Австралийские рассказы

— Разрешите узнать, мистер Дэррел, не этим ли пером вы записали последний приговор Тэппину?

— Да, — ответил Дэррел, — а почему вас это интересует?.

— Не правда ли, странное совпадение; перо, которым я переношу Тэппина в список погибших душ, вы употребили для той же цели, — сказал священник.

— Вы говорите загадками, мистер Тэйлор, — сказал Дэррел, — у меня нет «списка погибших душ», как вы его назвали.

— О нет, — возразил священник, — только вы называете его списком партии Д, и вы включили в него Тэппина.

Священник Тэйлор ничуть не преувеличивал. Когда на следующий день в половине шестого утра Тэппин в шеренге каторжников партии А вышел из барака, ему приказали перенести свое одеяло в барак партии Д.

Он был ошеломлен. Он почти не понял приказания.

— Слышишь, Тэппин? — заорал старший тюремщик.

— Я не понял, сэр, — запинаясь сказал № 18–969.

— Я говорил очень ясно, любезный; хорошо, я повторю, — сказал старший тюремщик, — слушай.

И медленно, так что каждый отчетливо выговоренный слог стегал по сознанию Тэппина, как железный прут, и приправляя свой начальственный тон издевкой, он произнес;

— Восемнадцать — девятьсот — шестьдесят — девять, — прошу прощения, его милость, — возьмет — одеяло, отдаст его — тюремщику партии Д; затем — пойдет в партию Д, куда — он — переведен — приказом — главного надзирателя — за плохую — работу.

Все, кто присутствовал на перекличке, поняли, что хотел выразить оратор этой изысканной речью. Тюремщики и стражники, надсмотрщики и заключенные — все поняли, что в этой игривой форме старший тюремщик хотел показать «его милости», что его связь с порядочным обществом прервана раз и навсегда. И конечно, поскольку старший тюремщик был чином выше всех, кто присутствовал во дворе, остальные, за исключением Тэппина, разразились веселым смехом, выражая одобрение его шутке. Когда владыка шутит — кто не засмеется? И как же они хохотали! Даже повара на кухне перестали разливать кукурузную похлебку, чтобы посмеяться вместе со всеми, хоть и не знали, чем вызвано это веселье. Действительно, вот забавно! У бедного смертного украли последний клочок его человеческого достоинства, С этой минуты он становился скотиной, существом с человеческим обликом, но с чувствами, привычками, хитростью животного. С этой минуты его будут запрягать, как животное, на нем будут ездить, как на животном, стегать плетью, как животное, и свое страдание он сможет излить только в нечленораздельном стоне животного.

Каторжники партии Д именовались на жаргоне Норфолка «дьяволами», и по всему выше изложенному можно догадаться, что в этом прозвище была большая доля истины, чем обычно бывает в подобных каламбурах. Их барак был квинтэссенцией порока, а его обитатели и сами по себе и судя по тому, что их включили в эту партию, были виртуозами в любых преступлениях. И если считать всех каторжников Норфолка членами ордена Бесславного Легиона или кавалерами Ордена Висельников, то арестанты партии Д все без исключения заслуживали Большого Креста. Простой статистический факт показывает, что это были за люди: и десять процентов из них не умирало естественной смертью. Суд, пуля стражника, товарищи по заключению случайно, а то и намеренно вычеркивали девяносто один процент каторжников партии из тюремных списков. Каторжники этой партии вместе с заключенными еще трех организовали страшное тайное сообщество «Круг».

Вот в какую милую компанию попал Тэппин.

В партии А заключенные работали в каменоломне в кандалах. Узники партии Д, как того и требовало их высокое положение, работали в двойных кандалах.

Когда кузнец партии Д, нагнувшись, заковывал свободную ногу Тэппина в железное кольцо, он улучил момент и шепнул:

— Сегодня вступишь в «Круг», ваша милость; так что не хнычь.

— Не будет этого, — пробормотал Тэппин.

— Ну, это мы поглядим, — осклабился тот. — У нас кто не «кругач», так того быстро — фьить!

Несколько раз в течение жутких часов работы Тэппину пришлось выслушивать подобные приглашения. Надсмотрщик Кранч, переживая радость повышения, в тот день был весьма снисходителен к своим подопечным; на каждой остановке он разрешал своему скоту передохнуть на несколько секунд больше обычного, поэтому головорезы и могли перекинуться словечком друг с другом и с Тэппином.

