Страница 80 из 160
— Я нашёл Путь — и что?
— И мы пошли по найденному тобой Пути, и шли долго и разные чудеса и ужасы являлись нам на Пути, но ты искал конец Пути, и вёл нас, и велел не бояться, и мы боялись, но шли, и пришли, и мы здесь.
— Это сказано в Книге? — на всякий случай полюбопытствовал Чернов: уж больно витиевато стал выражаться Кармель.
— Нет, это я сам сказал, — ничуть не удивившись вопросу, ответил Кармель.
Похоже было, что за годы общения с Книгой он стал путать «божественный стиль» с бытовым, а может, так и полагалось Хранителю, может, именно Книга предписывала ему (и всем им) выражаться высоким стилем, держа тем самым подотчётный народ в уважении и трепете. Хотя бы в отсутствие Царя.
Очень Чернову хотелось одним глазком посмотреть на Книгу: толста небось, если вообще одна. Вряд ли одна. Столько событий в рукописном виде — это ж Александрийская библиотека прямо!.. Но насчёт посмотреть — это потом, это успеется, если получится, а пока следовало узнать истоки нового Пути. Где он там, в Книге, заложен?
— Итак, вы с Книгой — здесь, а ваш народ — там и без Книги. Беда.
— Беда, — согласился Кармель.
— Может, и нет уже его, вашего народа?
— Есть, — на сей раз не согласился Кармель. — В Книге сказано: «И когда вернётся Бегун, он сделает так, что народ Гананский вновь обретёт свою Книгу, которую много солнц и много лун станут хранить спасённые Бегуном. И это будет ещё один Путь из положенных Сущим Бегуну во все времена». Ты вернулся, Бегун, ты сам видишь, что вернулся. Это ясно хотя бы потому, что ты — здесь и ничего не помнишь о прошлых своих Путях. Время идёт, Бегун. Сущий терпит, когда время тратится зря. Ищи Путь.
— Прямо сейчас? — не утерпел Чернов, съязвил. Но Кармель не услышал иронии.
— У тебя есть сорок восходов и сорок закатов. Это и мало и много. Откуда кто знает, когда ты найдёшь его. Вдруг — завтра? Но и через сорок дней — тоже будет хорошо.
— А если не успею?
Кармель встал и с изумлением взглянул на Чернова. Только и воскликнул:
— Ты?! — И в этом местоимении-вскрике было всё — от неверия до уверенности, от ужаса до восторга. И уже обычно, приземлённо и без почтения: — Не говори глупостей. Ты сыт? — Чернов кивнул. — Тогда пойдём. Ты должен пройти по городу. Тебя должны увидеть все.
— Я устал, — попробовал сопротивляться Чернов. — И потом: меня уже все видели, когда я вбегал в город.
Ему страшно не хотелось идти сквозь взгляды, которые протыкают насквозь. Если искать подходящее сравнение, то уместно такое: идти с караваем хлеба сквозь толпу голодающих. Что случится с идущим? То-то и оно… И это при том, то жители городка голодали уже три века без малого.
— То — другое, — терпеливо сказал Кармель. — Тогда мы не знали точно: Бегун ты или нет. А теперь знаем. Двенадцать поколений назад ты сначала тоже просто вбежал и пришёл к Хранителю. А потом прошёл по Вефилю и заглянул каждому горожанину в глаза. В Книге сказано: «И взял силу у каждого, и выросла его сила многократно»… Они ждут, чтобы отдать тебе силу, иначе ты не найдёшь Пути.
Глава четвёртая
СИЛА
Солнце валилось за красные горы и само было красным — закатным. Чернов любил это время дня, когда часто сама собою приходит и уходит мимолётная лёгкая грусть — даже если всё у тебя в порядке, всё тип-топ. Вполне осеннее чувство — унылая пора, Пушкин… А Чернову оно сейчас подходило особенно: человек, потерявший своё время и свой мир и обретший взамен сомнительную миссию спасителя иных людей, тоже потерявших и время и мир, — что б такому человеку не загрустить, хотя бы и мимолётно? Всё у него не в порядке и не тип-топ…
А «иные люди» ждали от него подвига, о котором он — ни малейшего представления!
Вот они, «иные», такие же, как он, даже одеты теперь так же, стоят и смотрят на него. Ни вполне уместной к случаю надежды в глазах, ни возможной благодарности за готовность к подвигу — неподвижные, мёртвые взгляды… Аж холодок по спине пробежал.
Кармель почти насильно, под руку вёл Чернова вдоль застывшей людской стены, и Чернов невольно начал ловить эти взгляды, всматриваться в глаза, в глубину… Что там Кармель рассказывал о силе Царей, которая накрывает защитным колпаком города? Вот она — Сила, и никакие Цари не перекроют её своей, потому что Чернов явственно и вдруг ощутил, что пропадает. Или нет, не он сам пропадает — скорее, мир вокруг него съёживается до размеров горошины и отражается этой горошиной в глазах каждого из смотрящих. Впрочем, всё это, как говаривал не царь, но принц, тоже не шваль придорожная, «слова, слова, слова». А на деле Чернов, если бы не утерял временно способность здраво рассуждать, мог бы назвать эту силу силой притяжения — в буквальном смысле слова. Потом он так и назовёт её, оценив эффект со стороны, а пока он, вглядываясь в очередную пару чёрных или синих (других не встретил) глаз, чувствовал, что всякий раз его словно втягивают в какую-то пучину без дна и стен, держат его там — только миг!
— и отпускают на волю, но на этот самый миг окружающая действительность и вправду исчезала. Может, из поля зрения, может, из сознания, а может, — на самом деле. Как накрытая силовым колпаком, если легенда Кармеля не врёт… Опять-таки потом прагматичный любитель фантастики Чернов решит для себя, что означенная сила притяжения глаз имеет право на существование только в том случае, если она — обыкновенный гипноз. Так ему было проще оставаться в своём уме: почему-то последнее испытание ударило по здравому смыслу особенно сильно. А и то верно: последняя капля… Тем более что пройдя «сквозь строй», — а путешествие по городу Вефиль заняло у них с Кармелем никак не меньше двух часов! — Чернов не только не набрался чужих сил, а, казалось, и свои потерял. К дому Кармель его чуть не на руках тащил.
Да, ещё о двух часах путешествия по Вефилю… Время он прикинул, обнаружив, что к дому Хранителя они вернулись в глубоких сумерках. Кармель подтвердил предположение. Сказал:
— Ты забирал Силу время и время. Два времени, стало быть.
Чернов не мог не полюбопытствовать, несмотря на могучее желание упасть и отключиться от времени:
— Это как?
— От восхода до восхода солнца проходит двадцать четыре раза по времени, — пояснил Кармель.
Те же яйца, только — в профиль, отметил Чернов. Даже в сутках здесь — двадцать четыре часа, только «иные люди» почему-то не знают простых слов «час» и «сутки», хотя в том же ветхозаветном Ханаане день начинался именно с восхода, всё совпадает. Да и потом, когда начало суток — под влиянием вавилонян — перенесли на восход луны, изменилась форма, но не суть. И в том же древнееврейском были понятия «час» и «сутки» — «шаа» и «емама»…
Подумал ещё: как они определяют время? Как Кармель отсчитал эти два часа?
А Кармель опять как подслушал:
— Я чувствую бег времени…
А может, не подслушал. Может, уловил сомнения Бегуна. Он же у нас страсть какой чуткий, Хранитель…
А свой стальной «Брейтлинг» Чернов в Москве оставил, он никогда не надевал его во время бега: тяжёлый очень…
— Так и должно быть, — утешил слабого Чернова сильный Кармель, уложив его дома на большую каменную скамью, покрытую толстым шерстяным то ли одеялом, то ли ковром, и подложив под голову такое же одеяло, только поменьше и свёрнутое вчетверо. Подушка, значит. — В Книге написано, что в прошлый раз ты тоже вернулся в этот дом обессиленным. Но это всего лишь пустая иллюзия, Бегун. В тебе уже зародилась и стремительно растёт та особая — нужная! — Сила, которая даст тебе возможность быстро и точно встать на верный Путь.
— И когда ж она вырастет? — спросил Чернов, умащиваясь на каменно (буквально!) жёстком ложе, подбивая под щёку пахнущее почему-то дымом одеяло-подушку.
— Жди, — неопределённо ответил Кармелъ. — Сам почувствуешь.
— Но всё же, как долго? Два времени? Три восхода? Сколько?
— Сущий ответит, — совсем загадочно подвёл итог Кармель.
Накрыл Чернова лёгкой простынёй, дунул на утлый фитилёк в плошке с маслом и вышел.