Доктора флота

— Суворов? — назвал он начальника медико-санитарной службы флота, — Здоров. Потапенко говорит. Что ты присылаешь ко мне для проверки разгильдяев? Да, пришел чистоту проверять, а у самого китель без пуговицы, ботинки давно не чищены. Что? Как фамилия? Как ваша фамилия? — обратился он к майору. — Терехов. — И, повесив трубку, повернувшись к майору, так и не предложив сесть, сказал: — Идите и в таком виде на мои корабли больше не приходите.

Спустя неделю, случайно повстречав Алексея на улице, Терехов поздоровался первым, спросил:

— Удивляюсь, как вы можете служить с таким человеком?

В ответ Алексей только недоуменно пожал плечами.

Однажды посреди дня Алла Сергеевна позвонила мужу и сказала, что плохо себя чувствует и просит прислать врача.

Входная дверь была не заперта. В спальне на широкой кровати, под шелковым одеялом в кружевном пододеяльнике, лежала хозяйка дома.

— Сделайте мне укол камфоры, Алеша, — попросила она слабым голосом.

Алексей взял ее руку. Пульс был полный, четкий.

— Пульс хороший. Зачем вам камфора?

— Вы можете один раз не спрашивать «зачем?», а сделать то, о чем вас просят?

Алексей сообразил. Кажется, ей нужно, чтобы в комнате пахло камфорой.

— Может быть, я просто разобью пару ампул? — предложил он.

Алла Сергеевна кивнула.

Алексей разбил ампулы, и вся комната наполнилась острым запахом.

— Понимаете, Алеша, — смущенно сказала Алла Сергеевна. — Он опять не ночует дома. Третью ночь я не знаю, где он. Но Сема меня жалеет. Это единственное, что осталось от нашей любви. — Она шмыгнула носом, но, надо отдать ей справедливость, быстро взяла себя в руки, — Женщина существо слабое. Все ее оружие — красота и немного хитрости. К сожалению, красота быстро уходит. — Она опять шмыгнула носом, высморкалась. — Скажите ему, что мое состояние очень серьезное. Что вы опасаетесь за сердце. Если он узнает, что мне плохо, он никуда не будет ходить… Скажете?

Алла Сергеевна взглянула на него. Алексей молчал.

— Я заставляю вас врать? — спросила она, догадавшись, что происходит в душе Алексея и, не дождавшись ответа, продолжала: — Но что же мне делать? Вы так подозрительно смотрели на меня. Кому я могу рассказать, что происходит последнее время а нашем доме? Да никому! А вы показались мне таким надежным, верным другом. Вот и скажите тогда, чистый человек, правильно ли, по вашему мнению, я поступаю?

Алексей ответил не сразу.

— Вы хотите, чтобы я сказал, что думаю о вашей жизни?

— Да. Я прошу об этом.

— Хорошо, я скажу. Жизнь без любви безнравственна и никакая жалость не способна ничего изменить.

Сказав это, Алексей покраснел, вспомнив, что он тоже хотел жениться на Лине, зная, что она любит не его, а Пашку.

— Жизнь без любви безнравственна… — медленно повторила Алла Сергеевна. — Как все у вас просто. В молодости кажется, что жизнь это черновик, что его можно переписать заново, изменить. Но с годами делать это все труднее. Нет былых иллюзий, запаса времени. Боишься остаться в одиночестве. Женщине страшно быть одинокой, Алеша. Да и что я представляю собой без Семена Григорьевича? Зубной врач даже без высшего образования. Вот и приходится хитрить…

— И все равно, жалость не может заменить любовь.

Алла Сергеевна вздохнула, набросила халат. Нет, этот милый мальчик с его юношеским максимализмом никогда не поймет женщину, которой под сорок, у которой нет и не будет детей, которая плохо сходится с людьми и не имеет даже близкой подруги. Она подошла к зеркалу, поправила волосы, предложила:

— Вы обедали, Алеша? Хотите я покормлю вас? У меня вкусный борщ, котлеты.

— Спасибо. Я сыт.

Он уже сердился на себя, что был так суров с нею. Жена командира не виновата, что у него сегодня дурное настроение, что ему не по душе все эти интимные истории и вранье. Не так он представлял себя в роли корабельного врача. А, впрочем, как сказал философ, чтобы изменять мир, в котором живешь, прежде всего должен измениться ты сам. Ведь многое, что вчера не вызывало сомнений, сегодня далеко не бесспорно. Вот и меняйся, Алексей Сикорский…

Ночью в дверь каюты постучали. Сначала осторожно, потом сильнее. Гриша Карпейкин чертыхнулся, включил свет. Соседство с Алексеем доставляло ему одни неприятности.

