Страница 94 из 160
И верно — апологеты свободы, равенства и митинговых жестов.
— Вот мы и дома, — сказал Зрячий. — Сейчас пойдём в мой кабинетик, выпьем по сто граммов коньячку, хороший коньячок, «Bowen», финь шампань, закусим легонько и поговорим по душам.
— Слушай, я что-то не въезжаю, — даже не по-русски, а по-новорусски сказал Чернов. Перешёл на английский: — То ты меня торопишь: уйти надо до утра, то — «выпьем-поговорим»… И потом, тебе ж в тюрьму возвращаться надо.
— Зачем? — удивился Зрячий. — Не надо вовсе. Я просто встречал тебя там. А уйти надо было из тюрьмы: там с утра обычно такая заваруха начинается — пукнуть по-тихому не получится.
Можно было в очередной (сотый? тысячный?) раз изумиться, но не стоило тратить сил. Они Чернову ещё должны пригодиться, ему ещё бегать и изумляться, бегать и изумляться, а то, что Зрячий запросто заскочил в тюремную камеру, чтоб дождаться там некоего легендарного Бегуна, который вот-вот в местное ПВ явится, попадёт в лапы полиции, а из них — в каталажку, более того, заранее знал, что некий Бегун окажется в каталажке, — это здесь обыкновенно и рутинно до зевоты.
Пришёл срок прекратить в очередной раз «стоять столбом». Пришёл срок задавать вопросы и слушать ответы, тем более что Зрячий сам собирался что-то рассказывать. Для чего и на коньяк заманивал.
— Выпьем, говоришь? — спросил Чернов. — Отчего же не выпить. Дело славное. Я уж давно не бегаю, не опрокинув стаканчик-другой, особенно в ваших краях… — Не удержался, спросил: — А что, Зрячий, о моём прибытии объявляли заранее?
И получил ответ:
— Если бы! Узнал в последний момент. Пришлось буквально сквозь стены просачиваться, чтоб успеть. Но Сущему виднее, когда оповестить Зрячего. Я узнал и пошёл…
Он говорил о Сущем, как о высоком, но понятном начальнике, который строг, справедлив и доступен для общения, с пиететом говорил, но без всяких там подхалимских придыханий.
— Ты с ним говорил? — Чернов понимал, что задаёт идиотский вопрос, но иначе не умел сформулировать своё любопытство, вызванное последним высказыванием собеседника.
Но оправдывал себя всё той же сочинённой для собственного успокоения исторической аналогией: Моисей, в конце концов, тоже говорил с Богом…
Правда, роль Моисея Чернов не так давно приписал самому себе.
— Что ты несёшь? — возмутился Зрячий, и Чернов видел, что возмущение не наигранно. — Кто с Ним может говорить? Это — нонсенс. Бегун, Сущий — не человек, не устройство, вообще — никто. Он — Сущий, то есть существующий, но где и в какой форме — это, Бегун, не для нашего с тобой умишки… Я просто в один момент понял, где мне немедленно надо быть. И зачем… — Засмеялся: — А ты любопытен, Бегун, любопытен не по чину, хотя чин у тебя вроде серьёзный: Бегун… — Оборвал смех. — Почему ж тогда ты не любопытствуешь, куда попал?
Резонный вопрос. Сущий подождёт. До времени коньяка, например.
— И куда я попал?
Это было тоже любопытно, и ещё как!
— Ты находишься в информационном блоке Центра Сопротивления Виртуальности Мира, сокращённо ЦСВМ, — сообщил Зрячий, и прописные буквы заняли свои законные места.
У Чернова давно не осталось сил на удивление. В конце концов, когда живёшь в сумасшедшем доме или сумасшедшем мире, то рано или поздно перестаёшь замечать то, что свежего человека, только-только попавшего в этот дом или мир, прямо-таки сшибает с ног. А несвежий (пардон за некорректный термин) воспринимает всё как должное. Вы кто, больной? Я Наполеон, доктор. Тогда поспешите в палату, больной, а то здесь сейчас начнётся та-а-акое Ватерлоо. И жизнь продолжается, и ход её плавен и невозмутим.
— Вот с этого места поподробнее, пожалуйста, — попросил Чернов Зрячего. — Я о вашем мире не знаю ничего. Я в нём пробегом, сам понимаешь… Что это за виртуальность такая? Память, к грусти моей, сильно ослабшая за последние дни, всё же подсказывает мне парочку вариантов толкования термина. То ли это — мир, вообще не имеющий физического воплощения, то ли он всё-таки возможен, но для его появления необходимы были определённые условия. Какой из вариантов более уместен, а, Зрячий?
— Подойдём к экрану, — вместо ответа сказал Зрячий и пошёл к ближайшему пульту, за которым сидел один из стриженых. — Уступи-ка мне место, сынок, — ласково попросил его.