Особенно Кранч был добр с Тэппином и Гучом (который уже получил свои «двадцать пять» и теперь работал, несмотря на исполосованную и посоленную спину). Они были первыми в упряжке из двадцати пар, и если бы не Кранч, немало ударов громадной плети погонщика пришлось бы на их долю.

— Эй, погонщик, — сочувственно сказал Кранч, — смотри, не очень-то налегай на Гуча. Он еще не оправился. А его милость — новичок, к кнуту его надо приучать постепенно.

Возможно, Тэппину удалось пережить этот день только благодаря «человеколюбию» Кранча. Испытай он повседневную жизнь этой партии во всей ее полноте, он бросился бы под тяжелую вагонетку, и колеса растерзали бы его в клочья. И он не был бы первым, для кого вагонетка, изобретенная Системой, оказалась бы истинной колесницей Джагернаута.

Обычные для невольников истязания были в тот день облегчены, и все-таки Тэппин, который на заре, когда его впрягали в вагонетку, был еще человеком, на закате едва дополз до двора барака, превратившись в животное, обезумевшее до отчаянья.

Он жадно лакал мутноватую воду, которую в этом заведении называли пайковым супом, когда тюремщик объявил, что его желает видеть священник Тэйлор.

— Вот черт, — заорал Гуч, — представьте, «кругач» — пасторский любимчик!

Тонкий юмор этого замечания развеселил всех присутствующих. Тюремщики, подавальщики, каторжники — все взревели от смеха.

— Я вам покажу, какой я любимчик! — крикнул Тэппин, поднимаясь, и, бряцая цепями, побрел к воротам, где рядом с начальником тюрьмы стоял священник Тэйлор.

Тэппин поднял руку, чтобы приветствовать начальника? Нет! Чтобы ударить по лицу священника Тэйлора.

Вот до чего довела англичанина, бывшего мэра, плеть Исправительной Системы ее величества!

— Я очень сожалею о вашем поступке, Тэппин, — кротко произнес священник Тэйлор несколько минут спустя, когда в комнату, куда он удалился, чтобы вымыть лицо, ввели потерявшего рассудок беднягу, на которого уже успели надеть наручники. — Очень жаль.

— Будь проклята ваша жалость! — завопил Тэппин. — Будь проклято ваше сочувствие! Будьте вы прокляты! Будь проклят… — вдруг тон его изменился. — Нет, — сказал он, — я подожду проклинать бога — пока. Если вы, мистер Тэйлор, заберете меня из барака Д до отбоя, я извинюсь, сэр, извинюсь перед вами и не прокляну создателя, сэр. О, пожалуйста, мистер Тэйлор, умоляю вас, сэр!

— Я пришел к вам, Тэппин, чтобы сказать: не теряйте мужества, по крайней мере до завтра. Я уже был у коменданта, он не хочет вмешиваться в распоряжения главного надзирателя; но завтра Лонгридж посетят жены офицеров, одна из них совсем недавно приехала из Англии. Я буду просить ее повлиять на коменданта и главного надзирателя, чтобы вас перевели из партии Д. Английская леди никогда не допустит, чтобы в ее коляску впрягли такого человека, как вы; и я не сомневаюсь, что мистер Скрэг удовлетворит ее просьбу.

Преподобный мистер Тэйлор очень мало знал даму, о которой упомянул, некую миссис Броунинг. Будь он с ней знаком покороче, он бы не отважился предсказывать, как она отнесется к предложению прокатиться в экипаже, запряженном людьми. По правде говоря, эта дама уже однажды пользовалась такой запряжкой и теперь с особым удовольствием думала о предстоящей назавтра поездке.

— Я подожду, сэр, — ответил Тэппин, смирившись, — если «Круг» позволит, я подожду день-два, прежде чем…

— Прежде чем? — с надеждой спросил священник.

— Прежде чем окончательно отдамся в руки дьявола! — ответил бывший мэр, задохнувшись от рыданий.

Возвращаясь домой, священник Тэйлор нагнал отца Макиндоу — самого лучшего и тощего из всех патеров.