Доктора флота

— Ребра у тебя пересчитать можно, когда танцуешь, — сказал ей Васятка. — Чистая торбина.

— Это что ж такое, торбина? — поинтересовалась Анюта.

— Скотина тощая, плохо кормленная, — охотно разъяснил Васятка. Мысль о том, что его слова могут быть неприятны девушке, обидны, даже не приходила ему в голову.

— Спасибо, — ответила Анюта. Она не обиделась, не отошла в сторону, а только отвернулась, сказала равнодушно: — Не нравлюсь — ищи другую. Вон сколько девчат стоит у забора.

В Жиганске, когда хотели сказать, что девушка хороша собой, говорили: «чистая ватрушка на меду». Худая Анька была совсем не похожа на ватрушку, но Васятке она нравилась. Нравились ее прозрачные, словно у кошки, глаза, неторопливая певучая речь, густые черные волосы. Аня эвакуировалась из Витебска. До войны она закончила семь классов, подала документы в медицинский техникум, но до экзаменов дело не дошло. Строила оборонительные рубежи под городом, потом спешная эвакуация с матерью едва ли не последним эшелоном. Сейчас Аня работала на бывшем коломенском заводе токарем, стояла у станка по двенадцать-четырнадцать часов и, вернувшись к хозяйке, у которой они с матерью снимали угол, едва живая от усталости, замертво валилась на постель. Не было сил даже в баню пойти, постирать. Смешно, но первый раз отправиться на танцы ее заставила мать.

— А ну вставай, причешись, переоденься, — приговаривала она, тормоша крепко спавшую дочь. — Вставай, говорю. Совсем в старухи записалась. Только завод и кровать. Иди развейся немного, с парнем каким-нибудь познакомишься. Все веселей будет.

— Отстань, — дочь поглубже натянула одеяло. — Сил нет никаких. Да и где ты этих парней видела? Инвалиды одни.

Но все же поднялась, надела материнские фильдеперсовые чулки, продела в уши маленькие сережки, подарок отца к пятнадцатилетию, сказала на прощанье:

— Через час приду. Дольше там делать нечего.

Вернулась в первом часу ночи. Мать не ложилась, ждала.

— Познакомилась? — первым делом спросила она.

— Познакомилась. — Анюта тяжело плюхнулась на кровать, устало закрыла глаза. — С виду вроде парень как парень. А странный. Первый раз такого встречаю.

— Что же в нем особенного?

— Не знаю, о чем с ним разговаривать. Ничего не читал, ничего не знает. Понять не могу, как такого приняли в Академию.

— В Академию сейчас разных принимают. Война. Где ты этих умных напасешься? — прокомментировала мать.

— Вместо «сегодня» говорит «седни», — продолжала рассказывать Анюта, — вместо «в прошлом году» — «лони». И зовут как-то чудно — Васятка.

— А ты с другим познакомься, — предложила мать. — Ты у меня девица привлекательная. Ходи почаще и познакомишься.

Анюта не стала рассказывать матери, какой у нее произошел с этим Васяткой смешной разговор. Во время танцев она сильно закашлялась. Васятка остановился и, дождавшись, когда она успокоится, озабоченно спросил:

— Ты часом не больна? Сильно кашляешь. У меня дядя, отцов брат, кашлял, кашлял и помер.

— Утешил, — улыбнулась она. Простодушие этого парня веселило ее. — Ты ж будущий врач. Ты и лечи. В поликлинике сказали, что у меня легкие слабые.

— Верно, лечить тебя буду, — сказал Васятка, приняв ее слова всерьез. — Я знаю способ. Лучшего средства, чем собачий жир, нету. Батя с мамкой нас всегда собачьим жиром лечили.

— Фу, — сказала она, брезгливо скривив губы. — Я к нему и близко не подойду.

— Подойдешь, — уверенно сказал Васятка.

«Смешной, — подумала Анюта, ложась под одеяло. — Но с Женей интересней, — вспомнила она своего начальника. — Он умный и добрый».

Через минуту Анюта уже спала.

В следующее воскресенье, получив увольнительную, Васятка вооружился мешком, ножом и веревкой и отправился на охоту. Бездомных собак на улицах Кирова было много. Завезенные из различных мест, а потом брошенные полуголодными хозяевами, приставшие к эшелонам с ранеными и эвакуированными, оставленные воинскими частями, ушедшими на фронт, они сейчас с первыми лучами весеннего солнца бродили по улицам, сбегались у мест, где пахло съестным, и доверчиво бежали навстречу, если им протягивали кусочек пищи. За один час Васятка поймал трех собак и сунул их в мешок. Сначала они жалобно подвывали, пробовали кусаться сквозь мешковину, но потом успокоились, затихли.

