Соглядатай (сборник)

Наконец, Матиас подумал, что, даже если третья сигарета была так же мало скурена, как и две предыдущие, она в любом случае могла сойти за ту, которую Жан Робен – или, скорее, человек, которого звали не Жан Робен, – обронил во время борьбы, когда насильно тащил к краю обрыва маленькую пастушку. В общем, главное, чтобы вероятный следователь не имел возможности найти больше одной сигареты; ибо раз никто не знал, для чего они были употреблены, то подозрения, падающие на коммивояжера – единственного, быть может, на всем острове, кто никогда не питал к девочке никакой неприязни, – становились бессмысленными.

Наличие же нескольких недокуренных сигарет, наоборот, показалось бы странным и заставило бы предположить иные мотивы, нежели месть обманутого влюбленного, особенно если при этом на теле обнаружатся более подозрительные следы, чем раны от ударов о камни при падении, от трения о скалы в воде, от укусов рыб или крабов.

Так что Матиасу достаточно будет уничтожить имеющиеся у него два окурка и заявить, что он сразу же выбросил тот, который оставила ему молодая женщина.

Чтобы выиграть время, ибо все эти разговоры и расследования порядком его задержали, Матиас решил пойти по другой тропинке, которая вела в поселок, минуя поворот на шоссе. В разветвленной сети тропинок, вдоль и поперек избороздившей холмистые луга, было из чего выбирать. Но холмистая местность мешала ему идти прямо к своей цели, которая была не видна, так что Матиасу приходилось ориентироваться, рассчитывая угол примерно в тридцать градусов относительно направления изначального пути.

Следовало также придерживаться уже протоптанной дорожки. Если не считать неудобств, связанных с пересечением камышовых зарослей, он вполне естественно надеялся, что идет тем же коротким путем, по которому Мария Ледюк пришла к скалистому обрыву.

К несчастью, ни одна из существующих многочисленных тропинок не совпадала с той линией, которую Матиас представлял теоретически, – так что ему с самого начала пришлось делать выбор между двумя возможными путями. Кроме того, все они были извилистыми и прерывистыми, беспрестанно раздваиваясь, соединяясь, пересекаясь или даже вдруг обрываясь среди вересковых зарослей. Это вынуждало его много раз идти в обход, раздумывать, отступать, и каждый раз перед ним возникали новые проблемы, лишая всяческой уверенности относительно общего направления избранного им пути.

Впрочем, в сплетении дорог Матиас часто делал выбор, не особо раздумывая. Поскольку он шел быстрым шагом, идти ему во всяком случае оставалось не слишком долго. В своих размышлениях по поводу трех сигарет его смущало нечто более важное: окурок, оставшийся лежать на скалах, был не тот, который подобрала молодая женщина. Однако ее доказательства преступления основывались на необычной длине этого окурка. Если бы теперь был найден двухсантиметровый окурок, каким образом – в случае очной ставки – коммивояжер мог бы ей доказать, что это именно тот, который он получил из ее рук? Чтобы объяснить, почему он стал короче, Матиасу пришлось бы сказать, будто, прежде чем выбросить, он зажег его и докурил – что выглядело одновременно не слишком понятно и не слишком правдоподобно.

Его умозаключения и гипотезы были прерваны удивлением, которое он испытал, выйдя вдруг на шоссе прямо напротив проселочной дороги, ведущей к ферме Мареков, – то есть снова неподалеку от того самого столба на втором километре.

Матиас обернулся и в широкой тропинке, приведшей его сюда, действительно узнал ту, по которой он шел менее часа назад и по которой ехал накануне на велосипеде. Пройдя несколько поворотов и дуговых изгибов дороги, сам о том не подозревая, он вышел на то же место.

Это не могло его не встревожить: теперь он уже сомневался в том, что вообще существует какой-то короткий путь от поселка до этой ложбинки над обрывом, несмотря на то что все предыдущие умозаключения приводили его к выводу о необходимости существования такового. Разумеется, это препятствие задержало его еще больше: он возвратился к обеду на сорок минут позже предусмотренного времени.

