Страница 44 из 146
Наконец-то разумный вопрос. И вовремя.
— Как ты думаешь — кого?
Шекспир замялся.
— Если мне вес равно никто не поверит, будто автор — я, то, может, сыграть в открытую?
— Это как?
Смотритель понял Уилла, но нарочно переспросил: хотел услышать ответ именно от него. Даже не ответ — решение. Вступление к Мифу.
— Давай сыграем в игру со всем светом. Давай устроим так, что автор вроде есть, вроде я его знаю, но вроде и не знаю, а лишь прикидываюсь, что знаю, а всем говорю, что не знаю. И все мне не верят. Не верят, что знаю, и не верят, что не знаю.
Очень круто завернул.
— А попроще — никак? — полюбопытствовал Смотритель.
— Попроще? Можно. Давай назовем автора моим именем, но не совсем моим. Будто бы он — я, но и не я, потому что другое имя. Говорю же: игра.
— Какое имя?
— Мое. Шекспир. Но напишем не как оно у меня пишется, а как Потрясающий Копьем.[2] Согласись: красиво.
— Соглашусь. Красиво, — сказал Смотритель, несколько потрясенный. Не копьем, конечно, но очередным естественным совпадением реальности и Мифа. — И это будет наша с тобой игра. Мы одурачим и Англию, и Францию, и весь мир — на сотни лет вперед!
— При чем здесь Франция и весь мир? — удивился Уилл. — Я про Лондон…
— Твое дело — писать пьесы, а Лондон — это уж я беру на себя. Зуб даю: Лондон у нас встанет вверх тормашками.
— Хочу посмотреть, — счастливо засмеялся Уилл. — А когда ты позволишь мне продолжить «Укрощение строптивой»?
— Завтра, друг мой. Завтра с утра. А пока пойдем-ка мы в хороший трактир, ну, например, в «Утку и сливу», и поедим как следует. Пожалуй, пообедаем уже, поскольку завтракать — поздновато. Пойдем, пойдем, не смотри на корзину голодным взором. У тебя вон даже стола нет. Не на коленях же нам тарелки держать.
— Тарелок у меня тоже нет, — сообщил Уилл.
— Тем более, — сказал Смотритель. — Помоги мне надеть эту сбрую… — он пнул носком башмака джеркин и золотую цепь на полу, — и — в путь.
4
Воспоминания — чудесный жанр! Они отвлекают вспоминающего от окружающей его действительности…
(приятной-неприятной, плохой-хорошей, богатой-бедной)…
и уводят в любое место и любое время — какое кому хочется, какое душа просит. Или какое более всего подходит к тому месту и тому времени, в коих и возникла вдруг необходимость (или потребность) вспомнить.
Кто-то может заметить, что Смотрителю пока и вспоминать-то особо нечего. Это неверно. Более того: слеп тот, кто так заметит. Ибо недлинная история взаимоотношений графа Монферье и актера Уильяма Шекспира, только-только вступившая в новый этап (теперь — творческий), есть, как уже упоминалось, лишь Начало (с прописной буквы) очень длинной (более двадцати лет!) истории, и в ней для Смотрителя важна любая мелочь…
(ну, вот даже монетки на мокром от пива столе, фокуснически сметенные с него ловким мальчишкой)…
ибо эти мелочи, уложенные в Историю (с прописной) Мифа о Великом Барде, о Потрясающем Копьем, станут храниться в анналах (архивах, фондах, подвалах etc.) Службы Времени, как наиценнейшие свидетельства точности оной Истории как науки. И не надо возмущаться логичным (хотя и странным на слух) выводом из вышесказанного, будто всякий миф…
(а История только из них и состоит, она — собрание мифов, бесконечное собрание бесконечно изменяемых временем мифов)…
и есть гарант точности, не надо орать, что это странно на слух, парадоксально, а значит, ненаучно. Миф, господа, — это всего лишь вольное, но весьма полное определение максимально трепетного и бережного отношения потомков к предкам. Ведь все, что когда-то происходило, случалось, совершалось («кипело и пело», как писал некий последующий поэт) в нашем мире и на каких-то этапах Истории незаметно и естественно превратилось в не любимый наукой миф, как раз и помнит каждый смертный на Земле, а не только ее ученые мужи.
Вот и получается, что Служба Времени права: мифы — краеугольные камни Истории. Вынь их — она и рухнет. А кому это надо, а?..
Поэтому Шекспиру и вправду придется молчать всю жизнь. И о том, что Шекспир и Потрясающий Копьем — это один человек (если иметь в виду физические параметры), но, одновременно, их — двое (если иметь в виду огромную для века Шекспира мистическую составляющую). И о том, что Потрясающий Копьем — это некий литературный фантом, который тем не менее будет изо всех сил выдаваться сообщниками за реального человека, скрывающегося от мирской славы. И о его сообщнике графе Монферье, который ухитрился влезть к нему, Шекспиру, в голову и что-то там зацепить, повернуть, раскрутить, чтобы этот Потрясающий начал действовать не как фантом, а как реальный человек. И не надо искать в вышесказанном внутренних противоречий. Нет их! Фантом — это человек, а человек — это фантом.
Да, это тоже парадоксально и уж вовсе странно на слух, но и это — факт.
Вот он, факт, сидит напротив Смотрителя, пьет пиво, грустит. Смотритель-то понимает, что причина для грусти ох как имеется. Буквально: подарили детенку яркую и умную игрушку, но строго-настрого запретили кому-нибудь показывать. Мол, играй сам. В одиночку. В тиши и за запертыми дверьми. Кто не загрустит, любопытно?.. На его месте Смотритель тоже грустил бы, печалился, нос на квинту вешал (знать бы, как это — нос на квинту). Но — до поры. А потом понял бы неизбежное и смирился. И превратил бы изначально грустное в веселое и заводное. Потому что человек силен (если вообще силен, если он нормален) оптимизмом, в определение которого входит счастливое умение находить в темном — светлое, в грустном — радостное, в больном — здоровое.
— Скажи, Франсуа, — начал Уилл, ставя кружку на стол. — То, что я сегодня сочинил… с твоей помощью… это как?
Смотритель с удивлением отметил, что кружка…
(толстого темного стекла, отделанная серебряной полосой по днищу и ручке, с серебряной крышечкой, на которой сидела гордая серебряная птичка)…
осталась полной. Уилл просто держал ее, весь в смятении, но пива не пил. Хватило ему нынче всего одной, что сопроводила завтрак, плавно перетекший в обед? Выходит, хватило. Но как же непохоже это на вчерашнего Шекспира, который вообще не умел остановиться в выпивке! Может, менто-коррекция неведомо для Смотрителя и высоколобых спецов из Службы как-то побочно влияет на иные функции человеческого организма? На приязнь к алкоголю, например?.. Может, Уилл теперь — трезвенник и трудоголик? Коли так, то Смотритель сможет внести скромный вклад в научные разработки Службы, сможет их углубить и расширить, что радует.
Но вопрос подопечного стоило прояснить.
— Что как? — полюбопытствовал.
— В смысле — хорошо у меня вышло или плохо?
— Первый акт? Да что там хорошо? Гениально!
Смотритель не стал жалеть эпитета, тем более что текст, написанный Уиллом, как уже сказано, хоть и отличался от канонического, от вошедшего в «Великое фолио», от знаемого в двадцать третьем веке, но был предельно близок к нему. Уже сегодня близок. А о возможных последующих переделках тоже упоминалось.
— Я серьезно, — не поверил эпитету Уилл.
— И я не шучу, — вполне серьезно ответил Смотритель. — Ты написал прекрасный первый акт, персонажи у тебя живые, объемные, текст тугой, а второй акт, уверен, выйдет еще лучше, потому что я уже слышал кусочек из него — ну, слова Катарины… Могу себе представить, что будет завтра.
— А будет завтра?
Складывалось ощущение, что Уилл, обретший ту самую яркую и умную игрушку, готов был играть в нее по правилам дарителя (за закрытой дверью), но не был уверен, что даритель однажды ее не отнимет. Или — что она не сломается.
— Будет и завтра, и послезавтра, и годы впереди, — вполне искренне утешил его Смотритель, потому что утешение было не пустой фразой, но чистой правдой. — Ты ж не дурак, Уилл, ты ж должен понимать, что создать такого Потрясающего Копьем… кстати, твоя придумка, молодец!., который жил бы не день или год, а черт-те сколько… ну, может, сто лет, а может — полтыщи!., создать такого и обмануть весь мир — это, брат, стоит пары десятков лет нашей с тобой ценной жизни.
2
Английское написание фамилии реального Уилла Шекспира — Shaksper. Потрясающий Копьем по-английски — Shake Spear.