Мгновенье на ветру

Нет, довольно сомневаться, довольно думать, что все могло бы быть иначе. Это недостойно нас, бессмысленно. Так случилось, так должно было случиться, потому что ты — это ты, а я — это я. Будь мы другими, мы и поступали бы иначе. Мы сами выбрали свою судьбу — и все, что с нами было, и все, что будет. А эта страна нам помогла. И значит, мы не имеем права ни о чем жалеть.

Наивность девочки, стоящей на ветвях шелковицы.

— Если госпожа согласна, мы здесь и заночуем. А завтра чуть свет отправимся на базар, — говорит старик Януарий, стоя перед ней со шляпой в руках.

Он гнал волов без передышки, чтобы одолеть Капстадскую низменность за три дня, и вот уже город лежит перед ними и солнце закатывается прямо за Горой. Ясно виден мрачный каменный дворец, белые дома среди садов, зеленые ущелья и красные скалы Чертова пика, Столовой и Львиной гор. Внизу широкой дугой раскинулся залив. День за днем Гора медленно, незаметно поднималась навстречу им из-за горизонта, становилась все более синей, все более грозной в своем отрешенном молчании. И вот они пришли к ее подножью.

— А может быть, все-таки доедем? — с волнением, но нерешительно спрашивает Элизабет.

— Сударыня, а где же тогда я буду ночевать? Ведь мне в Капстаде не у кого остановиться.

— Мы можем дойти отсюда пешком, — говорит Адам. — Ведь город — рукой подать. Хотите?

— Не знаю, право. — Она вдруг растерялась. — Мы так близко. Всю дорогу я не чаяла доехать, а сейчас вдруг…

— Я понимаю. Но ведь не ночевать же на дороге, — говорит Адам.

Она глядит на него, спрашивая взглядом. Он чуть заметно кивает головой в сторону моря. Она не сразу понимает, что он задумал, но соглашается. Ей кажется, что ноги у нее налиты свинцом, на желудке тяжесть, ее подташнивает.

— Если хотите, я, так и быть, отвезу госпожу, — покорно предлагает Януарий.

— Нет, — говорит она, — не надо, мы пойдем пешком.

— А госпожа не заблудится? Там столько домов.

— Не беспокойся. — Элизабет слабо улыбается. — Ты забыл, я ведь там родилась и выросла.

— Ну тогда конечно, сударыня. — Он роется в ящике под козлами и достает оттуда кусок вяленого мяса. — Возьмите на дорогу. Это ведь только кажется, что город рукой подать, на самом деле до него еще идти и идти. Проголодаетесь и перекусите.

— А тебе осталось? — спрашивает Элизабет.

— Нет. Да мне и не надо. Приеду утром на базар и куплю чего-нибудь.

— Не надо, Януарий, — говорит она. — Я привыкла подолгу обходиться без еды.

— Как же так, сударыня, ведь вы — женщина.

— Оставь мясо себе, Януарий. Мы обойдемся.

— Старый раб с благодарностью кланяется.

И вот они пускаются в путь. На этот раз у них нет никакой поклажи, нет даже маленького узелка и каросс. Им ничего не надо. Они в молчании идут среди кустов молочая. Как странно, они опять одни.

Вечность назад я ехала этой дорогой, отправляясь в путешествие, и со мной было два крытых фургона, две упряжки по десять волов в каждой и еще двенадцать волов про запас, четыре лошади, восемь собак, пятнадцать кур, шесть готтентотов, