Страница 19 из 41
— Но, может быть, отец, наши предки действительно владели секретом алхимии? — спросил я.
— О нет, ведь этого секрета вовсе не существует. Это либо заблуждения темного средневековья, либо нарочитый обман. Современная наука…
— Но, может быть, наука ошибается? Разве все известно до конца и нет на свете тайны?
— «Много есть вещей на свете, друг Горацио, которые и не снились нашим мудрецам…»
— А разве Шекспир неправ?
— Прав и… неправ. Есть многие вещи в науке, которые дались такой большой кровью, таким большим трудом, что в них выкристаллизовалась, собралась, овеществилась правда. Есть открытия, сделанные навсегда, навечно. И, если бы не эти открытия гениев науки, Меканикусы и сейчас искали бы Красный камень, или «панацею», а ты помогал бы мне в работе у печи, глупой, старой, милой печи, из-за которой мои руки были всегда в ожогах.
— Отец, ты тоже искал Красный камень? Ведь ты инженер, современный ученый, а у нас сейчас двадцатый век!
— Но я не родился инженером. Представь, Карл, я тоже был мальчиком, потом стал юношей… Видишь ли, Карл, твой дед был еще во власти семейных преданий, легенд, не расставался со старыми книгами, сутками не отходил от колб и реторт. Он и послал меня учиться новой химии. «Иди учись, пойми причину могущества методов химии, — сказал он мне. — Она родилась в недрах средневековой алхимии и сейчас удивляет человечество неисчислимым количеством блестящих и очевидных открытий. Я верю, что, освоив эту новую науку, мы с тобой совершим Великое Делание — цель и задачу алхимии». И я, мой мальчик, вошел в стены университета, как входит лазутчик во вражеский город. Мне казалось, что я услышу новое и важное в привычной форме притч и загадок, зашифрованное неведомыми значками, туманными философскими рассуждениями. Мне не забыть моего удивления первыми же лекциями. Понимающе ухмыляясь, я записывал слова лектора, зарисовывал приборы и ночи напролет стремился разгадать их тайный смысл. Отец торопил меня. «Узнал?» — так начиналось каждое его письмо. «Узнаю!» — отвечал я. Но время шло, загадки множились. Я часами просиживал в библиотеке Сорбонны над рукописями древних авторов, но новая химия имела уже другую форму кодирования. И тогда я решился. Я пришел в университетскую лабораторию и попросил разрешения проделать опыты, о которых слышал на лекции.
Как сейчас, вижу реторту с каменной солью в моей дрожащей от волнения руке. Я внимательно перечел записи и, может быть, помимо своей воли, стал выполнять все так, как и записал. Я всыпал в реторту несколько крупинок двухромовокислого калия и долго держал в руке склянку с серной кислотой. «При вливании серной кислоты, читал я, образуются бурые пары хлористого хромила, похожие на пары брома…» Все, что было связано с хлором, который мой отец считал окислом алхимического таинственного элемента мурия, было окружено для меня покровом загадочности. Но вот я решился, и, когда со дна колбы поднялись резко пахнущие бурые пары, я уронил реторту… Это была первая и последняя случайно разбитая мной реторта. «Так, значит, не нужно никакого ключа, так, значит, химия смело раскрывает перед всем миром свои секреты! Как же я был глуп!» Я покраснел, вспомнив загадочные и насмешливые замечания, которыми я осаживал своих товарищей. Ведь я не верил, не мог верить в необыкновенную простоту и доступность химического знания. Теперь я с головой ушел в учебу. И не было для меня преград!
Бездумное, с туманной целью, бесконечное Великое Делание, опорой в котором были только хитроумные рассуждения «герметических философов», как называли себя алхимики в честь мифического Гермеса, уступило место простоте и ясности. Неведомые дали, в которых должна была начаться трансмутация металлов, превратились в технические задачи, решения которых ждали ремесленники и инженеры, художники и ткачи, мыловары и кожевники… Как я бывал счастлив, когда снова и снова убеждался в могуществе современной химии! С этого момента я буквально не покидал лабораторию. Как-то в Париж приехал мой отец. Я рассказал ему все, умолял простить мое недоверие, мою измену завещанию предков.
Это был трудный разговор, ведь речь шла о целой жизни, о жизни отца, отданной впустую. Но отец нашел в себе силы понять меня.
