Страница 63 из 94
Отложив корреспонденцию, Булгарин откинулся на спинку кресла. Конечно, было бы интересно самому взглянуть на сию диковину. Но, похоже, не получится. И дело даже не в том, что путешествие длиною в 700 верст по российским дорогам не слишком привлекательно. Главное, что Нащокин — лучший друг Александра Пушкина. А отношения с поэтом у Булгарина за последний год вконец испортились. Правда, кто знает, может, со временем страсти поутихнут да и обстоятельства переменятся, но сейчас Пушкин как раз поехал в Москву.
Поэт действительно прибыл в Первопрестольную и по традиции решил остановиться у Нащокина. Однако нашел того не сразу. Павел сменил квартиру и ныне снимал внушительные апартаменты в доме Ильинской у Пречистенских ворот. Его хваленое гостеприимство привело в трепет даже Пушкина. «С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы, — написал поэт жене в Петербург. — Всем вольный вход; всем до него нужда; всякой кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного — что делать?» Лишь через пару дней Нащокину удалось хотя бы на время разогнать всю эту братию, чтобы всласть пообщаться с приехавшим другом. Целый вечер говорили они, говорили и никак не могли наговориться. Вспоминали и годы юности, и сравнительно недавние события, связанные с женитьбой поэта, к которым Нащокин имел самое непосредственное отношение, — вплоть до того, что одолжил Пушкину на церемонию венчания собственный «счастливый» фрак. К тому же Павел Воинович слыл отменным рассказчиком, и, слушая его, легко можно было забыть о времени. Впрочем, Пушкину грех было жаловаться: именно Нащокин подсказал ему сюжеты «Дубровского» и «Домика в Коломне».
Однако разговоры разговорами, но Нащокин жаждал другого. Крепко схватив друга за руку, он потащил его в кабинет показать свое сокровище — кукольный домик. Пушкин видел игрушку и раньше, но только общую конструкцию: «хрустальные» стены из богемского стекла, через которые было преотлично видно оба этажа диковинного особняка. Но, взглянув теперь, Пушкин был поражен: перед ним предстал не игрушечный, а жилой домик в миниатюре. На верхнем этаже — роскошная танцевальная зала с тремя серебряными люстрами, многочисленными бронзовыми канделябрами в виде колонн. Посредине — стол, полностью сервированный на 60 персон. В дальнем углу — ломберные столы с крохотными колодами карт. На нижнем же этаже были устроены жилые покои, кабинет и библиотека с крошечными вынимающимися книгами, столовая и буфетная. Кругом микроскопические картины и скульптурки, подчеркивающие тонкий художественный вкус хозяина. Даже о винном погребе он не забыл: внизу в подвале в открытых ящиках поместил малюсенькие бутылочки, но с реальными напитками. «Ну как?» — горделиво поинтересовался Павел Воинович.
Пушкин только руками развел: «Невероятно! Все как настоящее!» Нащокин заулыбался: «Еще бы! Всю обстановку я заказал по особому рецепту у лучших российских и зарубежных умельцев. Мебель изготовил знаменитый мастер Гамбс из красного дерева в седьмую долю против обычной меры. Серебряные изделия выполнили московские ювелиры. Посуда заказывалась на императорском фарфоровом заводе. И главное — всем этим можно воспользоваться. Хочешь, вот этот крохотный самоварчик разожжем? В нем вода закипит. Можно и свечи в люстрах и канделябрах зажечь». — «Скажи еще, что на арфе или вот этом фортепиано поиграть можно?» — не поверил Пушкин.
«Еще как! Арфу мне привезли прямо с парижской фирмы знаменитого Эрара. А фортепиано работы самого Вирта. На них можно играть при помощи вязальных спиц. А вот, смотри, бильярдный стол. Коли исхитриться, то вот этими крошечными киями можно загнать шарики в лузы. Да на столе даже дорожные пистолеты лежат. Длина — четыре с половиной сантиметра, а выстрелить вполне могут. Так что будь поосторожнее — я ведь помню, ты у нас — бретер да дуэлянт».
Пушкин отмахнулся: «Куда там, я теперь человек женатый, значит, степенный. Мне теперь только балы да обеды давать…» — «А в моем домике настоящий светский обед устроить можно. Намедни у нас такой пир был, опоздал ты, братец. Конечно, поросенок на наш стол не войдет, но на серебряном блюде был подан жареный мышонок в сметане под хреном».
«Ну, дружище, ты и учудил! — расхохотался Пушкин. — Ничего подобного я никогда не видал и, наверное, уж не увижу. Одного не хватает — человечков, без них в домике как-то неуютно». — «Погоди, будут! Я уж на императорском фарфоровом заводе заказал. И свою фигурку поселю, и твою, и знакомых побольше, чтоб не скучно было».
«Широк размах!» — восхитился Пушкин. «Мелочиться не стану. Я уж на этот домик сорок тысяч потратил».
Пушкин ахнул: «Так на эти деньги ты настоящий особняк купить мог!» Нащокин только фыркнул: «А на что он мне? Мне на одном месте жить скучно — натура такая. Вот и переезжаю с квартиры на квартиру. А домик сей, считай, что дом мечты. Идеальное жилище, которое всегда со мной. К тому же, согласись, приятно почувствовать себя эдаким творцом. А уж коли появятся маленькие человечки, он и вовсе оживет!»
Как ни странно, слова эти оказались недалеки от истины. Обустроенный и «заселенный», кукольный домик явно не собирался ограничиваться ролью обычной игрушки. Он самым непосредственным образом начал влиять на жизнь хозяина. Отныне тот часами просиживал в кабинете, глядя на свой домик и мысленно общаясь с ним. А чтобы ничто не отрывало, распорядился незваных гостей более не принимать, а бездельников и проходимцев, привыкших к дармовым обедам, нещадно гнать вон. Окружающие не уставали поражаться переменам в характере Павла Войновича. Он стал гораздо спокойнее и рассудительнее. Словом, остепенился. И даже решился расстаться со своей холостой жизнью, женившись в 1833 году на Вере Александровне Нарской, с которой прожил до конца своей жизни в полном согласии. Вера Александровна тоже обожала взрослую игрушку и, когда приходили гости, бойко играла своими вязальными спицами на миниатюрном фортепиано и арфе.
Однако еще до женитьбы Нащокин обнаружил, что «домик малый» стал ему самым непосредственным образом помогать. В то время Павел Воинович открыто жил с девицей Ольгой Солдатовой, которую за большие деньги выкупил в одном из цыганских хоров. И вот как-то раз пришел он домой из Английского клуба мрачнее тучи. Опять проигрался, да так, что долг отдавать нечем. Просить денег у старшего брата Василия ему было стыдно, а друзья-приятели, как водится, тут же сами оказались на мели. Но, на удивление Павла Войновича, Ольга не слишком-то расстроилась. «Подумаешь, проигрался! Да ты вообще можешь никогда не беспокоиться о средствах. Ты же создал собственный мир, — воскликнула она, указывая на кукольный домик, стоявший на огромном столе. — А коли ты — творец, так сотвори себе богатство!»
«Но как?» — удивленно поинтересовался Нащокин. «Чтобы деньги не переводились, возьми купюру покрупнее и положи под свой домик». Павел фыркнул: «Да у меня всего последняя сторублевка осталась».
Цыганка сверкнула черными глазищами: «Клади! Делай, что говорю! И главное — ни в коем случае эту купюру не вынимай и не трать. Ну а уж коли совсем невмоготу станет и возьмешь деньги — из первых же средств, что придут, сразу возмести!»
Нащокин рассмеялся: «Это прямо колдовство какое-то. Ну да ладно. Хуже не будет. Пусть домик последние сто рублей посторожит. Может, и будет толк…»
Но прошел день, затем другой, а денег не прибавлялось. Нащокин уже было решил плюнуть на собственную гордость и смиренно отправиться в имение к брату, как вдруг услышал звонок колокольчика, оповестивший о приходе гостя. Им оказался штаб-ротмистр Ушаков, который полгода назад взял у Нащокина в долг крупную сумму. Отдавать, правда, явно не спешил. Но вот, глядите-ка, приехал и возвратил все до копейки. Павел Воинович был искренне удивлен. Но еще более поразился, когда, просматривая на следующее утро почту, обнаружил письмо, в котором его извещали о том, что скончавшийся в Тверской губернии дальний родственник оставил ему внушительное наследство.