Страница 251 из 255
«Что значит твои „ты“, „у тебя“?.. У тебя самого появились новые планы? Отдельные?..»
«Я отвечу…»
Но не ответил, потому что подошли к воротам Никанора, наглухо закрытым. Иешуа встал перед ними, протянул вперед руки — как некогда, если хотел совершить очередное чудо местного значения, — и ворота рывком распахнулись, воротины были словно отброшены в стороны мощной силой, а деревянный брус, служивший засовом, упал на камни — переломанный пополам.
— Я пришел, — вроде бы тихо сказал Иешуа, а голос его загремел над площадью Храма, будто усиленный десятками динамиков. — Кто встретит меня в Храме Бога моего?..
ДЕЙСТВИЕ — 2
ЭПИЗОД — 11
ИУДЕЯ. ИЕРУСАЛИМ. 28 год от Р.Х., месяц Сиван; ФРАНЦИЯ. ЛЕ-ТУКЕ-ПАРИ-ПЛЯЖ, 2160 от Р.Х., месяц май
(Окончание)
Прогремел голос и стих. И ответом ему была тишина — мертвая, как и все в этом мертвом, по мнению Иешуа, Храме. Быть такого не может, с недоумением подумал Петр, хоть ночь, хоть полночь, а внутри непосредственно Храма специальный местный народец существует — и еще какой, еще сколько! Однажды Петру довелось встречаться с одним из своих связников именно в Храме, во Дворе язычников, и именно ночью (Петр любил выбирать достаточно опасные и оттого нелогичные места для конспиративных встреч), так ночная храмовая стража чуть ли не дубинками выгнала их, пьяных и плохо соображающих прохожих на Терапийон, и количество выводящих тогда явно превышало разумное. Помнится, человек двенадцать их было — против двоих…
А где они — или их сегодняшние дубли — в данный момент? Оказывается, есть, оказывается, видели и ждали! Они проявились в ночи ее темными призраками, встали вокруг — молчаливо и грозно, снова двенадцать, дюжина, святое число, и Петр увидел не дубинки, а короткие римские мечи в руках многих из них, что странным показалось: никто, кроме римлян, не мог в Иудее владеть холодным оружием, это каралось. Но что нельзя днем, позволяет ночь, а Храм — лучший схрон для того, что хочется скрыть от римской власти… Левиты взяли в кольцо пришельцев, и хотя последних было больше и возможности каждого, помноженные на возможность всех, представлялись несравнимыми с тупой и механической силой семи или восьми мечей хозяева чувствовали себя вполне уверенно. Да и кого они видели перед собой? Ну, странно одетых людей, очень странно, но мало ли странностей таит в себе иерусалимская ночь? Да и не казались левитам опасными эти не очень молодые мужчины и одна молодая женщина. Что они — против отточенной стали и сильных мышц?..
А потом двое из левитов чуть разошлись, подвинулись, и к незваным гостям из глубины Азары — Двора Жертвоприношений вышли два коэна третьей чреды, не ошибся Петр.
— Кто вы и что вам надо среди ночи в святом доме? — спросил на арамейском один из коэнов, постарше.
— Разве мы в святом доме? — удивился Иешуа. — Мы — во дворе, куда пускают всякого, кто хочет поглазеть на дом Бога, который вы называете святым.
Никто, кроме Петра, не понимал слышимого, не знал этого мертвого языка, и лишь интонация, которую Мастера отлично умели слушать и чувствовать, позволяла легко догадываться — о чем идет речь.
И все же Вик Сендерс спросил Петра шепотом:
— Что они хотят? Под местоимением «они» имелись в виду левиты.
— Они хотят знать, кто мы такие, — шепнул в ответ Петр.
— Это-то я и сам понял, — удовлетворенно кивнул Вик и умолк, слушая и пытаясь понять дальше.
А дальше следовало ожидаемое: взметенные мечи и дубины, быстрый и дружный шаг всей дюжины к пришельцам — и стоп-кадр. Двенадцать одновременно застыли в нелепых позах, словно время для них замерло: у кого нога задрана, кто завалился вперед, нарушая закон тяготения, рты раззявлены, глаза выпучены — моментальная фотка, запечатлевшая глупую и яростную атаку.
Двух коэнов явление природы, легко сочиненное Иешуа, не коснулось: как стояли, так и остались, разве что глаза тоже выпучили — от изумления пополам с ужасом. Ну не привыкли они к чудесам на земле, по определению чудесами взлелеянной…
Иешуа прошелся вдоль нерукотворных статуй.
