллинс завел у себя в цеху ясли. Разумеется, он не нарушал закона об обязательном образовании — всем его мальчишкам «было больше четырнадцати». Некоторым не было и одиннадцати, и Коллинс им платил от пяти до десяти шиллингов в неделю. Братьям Грайндер до этого не было дела — лишь бы заказы выполнялись вовремя и дивиденды выплачивались регулярно. Каждое воскресенье Коллинс произносил проповеди в парке. Но это уже не имеет отношения к нашему рассказу.

Когда Арви вышел с завода, накрапывал дождь и все уже ушли, кроме Билла, который стоял, прислонившись спиной к столбу веранды, и старательно плевал в разорванный носок своего ботинка, что у него, надо сказать, получалось неплохо. Он поднял глаза, небрежно кивнул Арви, метнулся на дорогу, прицепился к проезжающему грузовику и скрылся за поворотом. Шофер спокойно сидел за рулем с трубкой в зубах и с мешком, накинутым на плечи, не подозревая о том, что происходит у него за спиной.

Арви пошел домой с щемящим чувством в груди и роем мыслей в голове. Как это ни странно, но теперь, больше чем когда бы то ни было, ему ненавистна была мысль о том, чтобы завтра опять идти на завод. Эта новая дружба, которой он не искал и которая свалилась на него как снег на голову, вызывала в сердце бедного одинокого мальчика лишь одно смятение. Он не хотел ее.

Но ему и не пришлось больше идти на завод. По дороге домой он промок до костей и ночью был уже при смерти. Все последнее время он ходил больной, и на другое утро Коллинс не досчитался одного из своих «малюток».

Как Митчелл поступал на работу

Перевод М. Ермашевой

— Я брошу работать и попробую сколотить деньжат, — сказал Митчелл, выплескивая остатки чая из жестяной кружки и протягивая руку за чайником. — Это была величайшая ошибка моей жизни; не потрать я столько времени и энергии на работу и на поиски работы, я был бы теперь обеспеченным человеком.

— Джо! — добавил он громче, снисходительно приспосабливаясь к моему лесному невежеству. — Я не собираюсь больше натирать мозоли, я попробую зашибить копейку.

В тот вечер я не был настроен отзывчиво, но я закурил и уселся поудобнее, прислонившись спиной к дереву, а Джек положил руки на колени и задумчиво продолжал:

— Помню, как я в первый раз поступил на работу. Я был тогда еще мальчишкой. Мать все подыскивала для меня место. Может быть, она думала, что я оробею и у меня не хватит духа войти туда, где требуется мальчик, что я не сумею постоять за себя, — вот она и помогала мне и опекала меня, как могла. Боюсь, что я не всегда был достаточно благодарен ей. Я всегда был неблагодарным мальчишкой, как большинство мальчишек, — но в остальном я был неплохим парнишкой, не хуже всех других. Иногда я почти жалею, что был таким хорошим. Мои родичи ценили бы меня гораздо больше и обращались бы со мной лучше, и кроме того — как приятно иной раз сидеть, глядя, как солнце садится в чаще зарослей, и вспоминать о том, каким негодяем ты был в детстве, как зря прожил жизнь, как своим поведением ты разбил сердца родителей, и чувствовать приличествующее раскаяние, горечь и запоздалые угрызения совести.

Ну да ладно!.. Обычно я действительно немного стеснялся войти в дверь конторы или магазина, которым требовался «крепкий подросток» или «старательный мальчик» для услуг. Хотя, несомненно, я был достаточно крепким подростком и старательным мальчиком — по’ крайней мере в некоторых отношениях, — но мне не нравилось, когда об этом говорилось в объявлении на витрине, и я не хотел оказывать услуги в тесной лавке, на знойной, пыльной улице — особенно в погожее утро, когда огромные, искрящиеся на солнце волны накатываются на пляж в Бонди или в Куги и когда я мог отлично провести время купаясь… я дал бы многое, чтобы оказаться там сейчас…

Митчелл поглядел на раскаленную песчаную равнину, которую нам предстояло одолеть на следующий день, и вздохнул.