— Доктора отдельно должны жить, — проворчал он, накрываясь с головой одеялом.

— Грибанову плохо, — сообщил дежурный.

Вчера утром в санитарную часть пришел матрос. Накануне, в воскресенье, он ездил в колхоз помогать сажать картошку. В совхозе у бабки купил молока и выпил. Когда пил, что-то неожиданно кольнуло в горле.

— Сейчас болит? — спросил его Алексей во время первого осмотра.

— Вроде не болит, — неопределенно сказал матрос. — Но мешает. Будто кусок кости торчит.

— Откуда в молоке кость? — засмеялся Алексей. — Камешек мог попасть, соломинка. Царапнула в горле и дальше прошла. Ты корочку хлеба ел?

— Чуть не полбуханки смолотил, — ответил матрос.

— Ну и что?

— Да ничего. Как было, так и есть.

Алексей заглянул в горло, ощупал шею. Ничего подозрительного не было.

— Ладно, — сказал он, разводя руками. — Шагай к себе. На сегодняшний день тебе освобождение от работ и вахт. Если не пройдет, завтра приходи снова. Будем думать.

И вот срочный вызов.

Алексей торопливо оделся, поднялся на палубу и стал переходить с корабля на корабль к стоявшему крайним судну под номером 45. От Русского острова дул холодный ветер. Он нагнал в бухту волну. Разделенные кранцами корабли терлись друг об друга, скрипели. Брошенные между кораблями трапы то опускались, то круто ползли вверх.

Грибанова он нашел в гальюне. Матрос стоял, низко склонившись над унитазом. Изо рта его на белый фаянс капала кровь. Час назад он проснулся от тошноты и едва добежал сюда — его вырвало кровью. Чувствовал он себя заметно хуже. Боль в горле усилилась. Глотать пищу стало трудно. Алексей вызвал «скорую помощь» и отвез Грибанова в госпиталь. Дежурный рентгенотехник тут же ночью сделал снимок пищевода. На мокрой, не успевшей высохнуть рентгенограмме был виден тонкий, как нитка, металлический предмет, почти поперечно торчащий в стенке пищевода.

— Похоже на иглу, — сказал рентгенотехник хирургу, за долгие годы работы поднаторевший в рассматривании снимков. — Интересно, как она могла туда попасть?

Хирург и вызванный из дома врач ухо-горла-носа почти два часа безуспешно пытались извлечь иглу. Все попытки кончились безрезультатно. Пришлось класть больного на операционный стол.

Это, действительно, оказалась обычная швейная игла, невесть как попавшая в бабкино молоко. Она проткнула стенку пищевода и проходивший в месте прокола сосуд. После операции у матроса начались осложнения. Образовалась тяжелая флегмона шеи. Пришлось повторно оперировать и делать трахеотомию. С большим трудом Грибанова удалось спасти. За трехмесячное пребывание в госпитале когда-то симпатичный смешливый парень неузнаваемо изменился. Его демобилизовали и отправили домой. Все это время, что он лежал в госпитале, Алексей чувствовал себя виноватым.

Уже один раз по его вине больной чуть не отправился на тот свет. В лаборатории у матроса обнаружили заражение редкой формой глистов — широким лентецом. В лекциях по клинической фармакологии было написано, что их можно изгонять хлороформом. Он дал матросу выпить пол-ложки лекарства, и здесь же в медпункте больной перестал дышать. Больше часа до полного изнеможения он делал ему искусственное дыхание, а когда увидел, что тот, наконец, очнулся, сам грохнулся от переживаний и усталости в обморок. И вот, пожалуйста, второй «успех».

Карпейкин заметил подавленное состояние духа своего соседа, посоветовал:

— Брось переживать, чудище. По-моему, все вы на шаманов похожи. Как я, темный человек, разумею — это и называется в медицине набираться опыта. Обошлось и радуйся. Другой раз будешь умнее. Кстати, если бы ты его сразу отправил, что-нибудь бы изменилось?

— Не знаю. Может быть. Игла бы не вошла так глубоко, и ее удалось бы вытащить без операции.