Страница 30 из 76
Продвигаясь к Волге, мы были всегда готовы ввязаться в драку, а иногда даже здорово рискнуть ради выигрыша во времени. Дело в том, что обеспечивать высокие темпы наступления танкового батальона, включая все его службы обеспечения, даже в идеальных условиях крайне сложно. График движения был весьма плотным, поэтому небоевые транспортные средства зачастую сильно отставали от нас. В августе мы наконец вплотную подошли к оперативной цели — к северному участку излучины Дона. И понимали, что время беззаботного продвижения по степи миновало, ибо река, как мы считали, представляла собой для отступавших русских последний рубеж, защищать который они будут до конца.
Уже темнело, когда поступило распоряжение остановиться на ночь в одном из ближайших сел. По данным воздушной разведки, признаков присутствия неприятельских сил в селе хотя и не обнаружено, их линия обороны проходит неподалеку у речки. Стояла жара, спасение приносил лишь прохладный ветер, дувший с севера. Днем прогремела короткая, но сильная гроза. Небеса вдруг разверзлись, но истосковавшаяся по воде, ссохшаяся земля мгновенно впитала обильную влагу, и сейчас парило. Мы зачарованно смотрели на вспышки молний, но надвинувшиеся грозовые тучи, в конце концов, скрыли их, пролившись ливнем, который, впрочем, желанной прохлады не принес. Мы остановились, едва завидев первые хаты. Офицеры были созваны на летучку. Я видел, как они стояли, прислушиваясь, и в бинокли осматривали подступы к селу. Двигатель я решил заглушить, и сразу все вокруг стало безмятежным и спокойным.
Еще мальчишкой я читал роман Михаила Шолохова «Тихий Дон», и описание предреволюционной обстановки поразило меня. Сейчас я по воле судьбы оказался заброшен туда, где развертывались описанные Шолоховым события. Как рассказывали, Шолохов до сих пор жил в одной из казацких станиц где-то неподалеку, так что она вполне могла оказаться этим самым селом. Персонажи Шолохова поразили меня и своим крестьянским духом, любовью к земле, запечатлевшись в моем сознании как символ несгибаемости и силы русского народа. А не пробудили ли мы дремавшего исполина? Я и думать не мог, что когда-нибудь окажусь на Дону, а если уж мне выпало бы здесь оказаться, я явно предпочел бы прибыть сюда в несколько ином качестве — как друг, но не как завоеватель. Но тут поступила команда продолжить движение, и вскоре мимо потянулись выкрашенные мелом глинобитные хаты села, названия которого мы даже не знали. Вообще в тот вечер все здесь показалось нам каким-то странным, чувствовалось, что сам здешний воздух отличается от обычного. Впрочем, я готов был отнести это на счет вконец расстроенных нервов.
Голова колонны состояла из восьми танков, и мы осторожно пробирались вперед. Наш командир гауптман Z, явно понадеявшись на нашу мощь, не удосужился провести разведку, как не дал распоряжения обозу чуть отстать. И наша колонна — танки, грузовики, автомобили-вездеходы — устремлялась вперед в надежде на скорый и удобный ночлег. Мы двигались бок о бок, рядом, по три машины на одной линии, и едва не задевая глинобитную стену хат, я выдвинул перископ, чтобы лучше видеть обстановку. За исключением шума, производимого нашей колонной, все здесь, казалось, дышало покоем, даже собаки, и те не лаяли. И все же, хоть описать это трудно, чувствовалось, что село это обитаемо, что где-то буквально в двух шагах от нас течет своя, неизвестная нам и не ощущаемая нами жизнь — но где? Верны ли данные люфтваффе о том, что русские при отступлении к Дону все же оставили это село? Мы уже успели углубиться в село настолько, что наши грузовики проезжали мимо первых домишек, и, казалось, тревожиться было совершенно не о чем. Гауптман Z находился в танке, идущем рядом, и командир танка велел мне увеличить скорость. И вот тут и начался ад!
По броне моего танка защелкали пули, потом глухо разорвалась ручная граната. По глупости поставив себя в положение мишеней для стрельбы, мы лихорадочно гадали, есть ли у русских кое-что посущественнее винтовок и автоматов для борьбы с нами. Ужас состоял в том, что мы не имели возможности применить против внезапно атаковавших нас русских наши танковые орудия, и оказались отрезаны от хвоста колонны. И снова «иваны» одурачили нас. Они сначала терпеливо выжидали, пока мы не продвинемся достаточно глубоко, а потом обстреляли наши грузовики. Пару раз рвануло — я заметил отсветы пламени на стене хаты. Грузовики были объяты пламенем, а наш стрелок, открыв люк, выглянул посмотреть, что происходит. По его словам, полнейший хаос, вопли отчаяния, все бегут, кто куда. Солдаты не скупились на брань в адрес нашего гауптмана Z. Мы оказались в ловушке — ни вперед, ни назад. Стрелок развернул башню, но стрелять было некуда, нападавшие оставались невидимками.
В тусклом свете единственной лампочки мы в нашем танке заспорили. И, как часто случалось в подобных ситуациях, я ощутил острейшее желание освободить кишечник. Когда командир танка приказал двигаться вперед, а потом свернуть, я крикнул, что с места не сдвинусь. Он напомнил мне, что, дескать, это приказ. Я по-прежнему никак не реагировал. Надо сказать, я по достоинству оценил его стремление свести конфликт к безобидному инциденту, «недоразумению», не более того, в противном случае, то есть дай он делу ход, это обернулось бы для меня, один Бог ведает, какими последствиями.
И тут стрельба столь, неожиданно начавшись, враз смолкла. Все, оказывается, заняло не более десятка минут. Отовсюду раздавались крики по-русски, и, по словам нашего стрелка, повсюду мелькали тени. После минут томительного ожидания вдруг по броне постучали — явился наш фельдфебель и заверил нас, что, мол, все спокойно, ни единого вражеского солдата не осталось.
Дорога уперлась в покрытую травой лужайку с водоемом в центре, вокруг которого очень удобно было развернуть круговую оборону. Позади догорали несколько наших грузовиков, с них пламя перекинулось и на крытые сеном хаты. Было много убитых и еще больше раненых, все наши переругивались, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Никто и не сомневался, что прояви мы надлежащую бдительность, этого досадного инцидента бы не случилось.
Постепенно обстановка нормализовалась, невзирая даже на продолжавшие гореть грузовики. Кто-то на противоположном конце пруда заиграл на губной гармошке, я улегся на траву и стал смотреть в небо.
Описанный инцидент многому научил нас — со временем все кусочки сложились в единую картину. Когда грузовики стали проезжать мимо первых хат, Артур, наш повар, вышел и, когда стал ломиться в дверь одной из хат, прямо через дверь в него и выстрелили, Артур погиб на месте, вот после этого и началась вся эта катавасия. И еще одно — гибель Артура, разумеется, все восприняли как беду, но при осмотре тела оказалось, что его карманы полны плитками шоколада. Мы в глаза не видели шоколада недели, наверное, три. Все кругом, как обычно, ссылались на перебои с войсковым подвозом. А между тем кое-кто из офицеров лакомился шоколадом, причем плитки были в той же обертке, что и обнаруженные в карманах погибшего Артура.
Около полуночи мы положили наших погибших товарищей в свежевырытые могилы под деревьями. Наш лейтенант произнес довольно корявую надгробную речь, хотя и нашел слова для каждого, однако, когда очередь дошла до Артура, он упомянул лишь его фамилию и воинское звание.
Я заметил, как пожилая женщина кивает мне из дверей одной из хат. Подойдя к ней, я рассмотрел ее поближе. Добрый взгляд, изрезанное морщинами лицо. Женщина была настолько запугана, что обратилась ко мне за разрешением пройти к одной из горящих хат. Я решил пойти вместе с ней. Она стала рассказывать мне о том, что в огне погибла молодая мать и ее маленькие дети, и, не выдержав, разрыдалась сама. В тот момент рухнула кровля, исключая даже малейшие шансы на спасение обитателей этого злосчастного дома. Но женщина продолжала вглядываться в дымящиеся головешки — все, что осталось от хаты, в надежде, что матери с детьми все же удалось спастись. Но старушка представления не имела, куда они могли деться сейчас. Когда мы шли обратно, я спросил у нее, что произошло вечером. Она рассказала мне, что едва успели прибыть русские, как сразу же за ними появились и мы, потом завязалась перестрелка, и что она очень перепугалась.