Страница 4 из 60
Очень мне интересно, когда это Порфирий успел ей такое сказать, учитывая, что вчера, когда мы бросили его на полу в прихожей, он лыка не вязал!
— Да кто он-то? Фамилию вы мне назвать можете? — Уж не знаю, какой это был следователь, настоящий или подставной, но терпение он начинал терять самым что ни на есть естественным образом.
— По… Порфирий… То есть Порфирьев Алексей Петрович, — захныкала Жанка. — Он… Он — художник… Хороший художник, маринист, но ему не очень… Не очень везет… — К концу своего выступления Жанка позорно ревела белугой.
— Ну хватит! — Я таки не выдержала. — А на каком основании, позвольте вас спросить, ведется этот допрос? Насколько я понимаю, если по поводу известной передачи к нам и могут быть предъявлены какие-то претензии, то сугубо профессионального свойства. На худой конец, морально-этического. А прокуратура такими мелкими вопросами не занимается.
Серенький типчик с жуткой фамилией Кошмаров склонил к плечу шишковатую голову и поведал самым задушевным тоном:
— А у прокуратуры к вашей передаче как раз и нет никаких претензий. Честно говоря, я ее даже и не видел. Вот только сегодня утром мне ваш начальник небольшой отрывок прокрутил на видеомагнитофоне. Я, знаете ли, вообще телевизор не смотрю, текучка заедает. Иногда только новости и футбол. Я за «Спартак» болею.
— Тогда в чем же дело? — Я сурово насупила брови.
— А дело в том, уважаемая, — следователь Кошмаров предпринял безуспешную попытку упрятать манжеты зеленой рубашки в рукава кургузого пиджачка, — что сегодня ночью произошло убийство. В своей квартире убита известная вам особа. Ольга Пахомова. Ведь она известная вам особа, я ничего не путаю?
Что?! Ольга Пахомова, она же Пахомиха, она же Шамаханская царица, она же Конкурирующая фирма, она же Выскочка, она же Профура, она же…
— Вы шутите? — Мои губы без всякого моего на то соизволения сложились в самую идиотскую улыбочку из всех возможных.
— Да нет, мне как-то не до шуток. — Враз озаботившийся своим гардеробом следователь Кошмаров придирчиво осмотрел свои растоптанные ботинки на толстой пористой подошве.
— Не может быть! — вздохнула Жанка и сразу перестала хлюпать носом.
А Краснопольский нервно забарабанил пальцами по полированной столешнице.
Вот, значит, в чем дело… Наша главная гробокопательница сама теперь станет героиней криминальных сводок. Только не подумайте, что я, не дай бог, злорадствую. Всего лишь констатирую факт. Одно мне непонятно, при чем тут наша с Жанкой передача? И с чего это прокуратура так заинтересовалась Жанкиным Порфирием, этим жалким мазилкой, малюющим морские пейзажи, которые никто не хочет покупать?
Следователь Кошмаров, видимо, заметил мое недоумение и поспешил развеять его:
— А вы мне понадобились в связи с тем, что некоторые обстоятельства этого убийства странным образом совпали с тем, что… гм-гм… обсуждалось в вашей вчерашней передаче…
— Вы про… — От внезапной догадки мое горло перехватил спазм. — Вы про гроб, белые лилии и… И все остальное?..
— Ага, как раз про все остальное, — кивнул следователь Кошмаров. — Чего там не было, так только гроба и белых лилий.
ГЛАВА 3
— Этого не может быть! — Жанка как заведенная твердила одно и то же и зачем-то стукала себя кулаком по лбу. Звук при этом получался на редкость звонким.
— Да помолчи ты! — прикрикнула я на нее и попыталась сосредоточиться. Я не такая живодерка, чтобы чья-то, пусть даже и Пахомихина смерть могла меня обрадовать, а уж при нынешних раскладах тем паче. Судите сами. Ольгу Пахомову находят задушенной в собственной квартире. Из одежды на ней — только гипюровое красное бикини и ажурные черные чулки, а буквально накануне наша с Жанкой неудавшаяся подстава, жалкий кретин по прозвищу Порфирий только про это и распинался, причем в прямом эфире!
— Теперь они пришьют ему дело, — сменила пластинку Жанка. — А он на такое просто не способен!
