Страница 88 из 146
— Какое тебе дело, где и с кем я провожу свое время? — Тон у Елизаветы, то есть у Бриджет, был не ниже (если не выше), чем у брата. — Я достаточно взрослый человек, чтобы самостоятельно выбирать себе круг общения.
— Это вот это — круг? — не слишком литературно, но зато язвительно спросил Рэтленд.
Тут уже граф Монфсрье счел просто необходимым для себя — вмешаться и одернуть юнца.
— Я что-то неправильно расслышал, граф? — Он даже на «вы» перешел с милым дружком Роджером, в английском этот переход интонационно очень заметен. — По-моему, вы усомнились в том, что мое общество достойно вашей сестры. Я правильно вас понял?
Ну и в голосе — металл, ну и рука — к не существующей в данный момент на боку шпаге.
— Я не вас имел в виду, — очень гордо и тоже — на «вы».
— Люди, которых я имею честь принимать у себя в доме, принадлежат к моему кругу, и, сомневаясь в них, вы сомневаетесь во мне.
— Стоп! — вмешался Эссекс. — Шпаги — в перевязи. Дуэль отменяется. Роджер, извинись немедленно, тебя и вправду куда-то занесло.
— Извини, Франсуа, — сказал Рэтленд, — меня действительно занесло. И ты, Уилл, не держи зла. Но мне в самом деле хочется знать, что здесь делает моя сестра.
— И мне тоже хочется, — тихонько произнес Саутгемптон.
Вроде как в никуда произнес. Но желание высказал. И то понятно: отвергнутый претендент на руку и сердце дамы вправе хотя бы знать, кого она ему предпочла. А Уилл, до сих пор молчавший, тоже подал голос, и голос его был абсолютно убитым — как из могилы звучал.
— Так значит, ты — не Елизавета, тебя зовут Бриджет… Почему ты мне сказала неправду?
Театр — он везде театр. Даже в доме Смотрителя. И если до сих пор на сцене действовали второстепенные лица (родственники героев, друзья, заезжий иностранец, отвергнутый жених), то теперь реплику подал наконец главный герой, обманутый и оскорбленный в самых святых чувствах, а история немедленно потекла по привычному для елизаветинского театра мелодраматическому руслу.
Елизавета, то есть Бриджет…
(по аналогии со «Смотритель, то есть граф Монферье»)…
это почувствовала.
— Господи, — взмолилась она тоже в доброй театральной традиции — с надрывом. Но — естественным на слух. — Хоть ты бы не усугублял идиотизм ситуации. Ну не Елизавета я, не Елизавета, но что это меняет? Я стала противной? Глупой? Некрасивой? Ты, Уилл, изменил ко мне отношение?.. Если все это зависит только от моего имени, то, прости, пенни цена нашим отношениям!.. И вообще я не понимаю, чем Бриджет хуже Елизаветы?
— Надеюсь, дорогая, — хитро улыбнулся Эссекс, — вы имеете в виду лишь имя — и не более того…
— Я не сравниваю себя с Ее Величеством, если вы подумали о ней, у меня нет мании величия, — сухо сказала Елизавета, то есть Бриджет.
Но Шекспир не удовольствовался надрывным выступлением девушки.
— Ты не Елизавета… — скорбно констатировал он всем уже известное. — Что это меняет? Наверно, ничего. И все же ответь: почему ты сразу не назвалась мне своим настоящим именем? Разве это — тайна, которую я недостоин знать? Или ты опасалась, что я проговорюсь? Но разве я хоть что-нибудь хоть кому-нибудь хоть когда-нибудь сказал о тебе? О том, что ты есть… — помолчал, подыскивая слова, завершил: — в моем творчестве?
А ведь хотел, наверно, сказать «в моей жизни», подумал Смотритель. И еще подумал: насколько Уилл, актер на третьих ролях из театра лорда-камергера, сын мастера-перчаточника из захудалого городишки Страдфорд, насколько он тактичнее и мягче, чем его сановные приятели. Но это — так, между прочим…
— Неужели ты не понял, что я не могла, не имела права назваться своим именем? — с горечью спросила Бриджет. — Я верила тебе, я верю тебе, я буду верить тебе, и я сказала бы рано или поздно — кто я, но я боялась, что, сказав, потеряю, все… и дружбу с тобой… и этот кабинет… и наше совместное сочинительство…
— Какое такое сочинительство? — мгновенно поймал информацию Эссекс и задал снайперски точный вопрос.