На берегу реки около старого перевернутого баркаса было тихо, безлюдно. Васятка ловко, по очереди, одним ударом ножа убивал собак. Их было жалко, особенно одну — маленькую, кривоногую, так доверчиво и бесхитростно смотревшую на него. Он хотел отпустить ее, но Аньке собачий жир был необходим. Несколько минут он не мог успокоиться и, сидя на пне, курил одну махорочную цигарку за другой. Затем без тени брезгливости Васятка вырезал собачий жир. Его получилось много, килограмма два, желтого, пахнущего псиной сала. Он завернул это богатство в несколько слоев бумаги и понес. Аня спала, мать разбудила ее.

— Возьми, — сказал Васятка, протягивая сверток. — Стопи и ешь по ложке раза три-четыре в день.

Когда Аня развернула пакет, ее едва не вырвало.

— Мама! — жалобно закричала она. — Этот сумасшедший убил собак и принес мне их жир! Учти, я эту гадость в рот не возьму. И перетапливать не стану. Уйдешь — сразу же выкину.

— Тогда я сам сейчас перетоплю! — решительно сказал Васятка, отстраняя Аню и входя в коридор.

— Нет, нет, пожалуйста, не надо, — почти одновременно проговорили мать и дочь и обменялись быстрыми многозначительными взглядами. Они уже поняли, что спорить с Васей опасно. — Мы сами все сделаем. Проходите в комнату.

Перед экзаменом по анатомии Миша совсем не спал. После всех унижений, что выпали на его долю на зачетах у Смирнова, его душа отличника жаждала только пятерку. Готовился он вдвоем с Васяткой. Не будь рядом Васятки, ему бы ни за что не совладать с неудержимым желанием соснуть хоть час-полтора. А делать этого было нельзя. Учебник толстый, дней на подготовку отпущено мало. Все-таки молодец Вася, что не бросил на Ладоге мешок с книгами. Сейчас один учебник приходился на десяток курсантов. Вчера Вася тоже подумал об этом и сказал:

— А что б мы делали, Миша, если б я тогда тебя послушал? Как бы готовились?

— Это верно, — согласился Миша. — Но древние римляне говорили: «Primum privere» — «Прежде всего жить».

Сегодня в борьбе со сном не помогало ничего. Ни просьбы щекотать его, ни уколы булавкой в бедро. Только Васятка, этот таежный зверь с железным здоровьем, мог силой уволочь его к умывальнику, сунуть головой под кран и держать там, пока Миша не начинал жалобно канючить:

— Отпусти, фашист, отпусти, прошу тебя.

Стало известно, что начальник кафедры нормальной анатомии профессор Черкасов-Дольский лично препарирует экзаменационный труп. На последней лекции он предупредил, как всегда слегка заикаясь:

— В клинику вы с-сумеете пройти т-только через мой т-труп.

И было непонятно, какой смысл вкладывает он в эти слова.

Перед самым экзаменом по курсу прошла, нет, не прошла, а пролетела поэма Семена Ботвинника «Параша». Это была шуточная поэма о внезапно вспыхнувшей первой любви курсанта, голова которого накануне экзамена предельно забита анатомией. Там были такие строчки:

На экзамене Миша подошел к столу, стиснув от волнения зубы, посмотрел вверх, как смотрят, обращаясь к всевышнему за помощью. Увидел на стене изречение Пастера: «Воля, труд и успех заполняют человеческую жизнь. Воля открывает путь к успеху, блестящему и счастливому, труд проходит по этому пути, успех венчает усилия». Слова великого естествоиспытателя почти не доходили до сознания. Спроси его сейчас адрес тети Жени, он не назвал бы его. Миша на мгновение зажмурился и вытащил билет. Прежде чем позволить Мише отвечать, Черкасов-Дольский подвел его к лежащему на каменном столе отпрепарированному лично им трупу. Около стола сидела лаборантка Юлька Пашинская. Ее огненно-рыжие волосы выбились из-под косынки, а зеленые, бутылочного цвета глаза смотрели задумчиво, отрешенно. При виде Миши Юлька улыбнулась; но тотчас же снова погрузилась в задумчивость. Вся Академия знала, что у нее в разгаре пылкий роман с Черняевым, что старый профессор окончательно потерял голову и сделал ей предложение, а дочери единым фронтом объявили священную войну будущей мачехе.