Страница 12 из 146
— Кончен бал. — Я поднялся и помог встать придавленному толстяку.
Он засунул в кобуру бесполезный уже лучевик, протянул мне руку.
— Спасибо, вы спасли мне жизнь. А лучше бы вы спасали только свою…
— Почему?
— Моя мне будет дорого стоить.
В молчании мы добрались до кабинета дежурного, он толкнул дверь и вошел в приемную.
Жаклин и Факетти мрачно курили под охраной истукана дежурного. Увидев меня, Джин радостно крикнул:
— Наконец-то! Ну, что там?
Кодбюри перебил его, не церемонясь:
— Он вам потом расскажет. — Взял листок бумаги, что-то черкнул на нем. — Отдайте дежурному у выхода, иначе не выпустят.
Когда мы вышли, я рассказал о своих приключениях. Жаклин иронически заметила:
— Приобрели новую профессию — спасателя. Второй день практикуетесь.
Я отпарировал:
— Надеюсь, вас мне спасать не придется.
— Не ссорьтесь, ребята, — тихо сказал Джин. — Эта история будет стоить места старому Кодбюри: Бигль не прощает ошибок. А это значит, что у Лайка появляется враг…
— Дикий? — спросил я и добавил беспечно: — Он и так меня не терпит.
— Тут другое, — пояснил Джин, — чувство недоброжелательства перейдет во вражду. А как враг Дикий очень опасен.
Время показало, что Джин был прав.
Глава 8,
в которой Лайка знакомят со сламом
Проснулся я поздно, долго лежал не двигаясь, не открывая глаз: болела голова, руки как ватные — не поднять, не пошевелить.
Я уже клял себя за то, что ввязался в это дело. В конце концов, я Мак-Брайту не подчинен: мы делаем одно дело, хотя и разными способами. Мы можем и должны помогать друг другу, когда это безопасно. И тут же оборвал себя: не спеши осуждать Мак-Брайта. Сейчас ему прибавились лишние хлопоты — прикрывать тебя. И вряд ли бы он стал рисковать твоим положением, не продумав игры, не взвесив все «за» и «против». А ведь есть еще Первый, который, несомненно, знает и о вчерашней акции, и о моем участии в ней. Значит, оно было обдумано и согласовано. Только зачем — непонятно…
После душа я почувствовал себя значительно лучше, выпил кофе, принесенный горничной, вышел из отеля, поискал глазами Ли. Мальчишки не было. Особенно удивляться не стал, подошел к киоску, купил утренний выпуск «Новостей», перелистал тщательно. Так и есть: о вчерашнем происшествии ни слова. А разве ты ждал иного? Нет, конечно. В этом прекрасном свободном мире отсутствует одна маленькая деталь — свобода. Маленькая-то она маленькая, но без нее как-то неуютно. Хотя многие привыкают, живут, помнят извечное «стерпится — слюбится». А если не стерпится, не слюбится? Вот тогда иди в трущобы, слам, действуй, добывай себе эту свободу, рискуй ежечасно, но помни: в газетах тебя не прославят, в песнях не воспоют, имя твое в речах не рассиропят. Вот почему, к примеру, для приема в клубе «При свечах» колонки не пожалели, и даже некто Чабби Лайк в списке гостей упомянут, а о его посещении полицейского корпуса и речи нет: не событие!
Ну ладно, шутки в сторону. Что будем делать, Лайк?
— Дышишь свежим воздухом?
Резко обернулся, вздохнул облегченно: держи себя в руках, Лайк, не распускайся.
— Доброе утро, Линнет.
Она — в белом платьице-тунике, сандалиях с ремешками до колен, волосы схвачены золотым обручем — смеется:
— Хочешь, расскажу, что будешь делать в ближайшие несколько часов?
— Поделись всеведением.
— Повезу тебя туда, где с тобой и о прошлом поговорят, и о будущем поведают.
— Куда поедем?
— Вокзал «Торно», — сказала она в микрофон электроля.
— Я однажды был на вокзале «Торно»…
Она удивленно спросила:
— Когда?
— Вчера. С нашим общим другом. Почему опять вокзал?
Линнет пожала плечами.
— И опять и всегда… Традиционное место встречи.
— Место встречи не должно быть традиционным: это аксиома подпольщика.