— Сперва я устроился на фабрике варенья. На объявлении в окне было написано просто: «Требуется мальчик», и я решил, что это мне подойдет. Меня поставили чистить персики; и как только мастер повернулся ко мне спиной, я выбрал подходящий персик и надкусил его. Эти персики были пропитаны солью, или кислотой, или еще чем-то таким — так нужно для их обработки, — и мне пришлось выплюнуть его. Тогда я взял апельсин у мальчика, который их резал, но апельсин был горький, и я не мог его есть. Я понял, что меня здорово надули. Я попался, и надо было выбираться любым способом. Утром я оставил куртку внизу в конторе, а там были мастер и сам хозяин, так что мне пришлось проработать на этой фабрике битых два часа. Это были, пожалуй, самые длинные два часа в моей жизни. Наконец мастер поднялся к нам, и я сказал ему, что мне на минутку нужно спуститься вниз, я проскользнул вниз, подождал, пока хозяин отвернется, схватил куртку и дал тягу.

Потом я устроился на фабрику циновок, — вернее, меня устроила туда тетка. Ни ковры, ни циновки меня нисколько не интересовали. Хуже всего было то, что хозяин, казалось, не хотел меня отпускать, и я еле добился, чтобы он меня уволил. Но после этого он увиделся кое с кем из моей родни и на следующей неделе взял меня обратно. В субботу он уволил меня окончательно.

Следующее место я нашел себе сам. Я не торопился; я долго взвешивал — и выбрал то, что мне подходило. Я устроился на конфетную фабрику. Я думал, что мне там понравится, — так оно и было… некоторое время. Мне поручили составлять и размешивать леденцовую массу в цеху ююбы[6], но мне так осточертел ее запах, и я так объелся этими и всякими другими леденцами, что вскоре захотел перемены; поэтому я поругался со старшим мастером цеха, и хозяин меня выгнал.

Потом я устроился в бакалейный магазин. Решил, что там у меня будет больше разнообразия. Но однажды хозяин целый день отсутствовал — кажется, заболел, и я продал много товару дешевле, чем следовало. Просто не знал. Когда покупатель заходил и спрашивал что-нибудь, я заглядывал в витрину, находил там нужную этикетку с ценой и по этой цене продавал товар первого сорта; раз или два я по ошибке сделал наоборот и потерял несколько постоянных покупателей. День был жаркий и томительный; мало-помалу мне стало скучно, и меня начало клонить ко сну. Я заглянул за угол и вдруг вижу — идет китаец. Я достал жестяной садовый насос, наполнил его соленой водой из бочонка с маслом и, когда китаец поравнялся с дверью, изо всей силы пустил ему струю прямо в ухо.

Китаец поставил на землю свои корзины и двинулся на меня. Для своих лет я был сильным парнем и думал, что умею драться, но он здорово меня отлупил.

Это было все равно что схватиться с молотилкой. Дело кончилось бы для меня плохо, не вмешайся хозяин соседней лавки. Он рассказал обо всем моему хозяину, и тот меня сразу выгнал.

После этого я сделал перерыв года в полтора. Я подрастал, был счастлив и доволен, как вдруг моей замужней сестре вздумалось переехать в город и вмешаться в мою жизнь. Я не любил своих замужних сестер, хотя всегда отлично ладил с зятьями и хотел только, чтобы их было побольше. Замужняя сестра является, устраивает в доме генеральную уборку, перетряхивает твои вещи, находит трубку, — табак и все прочее, картинки от папиросных коробок и «Дэдвуда Дикса», которого ты так запрятал, что мать и тетка в жизни не нашли бы его, и затем заявляет:

6

Тропическое плодовое дерево.