— Вот вам, коэны, прямое нарушение второй заповеди патриарха нашего Моше: изображение «того, что на земле внизу». Типичные римские изваяния. Правда, не совсем рукотворные. Но что особенно забавно, встали-то эти изваяния у стен Храма. И будут стоять, пока я их не освобожу. А я пока не собираюсь их освобождать. Пусть стоят. Красиво…
Он постучал кулаком по лбу одного из левитов: каменным получился звук. И впрямь статуя.
У старшего коэна сам собой тоже выдавился звук. Что-то вроде «кхгдык». Но коэн справился с собой и склочным тоном задал вопрос:
— Ты их умертвил, незнакомец?
— Как можно! — ужаснулся Иешуа. — Это было бы нарушением и шестой заповеди «не убий», многовато для одного раза. Я просто остановил вокруг них время. Они живы и здоровы, но, скажем так, выброшены на берег реки, именуемой эллинами Хроносом. Пройдут годы, коэн, ты состаришься и умрешь, а они так и будут стоять статуями у ворот Никанора. И ведь не свалить их, даже не сдвинуть, потому что никому, кроме меня, в этом мире не дано запустить в движение остановленное время. Считай эти изваяния моим подарком Храму.
Коэн-старший, не говоря ни слова, кивнул коэну-младшему, парню по виду крепкому. Тот понял кивок однозначно, уперся ручищами в одну из «статуй», но не то чтобы сдвинуть — пошевелить не смог. Даже редкая и длинная бороденка «статуи» как взлетела вверх, так и повисла параллельно земле, не колеблясь.
— Я бы на вашем месте не рисковал, — заметил Иешуа. — Сдвинуть не сдвинете, а сломать — это возможно.
Младший коэн куда-то исчез, растворился в темноте, а старший спросил — не без почтительного ужаса в голосе:
— Кто ты, человек?
— Ты должен знать меня, коэн. Во всяком случае — помнить. Я — Иешуа из Нацрата, известный в земле Ханаанской как Ма-шиах, распятый воинами Пилата по наговору твоего коэна-гадола Кайафы, воскресший и вознесшийся к Отцу моему и сегодня пришедший на землю вновь, как и было предсказано пророками. А знаешь ли ты, коэн, зачем я вернулся?
Зрелище было — из редкостных. Ночь, сполохи факелов, моментальная скульптурная группа «Левиты, нападающие на врагов Храма», не менее живописная (от слова «живая») группа ни черта не понимающих Мастеров, начинающих проявлять признаки беспокойства и даже бунта, в качестве обвиняемого — довольно растерянный и испуганный (как и положено обвиняемому) коэн третьей чреды и в качестве обвинителя — знаменитый в эти времена в Иудее, Галилее, Самарии, Идумее и проч. Машиах, Иисус, получивший прозвище Христос, чье Второе Пришествие уверенно прорицали отнюдь не малочисленные последователи его учения — как в Иершалаиме, так и по всей земле Ханаанской. Ну и Петр — сбоку, зрителем. И еще один зритель — Дэнис, явно пришедший в себя сам или «отпущенный» Иешуа, с ба-а-альшим любопытством за всем наблюдающий, хотя тоже, как и Мастера, безъязыкий и глухой.
Коли все это по-прежнему — театр, то из солистов на сцене — один Иешуа. Пока. И один зритель — Петр. Все остальные — статисты, даже Анна-Мари. А ведь так и было обещано: то, что сделает и скажет Иешуа, будет важно только двоим ему самому и Петру. Остальные по замыслу — не в счет. Для них — только чудо, которое еще не свершилось, статуи левитов — это еще не чудо, это разминка. Потому что идея праздника у Петра вызывала сейчас большие сомнения: ну что праздничного в ночном брожении по Храму? Одно беспокойство. Уж лучше бы остаться в замке баронов Левенкур или, в крайнем случае, в доме Петра в Нижнем городе. Все-таки тепло, спокойно и сытно-пьяно.
Но праздник для Иешуа — понятие виртуальное. Исполни задуманное — вот тебе и праздник.
А что задумано?..
Молчание затягивалось.
«Что или кого ждем, Иешуа?»
«Кажется мне, еще одного зрителя…»
«Нас будет двое?»
«Понимающих — да».
«А как же твой будущий партнер?»
«Дэнис?.. Я сделаю так, чтобы он понимал. Но — не вмешивался, пока я не позволю».