«Пусть так, — сказал он, — я верю в тебя… Ты можешь быть ученым, твое детство прошло в лаборатории, среди смешных теперь для тебя опытов. Помни только о тех, кто своим трудом расчистил дорогу новым наукам… Как много было потрачено человеческих сил, как много людей истратили свое имущество и подорвали здоровье из-за любви к знанию!..»
Не было среди моих товарищей студента прилежнее меня. Уходил я последним, приходил первым. Помню, как, приглашенный на рождественскую вечеринку, я шел по холодному, но еще бесснежному Парижу с учебником химии под мышкой. Товарищи встретили меня дружным смехом, а один из них, уже кончавший курс факультета, вырвал у меня книжку и выбросил в окно.
— Юстус, — сказал он мне, — я люблю тебя, но не будь одурелым болваном. Истину можно найти не только в реторте, но и на дне бутылки доброго вина, не только в учебниках, но в компании добрых друзей! Забудь на сегодня, если сможешь, обо всех атомах, молекулах, реакциях и прочей премудрости, которой нам пичкают головы.
Когда я после окончания университета остался еще на несколько лет для подготовки к профессорскому званию, произошел случай, после которого всякая мысль о возможности Великого Делания оставила меня. Ведь, сознаюсь тебе, я нет-нет, да. иногда, сам посмеиваясь над собой, переводил четкий язык научных формул в символику алхимии. Или, что было чаще, вспоминая отдельные этапы алхимических действий, переводил их на язык современной химии. Иногда это приводило к удивительным результатам. Оказывается, некоторые реакции современной химии были давным-давно известны древним алхимикам, но понимались ими совершенно превратно, толковались в духе их главной идеи, как ступень к трансмутации металлов. Но что всегда вызывало во мне почтительность к достижениям алхимиков и чувство благодарности к моему отцу, с детства приучившего меня к наблюдениям и опытам, — это обилие очень тонко и верно подсмотренных свойств многих простых веществ.
Как-то вечером я собирался уже покинуть лабораторию и перемывал посуду, загрязненную после дневной работы, как вдруг дверь отворилась и вошел мой приятель, а до известной степени и учитель, так как он руководил нашей группой при изучении некоторых деликатных химических операций, связанных с установлением полноценности драгоценных металлов и обнаружения подделок. Его звали Леволь. Служил он в то время на Монетном дворе в качестве эксперта-химика.
— Юстус Амедео Меканикус, — сказал он, пожимая мою еще влажную руку, — как вы относитесь к алхимикам?
Я растерялся. О том, что я происхожу из семьи алхимиков, никто в Париже не знал, и я никому об этом не говорил.
— Но почему вы задаете этот вопрос мне? — спросил я.
— Да больше некому. Нужно поймать за руку одного шарлатана, выдающего себя за нового алхимика. Позор! Двадцатый век на носу, а нас угощают средневековым мракобесием, поставленным на современную ногу! Ну как, идет? Ты согласен?
Я улыбнулся, подумав о том, как сложилась бы моя судьба, если бы я остался в Динане и, подобно моим дедам и прадедам, корпел у старого атанора. И вдруг вспомнил, что совсем недавно что-то читал о новой вспышке алхимического психоза в Европе.
— А когда вы думаете этим заняться?
— Ты согласен, Юстус?.. Чудесно! Я буду ждать тебя завтра, в семь вечера. Мы встретимся в моей домашней лаборатории, что у Трокадеро. Да ты там был…
Утром я отправился в книжную лавку и, мучительно вспоминая, где я мог видеть интересную. критическую статью об алхимии, перебрал кипу журналов за последние годы и неожиданно вспомнил: статья была на русском языке, в журнале за этот год. Я разыскал и приобрел этот журнал. Не без труда перевел статью, она поразила меня логикой и глубиной подхода.
…Вечер был тихий и теплый. Я нанял фиакр. У Иенского моста расплатился с кучером и пешком отправился к Трокадеро. Противоречивые мысли толпились в моей голове. Я не мог не сочувствовать честному заблуждению, так как слишком хорошо испытал его на самом себе, но я не мог не видеть плачевного конца ложных учений. Как бы там ни было, но я шел к Леволю без большого воодушевления. Леволь встретил меня очень радушно. Я немного запоздал, однако в его домашней лаборатории никого не было.