И в самом деле: Елизавета или Бриджет — разве в этом суть дела? Разве суть его в том, что она отказала двум графам и предпочла артиста? Разве суть в ее излишней, на взгляд брата, самостоятельности? Нет, конечно! Суть — в Игре, потому что ничего больше не может и не должно быть интересным для Игроков, а уж более важного и искать не надо. Так что Эссекс ждал-ждал и дождался: сделал ход. Или выпад. Кому что нравится.
И этот ход-выпад принял на себя Смотритель. Раз уж происходящее в его кабинете названо театром, то почему бы ему не выйти на реплику Эссекса и не отбить ее на ходу встречной и тоже точной.
— В том самом, — сказал он. — Я обещал вам, господа, предъявить доказательства авторства Уилла? Извольте. Полагаю, мы поставили точку в бессмысленном обсуждении высоконаучной проблемы: какое имя лучше — Елизавета или Бриджет? Оба прекрасны, но их обладательница прекрасна сама по себе — вне имени… Так что перейдем к делу. Но прошу вас ничему не удивляться, господа. Игра есть Игра, она тем и хороша, что ее повороты непредсказуемы для Игроков.
— Даже для тебя, Франсуа? — спросил все еще грустный, но на глазах оживающий Саутгемптон.
А чего б не ожить? Бриджет уже отказала, рана зажила, если была рана. А скорее всего не было. Имел место акт сватовства, продиктованный межродовыми традициями. А грусть в голосе — так театр же кругом, театр!
— Даже для меня, — ответил Смотритель. — Я ведь и придумал Игру только потому, что знал больше вас. А потому, что знал больше, позвал в Игру вас, понимая, что одному мне не справиться. Сейчас вы узнаете все, что знаю я. А что будет завтра, знает лишь Всевышний. Но он не склонен делиться знаниями со смертными… — Он посмотрел на все еще стоящую Бриджет — уже не Елизавету, забыли. — Вы успокоились?
— Я и не волновалась, — бросила она и взглянула на Уилла. И ты не волнуйся — вот что Смотритель прочел во взгляде.
Не исключено, что и Уилл оказался грамотным, потому что он вдруг улыбнулся. Чуть-чуть. Краешками губ. Тогда и Бриджет позволила себе улыбку. — Я так понимаю, что сейчас состоится показательный акт сочинения пьесы?
— Вы правильно понимаете, — тоже улыбнулся Смотритель.
И так эта переходящая (с уст на уста) улыбка вдруг вывела из себя Роджера Мэннерса, пятого графа Рэтленда, старшего братца неприступной Бриджет Мэннерс, в о-очень узких кругах известной под именем Елизавета, так, короче, улыбка сестры, что-то знающей, что брату неведомо, задела Роджера, что он буквально заорал:
— Я ничего не понимаю! Понимаете? Я не понимаю! Я! Какого черта кто-то что-то понимает, а я — как дурак в колпаке на площади: все смеются, а мне не смешно…
Очень это было непохоже на всегда спокойного и даже, на взгляд Смотрителя, излишне женственного, томного Рэтленда. Может, с сестрой у них какие-то свои, другим неявные отношения? Может, одну с детства холили и нежили, а другому — тумаки да шишки? Непохоже что-то, но разве важно сейчас разбираться во внутрисемейных отношениях младших Рэтлендов? Сейчас другое важно.
И Эссекс так считал.
— Не ты один, — спокойно сказал он. — Но все терпеливо ждут обещанного, каким бы удивительным оно ни было, а ты орешь как резаный. Стыдно, Роджер… Нам можно где-нибудь сесть, Франсуа?
Вопрос оказался куда как уместным. Лишних кресел в кабинете не наблюдалось. Смотритель выглянул за дверь и проорал вниз:
— Эй, кто-нибудь, три кресла ко мне в кабинет!
И тут же по лестнице затопали, двери захлопали, тяжелое по доскам пола потащили, и так все оказалось шумно, что в кабинете смолкли. Благо ненадолго. Через пару буквально минут в распахнутую дверь вползли три неподъемных (поэтому и вползли) кресла, толкаемые Кэтрин, Тимоти и привратником. А Смотритель вспомнил, что как-то раз не к месту удивился: почему полы в его доме так исцарапаны? Вот ответ. Буквально: предметный.
— Садитесь, господа, — подвел Смотритель итог смене декораций на сцене. — И вы, Бриджет, извольте — на свое законное место. Напомните: на чем вы остановились?