Страница 130 из 160
К нему бежали люди, те самые, которых он видел, со странными предметами… Сейчас они будут шуметь. Как неприятно.
Он чувствовал, что голова уже готова взорваться, ему было плохо, силы покидали его… Не убивайте меня! Не убивайте…
— Не убивайте меня! — кричал Бегун. — Не убивайте! Надо отпустить сознание этого человека… вот только спросить…
— Зачем вы это сделали? Зачем пошли против воли Сущего? Как вы могли?..
— Мы люди. Странные, по твоим меркам, существа. Мы часто идём против чего бы то ни было. Это ткань нашей жизни, наше бытие. Да и потом, мы же не Псы, как ты. Нам никто не приказывает. Иди с миром, Дракон. Мы оказались сильнее, потому что не пришёл страх.
— Иди с миром, Человек. Ты прав: страха нет…
Чернов очнулся сидящим на земле возле катапульты-рогатки. Покрутил головой. Она жутко болела. Прямо в лобной части, будто не дракону, а ему самому засветили из рогатки. Пошатываясь, он побрёл к месту падения дракона. Он чувствовал себя опустошённым, выпитым до донышка, порожним пакетом из-под сока. Какого? Апельсинового, может быть. Не важно. Ох и нелегко даётся телепатический контакт с таким монстром, тем более если насильно… Дракон лежал, вытянувшись во всю длину, шипела тлеющая кожа на крыле, кровь из раны текла по морде и впитывалась в землю.
Дракон был мёртв. Страха не было.
Хозяйственно-бытовая, неуместная мысль, как это обычно у Чернова бывало, сбила всю пафосность момента; ну и как его отсюда убирать? Он засмеялся сам над собой, — от смеха голова заболела ещё сильнее. Как, как? Молча. Или кряхтя. Не знает он. Не его забота. Сейчас он хочет отдохнуть, Только вот…
Он обратился к музыкантам:
— Спасибо вам. Теперь понятно, зачем вы были нужны?
— Понятно, — ответил один из них. — Только мы никогда не думали, что наша музыка может кого-то убить…
— Великая сила искусства, — неопределённо изрёк Чернов. — Идите к воротам и сыграйте что-нибудь такое, чтобы люди поняли: пришла пора возвращаться. Мы идём дальше по Пути. Забывать никого нельзя. Хорошо?
— Конечно, Бегун, о чём речь?
— И погромче, ребята, погромче… Пускай сам Сущий услышит, что страх не пришёл!
После этих слов Чернов потерял сознание и упал возле Дракона. Оно и понятно — не каждый день тебя убивают, пусть и в чужом теле.
Глава двадцатая
ПЕСОК
Солнце стояло над головой и жгло нещадно. Собственно, жечь ему удавалось только Чернова и окрестные городские камни — стены, крыши, дома. А за стенами был песок — тоже, можно догадаться, раскалённый, как на огне. Куда голову ни поверни — песок. Буквально горы песка. Моря песка. Впору устраивать ралли Париж-Дакар, да только возникает здравое соображение, что нет в этом ПВ ни Парижа, ни Дакара, а что есть — за песчаным горизонтом не увидать. И к слову: куда здесь бежать, в какую сторону? Где кончается песок?.. Что-то сомневался Чернов, будто найдёт на расстоянии дневного бега хоть одного Зрячего. Если он, Зрячий, — не ящерица, не змея, не тарантул или что там ещё в пустыне обитает… И не дракон. Драконы, как теперь знал Чернов, обитают в мирах с очень приличным климатом.
Слово сказано: пустыня. Очередной сдвиг принёс Вефиль из драконьего мира в Сахару, в Калахари, в Кара-Кумы — если есть в этом ПВ подобные названия. Хотя не в названии дело…
Да, о Зрячем. Мотать отсюда надо так быстро, как только возможно. Был однажды проверенный вариант: искать Путь там, где его нет. Но там — другая проблема: не дай Сущий повторить тот Путь ещё раз, раны не зажили до сих пор…
Ладно, будет день — будет и пища…
Хотя на дворе — день в самом разгаре!..
Привычная смена дня и ночи в Сдвиге нарушалась напрочь. Где день? Где ночь?.. Поэтому умученные жители Вефиля ещё спали, видели — хотелось бы! — обычные спокойные сны, ну хотя бы из долгого периода жизни «без Бегуна», из доброго быта в Басконии неподалёку от дружественного городка Панкарбо, видели сны без крови и боли, без ненависти и злобы, без тягот и невзгод, которые принёс им Бегун. Парадокс: ждали Бегуна, верили, мечтали, а пришла пора — всё оказалось куда страшнее, чем даже предполагал Хранитель, чем написано в Книге Путей. И вроде бы долгожданный Бегун стал уже не так и люб людям, ибо именно он — причина. Или с прописной, как здесь водится, — Причина.
Вчера, когда влетели в Сдвиг, выпали из него в это пекло, хотя, уже и остывающее, поскольку выпали ближе к вечеру, к заходу солнца, когда остыли страсти по только-только пережитому, кто-то из толпы, собравшейся на площади у Храма, выкрикнул:
— Оставь нас, Бегун!
И толпа, секунду назад гудящая, перетирающая впечатления — опять, к несчастью, сплошь чёрные! — насторожённо смолкла. Тишина поплыла, уместная в такую жару, но опасная в подобной ситуации — тишина перед взрывом.
Кармель понял опасность мгновенно, закричал:
— Вы что, братья? Мы ждали Бегуна так долго! Мы знали, что это «долго» когда-нибудь прервётся, так написано в Книге. И вот мы — на Пути. Но разве Книга обещала нам лёгкий Путь? Разве лёгким был он в первый раз? Сказано в Книге: «Но тот, кто убоится трудностей Пути, вообще никуда не дойдёт»… Это ты крикнул, Зират? Почему? Неужели ты хочешь потеряться навсегда в этих песках, где — ни травинки для скота, ни капли воды, ни деревца, дающего хоть малую тень. Хочешь, да?
— Я хочу спокойно жить, как жил раньше, — выкрикнул невидимый в толпе Зират. — Я хочу жить, как жили мой отец и отец моего отца. Я хочу, чтоб мои дети выросли, не зная страха. Я не хочу искать счастья в прошлом из Книги. Оно всего лишь — прошлое, а мы живём настоящим. Разве оно у нас было плохим в земле басков?.. Пусть уходит Бегун!
Молчала толпа.
И тогда Чернов счёл, что настал его выход на сцену.
— Я согласен, — негромко сказал он, но его услышали все. Потому что хотели услышать. — Я уйду. Прямо сейчас… — Повернулся к Кармелю, мимолётно прижался к нему, прощаясь. — Счастливой вам жизни в этих горячих песках, братья мои…
И пошёл прочь — с площади, по улице, к воротам.
Молчала толпа.
И вдруг раскалённую тишину разорвал тонкий мальчишеский голос — Чернов узнал его: кричал тот мальчишка, что первым встретил его ранним утром на улочке города, когда Чернов, прошедший накануне «сквозь строй» и принявший в себя силу людей Вефиля, просто так вышел погулять. Тот мальчишка, чья мать поутру делала гдэвер.
— Не покидай нас, Бегун! — кричал мальчишка. — Это — не конец Пути. Ты не имеешь права остановиться. Хранитель, что ж ты молчишь? Скажи, что написано в Книге про меня…
Так и прокричал: «про меня». Как будто знал точно, что в Книге — именно про него, хотя — как помнил Чернов — ничего такого в той цитате из Книги не наличествовало.
Кармель, нимало не удивившись мальчишеской наглости, тут же повторил уже слышанную Черновым цитату:
— Слушайте слово Книги: «Бегун сказал: „Только маленький мальчик скажет: вот конец Пути, а я не смогу понять и не смогу остановиться, потому что, встав на Путь, я иду дальше его конца и дальше концов других путей…“» Люди, братья, зачем вы хотите, чтобы Бегун ушёл дальше нашего Пути, не закончив его?.. Берел, — позвал он мальчишку, — выйди ко мне, встань перед людьми, покажись им, раз Книга выбрала тебя…
Чернов, конечно, тоже уже никуда не рулил, а выжидательно стоял — позади толпы, на полпути к воротам из города. Родившаяся спонтанно провокация удалась. Люди оборачивались к нему, и в их взглядах Чернов ловил и смущение, и даже некую толику стыда, если он верно понимал эти взгляды. Но за толпой он не видел ни Кармеля, ни мальчишку, поэтому решил, что стоит прислушаться к голосу «невинного младенца» и вернуться. Не стал продираться сквозь толпу. Нырнул в промежуток между домами, обошёл её по соседней улочке, возник перед вефильцами — рядом с Кармелем и сияющим ребятёнком по имени Берел.
— Что-то я не понял, — сказал он, всё-таки продолжая разводку, дожимая сограждан, — вы уж примите общее решение: или мы идём дальше по Пути вместе, или я иду один, а вы остаётесь в этом безводном пекле, которое Сущий определил нам в случившемся Сдвиге. Примите, примите, я подожду…