Стриженый с готовностью вскочил.
— Прошу вас, Старший… — Поинтересовался: — Стул для нашего гостя?
Чернов отметил на автомате: для парней Зрячий — не Зрячий, а Старший, а он, Чернов, гость не только одного Старшего, а общий. Отложил в копилку «ослабшей» памяти: вдруг пригодится…
Зрячий-Старший согласно кивнул парню, уселся за пульт, а стриженый мгновенно подкатил Чернову пластиковую табуреточку на колёсах и отошёл: Встал поодаль. Ждал, будут ли ещё приказания.
— Два варианта, говоришь? — спросил Зрячий. — Давай проверим. Начнём с первого. Наш мир не существует в действительности, но лишь — результат чьего-то воображения, твоего, например. Чистой воды солипсизм, конечно, но почему бы и не проверить. — Он пощёлкал кнопками на пульте, поиграл джойстиком, и на экране — вместо какого-то многомашинного перекрёстка — возник… Вефиль. Родной, знакомый, желанный. — Ты знаешь этот город. Он прибыл сюда с тобой. Ты считаешь его виртуальным в первом значении, тобою названном?
Куда делся очкарик из камеры?.. Профессорские круглые очки оказались работающей деталью: рядом с Черновым сидел уверенный в себе и своём знании человек, эрудированный, умный, в меру наглый и в меру ироничный, а что до тюремной одежонки, так ведь и Чернов, считавший себя тоже умным и эрудированным, не в нобелевском фраке красовался. Два сапога — пара…
Впрочем, не исключено — он себе польстил: насчёт двух сапог…
— Нет, конечно, — тем не менее ответил Чернов. — Во-первых, солипсизм мне чужд, я привык доверять своим ощущениям, а этот город, ставший в вашем МВП… я правильно произношу?.. аттракционом, мною, так сказать, исхожен, ощупан и, главное, он — причина моей заботы… Но поверь, Зрячий или Старший, не знаю, как мне тебя называть, поверь, что всякий термин несёт в себе смысл. Я лишь назвал возможные по определению. Теперь подтверди либо опровергни любой из них или дай третий.
Ну чем он был сейчас хуже Зрячего? Два, знаете ли, учёных человека всегда улучат минутку-другую, чтоб обменяться взвешенными мнениями о том или ином научном или ненаучном явлении…
— А если нет третьего? — спросил Зрячий. — Если верны все варианты — а их может быть десятки или сотни! — и выбрать единственный невозможно?.. Ты ищешь в слове, произнесённом вечный смысл, но разве смысл слова вечен? Ты измерил своим сознанием причину заботы, свой город-странник, город-свою-ношу, но разве твоё сознание константно? Всё приходит, и всё проходит, поток времени стремителен и непредсказуем, и уж тем более нельзя держаться в этом потоке за слова: их уносит, как щепки… Смотри, смотри… — Он повёл джойстиком, и невидимые камеры слежения полетели вниз, нырнули в улицы, которые исходил, как он заявил, Чернов.
Если иметь в виду его полубессознательное хождение «сквозь строй», когда горожане отдавали ему свою силу, то и впрямь исходил, пусть так будет.
А сейчас он увидел группы туристов, более-менее равноудаленно друг от друга мигрирующие по улицам. Были и японцы, но, наверно, уже другие: те, что первыми вошли в Вефиль, давно переместились к иным аттракционам. Были и негры — то ли местные, то ли из чёрной Африки, если имелась в этом ПВ таковая. Были и белокожие — смуглые дети Юга и бледные дети Севера, и детям этим было от семи, как говорится, до семидесяти: аттракционы в Парке — развлечение семейное, вневозрастное. Летали и сверкали камеры, туристы вовсю фотографировались на фоне вефильских домов и с самими вефильцами фотографировались, а те охотно и даже радостно — на экране видно было всё преотменно! — обнимались с неведомыми пришельцами, вставали в положенные позы, улыбались. И ещё шёл на улицах натуральный обмен. Со стороны вефильцев — лишние (а может, и не лишние вовсе!) миски-кружки из глины, домотканые рубахи вроде той, в которой сидел Чернов, плетёные шляпы-вьетнамки, попавшие в город из некогда братского Панкарбо, и красные шали оттуда же, и свистульки из глины, и ещё что-то… А в обмен туристы щедро втюхивали горожанам пёстрые майки со всевозможными надписями на всевозможных языках, выкидные ножи (они-то, кстати, в вефильских хозяйствах лишними не окажутся…), бейсболки и цветные козырьки от солнца, какие-то прозрачные шары и пирамиды с меняющимися внутри изображениями, шейные и головные платки, складные многолезвенные ножи — короче, то добро, что продаётся в любом парке увеселений любого большого и малого города любой страны. В том числе и виртуальной.