— Ага, не способен. Сама же его сексуальным маньяком называла. Рассказывала, как он тебя в Доме пионеров за коленки лапал, когда ты к нему в кружок рисования бегала. А тебе тогда только четырнадцать лет было, — напомнила я. — Значит, он не просто маньяк, а еще и педофил к тому же.
— Да ты бы видела меня в четырнадцать лет! — Жанка защищала своего непризнанного гения с беспримерной самоотверженностью. — Задница — во! Он и подумал, что мне двадцатник, сам потом признался. А когда узнал, больше не хватался. — Не поверите, но в Жанкином голосе мне почудились нотки глубокого разочарования.
— Хватал, не хватал… — отмахнулась я. — В прокуратуре разберутся.
— Ну да, они разберутся, как же, — снова заныла Жанка. — Пару раз дадут ему по роже, а он слабовольный, сразу во всем признается. Даже в том, чего не делал. А ведь это я, я его в эту историю втравила.
— Ну да, втравила, — согласилась я, — только не его, а нас. Кто его за язык тянул, скажи на милость? Зачем он наплел про этот гроб, про лилии, про трусики и лифчики, ты мне можешь объяснить? У него же был другой текст, вполне безобидный!
— Вот этого я и не понимаю, — упала духом Жанка. — Какой бес в него вселился?
Мне надоел этот беспредметный разговор, и я замолчала. Какой смысл толочь воду в ступе? Жанка повздыхала-повздыхала и понемногу успокоилась. Стала деловито шуршать бумагами. Здравая мысль. Раз уж нас пока не уволили, нужно по возможности работать. Или хотя бы делать вид.
На столе зазвонил телефон, и я подняла трубку.
— Марина Соловьева? — радостно взвизгнула какая-то истеричка. — Вы меня не знаете, но я — ваша героиня!
— Да-а? — неопределенно протянула я. Имея небольшой, но весьма показательный опыт общения с поклонниками своего скромного таланта, я хорошо знала, как они обидчивы и мстительны. Не приведи господь им покажется, что ты ими пренебрегаешь, возненавидят сильнее, чем прежде любили. А посему лозунг момента: политкорректность и еще раз политкорректность.
— Возьмите меня в вашу передачу. Я такого расскажу, такого!.. — захлебывалась трубка. — То, что у вас вчера было, просто цветочки!
Ну вот, еще одной неймется! Еще немного, и придется переименовать нашу с Жанкой передачу в «Трибуну маньяка».
— Хорошо, — ответила я со всей возможной приветливостью. — Оставьте свои данные у помощника режиссера. — И продиктовала этой маньячке номер нашей Ниночки.
— Кстати, а что теперь будет с нашей передачей? — очнулась Жанка.
— Спроси у Яндекса, — по-дружески посоветовала я.
И тут зазвонил внутренний. Я подняла трубку с тяжелым сердцем, потому что догадывалась, кто это.
Предчувствия меня не обманули.
— Соловьева, быстро ко мне, — скомандовала трубка голосом Краснопольского. — И хвост свой замызганный не забудь прихватить.
Хвостом он называет Жанку. Во-первых, фамилия у нее, как вы изволили заметить, Хвостова. А во-вторых, она и впрямь всегда таскается за мной. Кстати, в те редкие минуты, когда у Краснопольского случается благодушное настроение, он любит пошутить, и «хвост» из «замызганного» трансформируется в «павлиний». А эта дура Жанка каждый раз ухохатывается.
И на этот раз Краснопольский был краток как никогда. Обозвал нас с Жанкой недоношенными сиамскими близнецами и сообщил, что «лавочка» наша закрывается, а участь — в подвешенном состоянии, поскольку в настоящее время он слишком занят, чтобы решать ее окончательно. Пока же и до следующих распоряжений Соловьева (то есть я) переводится в редакторы, а Хвостова (то есть Жанка) — в помрежи. Разжаловал, одним словом.
— Вопросы есть?
Мы с Жанкой синхронно покачали головами.
— Тогда проваливайте!
Мы не заставили себя долго уговаривать.
Только за дверью Жанка кое-как перевела дух. Подержалась за левую половину могучего бюста и спросила:
— Вриглю хочешь?
— Давай, — первый раз в жизни я изменила себе. Наверное, нервная встряска сказалась.
Какое-то время мы молча работали челюстями, потом Жанку снова прорвало: