Страница 28 из 76
Позже мы прибыли на берег реки, по-моему, Миуса. К нашему удивлению, нам приказали готовить оборонительные позиции на этом самом берегу. Отсюда хорошо просматривались все подходы. Вскоре прибыли саперы и соорудили понтонный мост. Нашему батальону были приданы несколько зенитных орудий, и нас предупредили, что предстоит давно уже назревший ремонт материальной части и одновременно охрана и в случае необходимости оборона понтонного моста. Надо сказать, нас такое положение вполне устраивало, и у самой воды в считаные минуты были разбиты палатки. Вскоре мы уже вовсю плескались в прохладной воде.
Вокруг лежала степь, и к мосту не было ни единой дороги, даже плохонькой, поэтому транспорт прибывал со всех сторон. За исключением казацкой станицы в нескольких километрах от нас, местность была безлюдной. Рейхсмаршал Геринг, в тот период ответственный за экономику оккупированных районов, издал распоряжение о том, что нашей армии следует по возможности самой обеспечивать себя провиантом. И хотя мы понимали, что здесь, на ссохшейся земле чудес ожидать нечего, что местным жителям впору хотя бы самих себя обеспечить хлебом, все-таки отправились обследовать окрестности на предмет поиска пропитания.
Однако советское командование довольно быстро узнало о существовании нашего временного моста и направило к нему несколько штурмовиков. Русские летчики, обнаружив, что мост охраняют зенитчики, предпочли убраться подобру-поздорову. Наши же «мессершмитты» не появлялись вообще, скорее всего, потому, что основные силы авиации были брошены на Сталинград. Что нас донимало, так это непонятный низкоскоростной самолетик русских, почти еженощно круживший над нами на бреющем полете. Каждому немецкому солдату, побывавшему на Восточном фронте, была знакома эта «швейная машинка», как прозвали его вследствие характерного звука мотора. Поскольку самолет этот никогда не появлялся в светлое время суток, никто из нас представления не имел, каков он на вид. Подбить его на бреющем из обычной зенитки тоже было невозможно — он всегда кружил над нашими позициями с выключенным двигателем. Иногда можно было разобрать очертания пилота, забрасывавшего нас ручными гранатами и легкими бомбами и выкрикивавшего ругательства в наш адрес, но я не помню ни одного случая, чтобы пресловутую «швейную машинку» сбили.
Но куда больше волновали и беспокоили нас участившиеся случаи таинственного подрыва техники. Что ни день, один из наших автомобилей или бронетранспортеров взлетал на воздух, наезжая на противотанковые мины-тарелки. Кто-то регулярно зарывал их в землю по ночам, и, поскольку дорог, ведущих к мосту, не существовало, крайне трудно было держать под контролем обширную территорию, по которой передвигалась техника. Нам было известно, что наш командир получил суровую взбучку в штабе дивизии из-за этих потерь, естественно, он задал взбучку и своим подчиненным, нас это задело за живое, и мы сочли делом чести отыскать виновного. И мы обнаружили его в одну из лунных ночей! Мы выставили парочку дополнительных постов, чтобы те проследили за деревней, и они на самом деле обнаружили, как по степи осторожно пробирается чья-то маленькая фигурка. И схватив неизвестного любителя ночных прогулок, они убедились, что это и есть злоумышленник. Вернее, злоумышленница. Ею оказалась пожилая крестьянка, женщине было за шестьдесят. При ней была обнаружена противотанковая мина и лопатка с коротким черенком.
В то погожее утро я поднялся, как обычно, и сразу же направился к речке помыться. И очень удивился, увидев сидевшую под ивой старушку со связанными руками. Я все же поздоровался, но она будто воды в рот набрала. И сама она, и ее обувь, и одежда производили впечатление дряхлости, чувствовалось, что этой женщине в жизни пришлось несладко, в этой степи хлеб даром не доставался. Когда-то светлые, волосы сейчас поседели и были связаны тугим узлом на затылке. Она казалась сутулой, даже горбатой, словно тяжкая жизнь стремилась пригнетить ее, прибить к земле, однако, невзирая на дряхлость, неряхой она мне не показалась.
Заметив меня, один из охранявших мост солдат подошел ко мне и ввел в курс дела. Женщина внимательно следила за нами и наверняка ожидала от меня взрыва возмущения. Но его не последовало. Что-то было в ней такое, что поражало, изумляло меня до глубины души. В ответ на мою реплику, что, мол, мы очень довольны, что она наконец попалась, она, скривившись, плюнула в мою сторону. Я спросил, как ее зовут, женщина ответила, что зовут ее Галина.
— Галина..? А по отчеству?
— Галина, и все! — отрезала она, явно не желая разговаривать со мной.
Правда, тут же добавила с угрозой:
— У меня трое сыновей в армии!
Видимо, мне следовало понять это так: «Погоди, они еще и до тебя доберутся!»
Еще утром ее потащили на допрос в одну из хат, где размещался командный пункт и штаб одновременно. Потом наш командир, майор Матцен, который был родом из Шлезвиг-Гольштейна, которому было уже под пятьдесят, допросил женщину. К слову сказать, наш майор был человеком порядочным. Когда я минут пять спустя увидел, как Галину вывели из штаба, следов побоев на женщине я не заметил. В данных обстоятельствах майору Матцену оставалось лишь единственное решение. И он вынес приговор.
Странно и жутко было смотреть, как два здоровенных бугая-охранника выводят эту тщедушную старушонку из хаты. На ногах у нее были соломенные лапти, и завязка на одной ноге развязалась, и она едва не потеряла эту диковинную туфлю. Горб на спине не давал ей высоко поднять голову, но все видели, что она отмеряет последние метры на этой земле с гордым видом. Сначала ее подвели к полевой кухне и предложили поесть. Она отказалась, согласилась только глотнуть воды. Я поймал себя на мысли, что восхищен мужеством и смелостью этой женщины, не терявшей присутствия духа даже в этой безнадежной ситуации. Один из конвоиров подозвал меня и попросил перевести ее слова. Она попросила нас выполнить ее последнее желание — сводить ее к реке, на берегах которой она родилась и прожила всю жизнь. Мы молча проводили ее до воды. С повлажневшими глазами она сложила на груди руки, словно для молитвы, и тихо произнесла: «Прощай, Миус! Спасибо тебе за все!» Взглянув на реку, она поправила платок на голове, повернулась и заявила, что готова принять смерть.
Пока мы ходили к реке, наскоро соорудили подобие виселицы и привязали к ней веревку с петлей на конце. Я заметил, что Галина мельком взглянула на орудие убийства, но без страха или волнения. Под петлей поставили несколько снарядных ящиков — получилось высоковато, и кто-то попытался подсадить Галину, однако женщина решительно отказалась, попыталась вскарабкаться на ящики, но упала, и конвоир, подхватив ее под мышки, поставил на ящики. Женщина еще раз взглянула на реку. Потом вдаль, туда, где лежала ее деревня, а потом на нас. Все молчали. Едва конвоир взял в руки петлю и попытался надеть на шею Галине, как она выхватила ее у него и надела сама. У того глаза на лоб полезли — так он был поражен. Потом она, брезгливо плюнув в нашу сторону, срывающимся голосом выкрикнула:
— Гады, гады фашистские! Гады проклятые! Да здравствует революция! Да здравствует Ленин! Долой фашистов! Вы — зараза для всего мира!
Было заметно, что майору Матцену вся эта сцена явно претила, и он стал проявлять признаки нетерпения. Я сидел как раз позади него и заметил, как он кивком головы велел охранникам покончить со всем. Майор приложил руку к козырьку фуражки, отдавая честь героизму этой женщины. После этого конвоир, подойдя к виселице, выбил ящики из-под ног приговоренной. Раздался глухой стук, и наступила тишина.
Матцен, повернувшись к нам, бесцветным голосом произнес:
— Быстро отнести ее вниз и похоронить!
Я отвязал веревку от поперечной перекладины, и мы, осторожно взяв еще теплое тело, отнесли вниз по склону к месту, располагавшемуся в нескольких десятках метров от реки, вырыли могилу. Я осмотрел труп и ничего не обнаружил — ни колец, ни украшений, ничего. То ли от лени, то ли от жары, но мы не стали рыть глубоко. Когда женщину положили в могилу, я бросил туда и веревку. Не знаю, почему я так поступил, возможно, чтобы оставить хоть какой-то знак того, как она умерла. Закидывая землей могилу, я раздумывал над тем, что ведь наверняка в деревне есть кто-нибудь из ее родственников и друзей. Поэтому, когда на месте захоронения возник невысокий холмик, я с молчаливого согласия товарищей водрузил на него камень побольше — в качестве ориентира.