— На вокзале «Торно» семьдесят семь перронов. Интенсивность работы предельная: каждые двадцать секунд прибывает или уходит моноэкспресс. Это же главный узел Мегалополиса: он соединяет центр с рабочими «окраинами», с «трущобами», с городами-спутниками. Пропускная способность его — двадцать миллионов пассажиров в сутки. Трудно ли потеряться среди них?
Мы прошли через вертящиеся двери в гигантский распределительный узел, откуда бесчисленные эскалаторы уносили пассажиров в туннели под светящимися табло с номерами вокзальных путей. По одному из них мы поднялись на второй этаж, прошли мимо цветной шеренги автоматов с газетами, жевательной резинкой и сигаретами, парфюмерией и значками — бляхами — черт знает с чем еще! — и наконец вышли на волю, прямо к подъезду, уткнувшему свой китовый нос в табло с расписанием и указателем «Путь № 7».
— А почему седьмой путь? — поинтересовался я. — Вчера был второй…
— Любой из первой десятки, — пояснила Линнет. — И любая станция по вкусу: от первой до шестой. Сейчас поедем до третьей.
Третья станция ничем не отличалась от первой, на которой я побывал вчера вечером: тот же длинный перрон, те же унылые автоматы, те же турникеты у выхода, та же стоянка электролей, и даже машин столько же — три, магическое число главного диспетчера.
— Поедем, — сказал я, но Линнет отказалась:
— Лучше пешком: спокойнее. Да и недалеко…
Окраина — кварталы бедноты. Здесь в ультрасовременных с виду — только с виду! — зданиях живут те, кто делает Систему сегодня: ее руки. Мне казалось — а по сути, и было так, — что я не раз проходил по теплому асфальту Семьдесят пятой улицы, поворачивая на Сто сорок шестую, шел мимо этого кондитерского магазинчика, ждал кого-то в баре Хиггинса с завлекательной надписью на дверях «У нас всегда есть что выпить!», играл в расшибалочку блестящей монетой с гордым профилем шефа Системы, стоял в очереди в кинематограф с юниэкраном, чтобы увидеть знаменитого Ланни Хоу в боевике «Планета — время любить!».
Повторяю еще раз: я не был в Мегалополисе, но был его жителем и на все вопросы давно получил ответ: и сколько людей в каждом доме, и каковы в нем квартиры (ученический пенал, увеличенный до размеров человеческого роста), и где работают его обитатели («Автомобильный центр», «Сталь Нью-Джи», «Шахты Факетти», заводы Холдинга — несть им числа!), и как развлекаются они (кружка тэйла по вечерам, киношка или бар с традиционным стаканом, парк увеселительных автоматов или телеварьете на углу Сто пятой и Восемьдесят второй, а по воскресеньям — семейный выезд в центр — мотай свои денежки, рабочий класс!), и как любят, и как дышат, и как смеются — впрочем, как и все люди во всем мире, поделенном на две большие глыбы, бывшие когда-то одним домом, одной Планетой.
— Поспешим, — прервала мои раздумья Линнет, — нас ждут.
— Прости, задумался… Кто ждет?
— Сюрприз.
— Долго еще?
— Пришли, — сказала она, оглянулась, свернула за угол, потянув меня за руку, толкнула плечом дверь какого-то подъезда. — Сюда.
Мы спустились в полуподвал, открыли скрипящую дверь, прошли по темному коридору со множеством кабелей, протянутых прямо по стенам, подошли к стальной двери с вечной надписью о нежелательности посторонних. Линнет постучала негромко, и из-за двери спросили:
— Кто нужен?
— Почта для Седьмого, — сказала Линнет.
Дверь открылась. На пороге стоял невысокий плотный старик в сером комбинезоне с красной нашивкой на рукаве. На ней были вышиты три скрещенные молнии. «Электрохозяйство района», — догадался я.
Старик отступил, давая дорогу.
Мы прошли через низкий машинный зал, поднялись по ступенькам к стеклянной будочке в конце его.
— Входите. — Голос был мне знаком.
В тесной комнатке — судя по оборудованию, пультовой — на табуретке сидел Мак-Брайт, а рядом на стуле — незнакомый мне человек лет сорока.
— Привет, Чабби, — сказал Мак-Брайт. — Знакомься.
Незнакомец поднялся и, прихрамывая, подошел ко мне.
— Доктор Стоун, — протянул руку.
Я пожал ее, вспоминая, где я слыхал это имя, вспомнил и с уважением посмотрел на Стоуна.