Страница 91 из 146
(в отличие от гения, созданного силой менто-коррекции, но, в принципе, тоже природного, ибо гений был заложен в Шекспира природой, а Смотритель всего лишь разбудил его)…
над театром по имени «Театр» и над театром по имени «Куртина», над актерами, играющими сочинения Потрясающего Копьем, который — Уилл и Бриджет, чего никто, кроме Смотрителя, не знает.
Уилл и Бриджет.
Или по-другому!
Люченцо и Катарина. Протей и Джулиа. Ромео и Джульетта. Отелло и Дездемона. Гамлет и Офелия…
Долгий-долгий список…
Почти на два десятилетия растянутый. И еще на семь столетий. Пока на семь.
Потому что Служба Времени не умеет заглядывать вперед, а единственно — назад.
А сзади — все в порядке. Игра началась. Великая Игра про Великого Барда. Играют все!
— Письмо, синьора, ваше, — далеко-далеко внизу, в доме Смотрителя в Сити, в покинутом улетевшим невесть куда, в тартарары, к чертовой бабушке, в голубую глубину, короче, в покинутом просто улетевшим Смотрителем кабинете сказал Уилл, то есть Валентин из «Веронцев» на сей раз.
— Нет, синьор, — ответила там же Бриджет, то есть Сильвия. — Я вам писать велела, но письмо… не нужно мне. Оно всецело ваше… Я больше чувства в нем хотела б видеть.
— Позвольте мне другое написать, — сказал Уилл, то есть Валентин.
— Но, написав, его вы за меня… прочтите сами, — сказала Бриджет, то есть Сильвия. — Если чтенье вам… доставит радость — будет превосходно… А не доставит радости — тем лучше.
— Я думаю, доставит, — что тогда? — спросил Уилл, то есть Валентин.
— Тогда за труд себе его возьмите, — сказала Бриджет, то есть Сильвия.
Чем не объяснение в любви? Желающий да поймет.
Кстати, Спид, слуга Валентина, отлично понял, потому что сказал своему хозяину:
— Ведь вы писали часто ей, она ж из страха и приличий… не отвечала вам — таков у честных девушек обычай… Она боялась, что посыльный предаст ее, и против правила… любимому письмо любимой писать любимого заставила.
Опять, кстати…
(повествование прямо-таки переполнено всякими «кстати» и «к слову», но что поделать, если история Потрясающего Копьем постоянно вызывает неожиданные мысли, которые возникают именно к слову и всегда кстати)…
разве способен мужчина, каким бы Великим-развеликим Бардом он ни был, придумать такой поистине иезуитский ход: любимому письмо любимой писать любимого заставить? Да никогда! Только женщина! Только ее ум способен на это!..
Ау, другие шекспироведы! Ищете Шекспира? Тогда ищите не только мужчину, но и женщину. Они должны быть рядом!
Но вот они — рядом.
И есть лист бумаги, есть десяток остро отточенных перьев, воткнутых в спелое яблоко, есть короткая жизнь за окном, и есть огромный бесконечный мир — в них самих.
Один на двоих.
И он же — на всех!
И так — почти двадцать лет.
И еще — семь столетий.
Люченцио и Катарина? Протей и Джулиа? Ромео и Джульетта? Отелло и Дездемона? Гамлет и Офелия?..
Нет, Уилл и Бриджет.
Занавес. Аплодисменты.
PERFECTIO
лето, 1612 год
— Тебя давно не было, — сказал Шекспир.
Он стоял у окна и смотрел на парк. Парк выглядел как щеголь, который состарился и сильно поизносился. То есть видно было, что когда-то в парке работали садовники, расчищали дорожки, сажали цветы, стригли кустарник. Все вроде бы осталось — и дорожки, и цветы, и кусты, но первые поросли травой, мощно пробившейся сквозь песок и мелкий камень, вторые хоть и цвели, но как-то дико и нечастыми местами, а третьи выросли так, что казались непроходимым рослым подлеском вокруг высоких дубов — единственного, что осталось в щеголе неизменным.
Смотритель купил этот старый дом, расположенный в получасе конной езды от Лондона еще в шестьсот первом.
Когда точно?
Пожалуй, это произошло через месяц после казни Эссекса.
Ничего намеренного, просто так совпало…
Тогда, в шестьсот первом, он еще думал, что будет подолгу жить в елизаветинском времени и времени ее «сменщика» на английском престоле — Якова Стюарта, пусть не так долго, как в начале, когда Уилл и Бриджет… да-да, Бриджет, забыли давно про Елизавету!., когда они делали свои первые шаги в роли Потрясающего Копьем, когда Игра еще только формировала свои собственные правила, пусть не постоянно жить, но хотя бы пять-шесть месяцев в году. Тогда, в шестьсот первом, когда уже были созданы «Гамлет» и «Двенадцатая ночь», «Ромео и Джульетта» и «Венецианский купец», «Много шума из ничего» и «Виндзорские насмешницы» — всего двадцать три пьесы из тридцати семи, составляющих шекспировский канон…
(или из тридцати шести, вошедших в Великое Фолио, куда не попал лишь сомнительный для шекспироведов «Перикл»)…
тогда Смотрителю было абсолютно ясно: он уже не слишком нужен Уиллу. Чтоб не сказать — вовсе не нужен. Всесильная менто-коррекция превратила среднего актера в гениального драматурга…
(как и любого бы превратила, говорилось уже, в каждом человеке спрятан любой талант — надо лишь отыскать его в тех девяноста процентов человеческого мозга, что действительно спят без просыпу)…
а вернее, в половинку драматурга, ибо другой половинкой стала Бриджет, которой талант напрямую вручил Бог, а не через посредство ординарного специалиста Службы Времени.
Итак, не нужен Смотритель здесь, в Лондоне, не нужен — да! Но Уиллу с Бриджет не нужен, а не Игре. Игре-то Смотритель был необходим позарез все время, потому что Игроки то и дело хотели вести себя в ней чересчур независимо, им постоянно требовался пастух, как стаду, пусть и маленькому, а роль пастуха выходила у Смотрителя удачно. Как-то уж так случилось, что его авторитет в руководстве Игрой признали все — даже всезнающий и всепонимающий Бэкон, даже самый неуправляемый Эссекс…
(который донеуправлялся-таки до ссоры с королевой, до открытого бунта, до казни, до трагического выхода из Игры)…
а уж о юных участниках Игры и говорить нечего, они графа Монферье обожали, хотя давно повзрослели…
(в этом веке юные быстро взрослеют)…
и многого в жизни добились.
Даже тетушка Мэри, властная и решительная графиня Пембрук, признала графа за своего. И Бриджет признала, ученицу свою, но не как ученицу уже, а как равную себе по творческому мастерству…
Да, Бриджет!..
Их союз (отнюдь не только творческий) с Уиллом не остался тайной для общества (высшего, разумеется), но общество (высшее, будь оно…) молчаливо решило, что ничего не знает об этом нетворческом союзе…
(о творческом — откуда бы узнать?)…
не видит, не слышит, не замечает.
Позиция.
Она, позиция эта, совсем не мешала Бриджет и Уиллу, им не требовалось признание высшего общества, им вполне хватало друг друга — для совместных жизни и работы. Но Уиллу, считал Смотритель, Бриджет была куда более необходима, чем он ей. Эта маленькая, тоненькая, не меняющаяся с годами женщинка не случайно прикрылась именем Елизаветы, когда впервые познакомилась с Уиллом и с графом Монферье: ее характер был не менее крутым и жестким, чем у ее монаршествующей «тезки». Вот кто был истинным пастухом для Уилла — она его вела и в жизни и в творчестве, а граф Монферье семенил сбоку и дудел в пастуший рожок. Всего лишь.
Да и для нее граф был тем, кто дудит, вряд ли больше. Она плохо верила в чудо, которое он (якобы!) совершил с ее соавтором и любимым…
(Смотритель считал, что порядок таков: сначала — соавтор, а любимый — потом)…
потому что такие чудеса суть происки дьявола: лишь Бог дает смертным дары свои, а значит, граф берет на себя лишку, ничего он «разбудить» в голове Уилла не мог. Просто раньше Уилл пьес и сонетов не писал и не знал, что талантлив, а взял перо в руки — все само и понеслось.
Но Бриджет приняла Игру, которую придумал граф Монферье, и строжайшим образом блюла все ее правила. И уж так вышло, что основой Игры был именно их творческий союз с Уиллом, то есть тайной по определению был, что ж тогда плакать об их любовном союзе! Высшее общество право в своем «заговоре молчания»: нечем объяснить любовь высокородной дамы и простого актера, сына перчаточника…