Подобное отсутствие пунктуальности было неприятно и ему самому, так как в кафе ради услуги согласились готовить ему обеды, поскольку в это время года не было ни одного работающего ресторана. Когда он вошел в зал, хозяин, у которого Матиас был единственным клиентом, вежливо, но строго сделал ему замечание. Запыхавшийся от бега Матиас смутился.

– Я ходил к моим старым друзьям Марекам, – оправдываясь, сказал он. – Знаете, которые живут на Черных Скалах. Они задержали меня дольше, чем я рассчитывал…

Он сразу же понял, насколько неосторожны были его слова. Матиас тут же замолчал, так и не добавив – как намеревался сначала, – что Робер Марек хотел оставить его обедать, но он отказался, потому что его ждали здесь. Робер Марек сам, может быть, только что вышел из «Надежды»; лучше уж не завираться дальше. Первая же ложь, в которой он провинился, и так уже давала повод просто так, формально, уличить его и грозила возбудить подозрения.

– Но вы пришли по дороге со стороны большого маяка? – спросил хозяин гостиницы, поджидавший своего постояльца на пороге двери.

– Да, разумеется.

– Раз вы шли пешком, вы могли бы пройти гораздо более короткой дорогой. Почему они вам ее не показали?

– Они наверняка боялись, что я заблужусь.

– Но это же так просто: надо идти вдоль по низовьям лугов. Тропинка начинается отсюда, за домом. – (Неопределенный жест правой рукой.)

Надо было срочно сменить тему, во избежание новых вопросов относительно местности или людей, которых он встретил на ферме. К счастью, хозяин, который в этот день был более разговорчив, сам заговорил о главном событии дня: происшествии, стоившем жизни младшей дочери Ледюк. Опасные скалистые обрывы, непрочные уступы, обманчивый океан, непослушные дети, которые всегда делают то, что запрещено…

– Хотите, выскажу общее мнение по этому поводу? Конечно, хоть и стыдно так говорить, но это не будет большой потерей – ни для кого. Она была сущим дьяволом, эта девчонка!

Матиас слушал его речи вполуха. Ничто из всего этого его больше не интересовало. Гораздо больше его заботил тот ложный факт, о котором он так легкомысленно и совсем не к месту для себя только что упомянул: он все время боялся, как бы собеседник снова об этом не вспомнил. В голове у него вертелась только одна мысль: как можно скорее проглотить свой обед, чтобы наконец действительно отправиться на эту проклятую ферму и превратить ложь в простое предвосхищение событий.

Тем не менее когда он – чувствуя себя уже спокойнее, ибо опасность миновала, – вышел на набережную, то не стал разыскивать короткий путь через луга, о котором говорили и хозяин питейного заведения, и старуха Марек. Матиас, как обычно, свернул налево и направился к небольшой треугольной площади. Он начинал побаиваться коротких дорог.

Вместо ухабистой мостовой он предпочел идти по широким каменным плитам, окаймлявшим набережную. Шагать по ним было удобнее. Однако он не стал задерживаться, чтобы полюбоваться на растительность, густо устилающую прибрежную полосу ила в двух-трех метрах внизу, которую еще не скрыл под водой прилив. Он легко миновал следующее препятствие – витрину скобяной лавки. Под этим облачным небом монумент павшим, который стоял посреди площади, выглядел каким-то более знакомым. Окружавшая его высокая решетка с вертикальными прутьями уже не отбрасывала тень на брусчатку тротуара. Возвышавшаяся на вершине своей скалы статуя по-прежнему смотрела на море, но ее гранитное лицо не выражало никакой тревоги. Коммивояжер спокойно отправлялся навестить своих старых знакомых, от которых, впрочем, он не узнает ничего важного – ни плохого, ни хорошего, – поскольку главное ему уже рассказала старушка. Взгляд его случайно наткнулся на пеструю афишу, приклеенную к рекламной доске кинотеатра. Матиас отвернулся. Он спокойно отправлялся навестить… и т. д.

На улицах было безлюдно. В этом не было ничего удивительного: в такое время все сидели за обеденным столом. На острове обедали гораздо позже, чем на континенте; хозяин гостиницы подавал Матиасу обед несколько раньше обычного, чтобы потом самому спокойно поесть. В последнем доме на выезде из поселка, как и везде, двери и окна были закрыты. Вся эта тишина успокаивала, успокаивала, успокаивала…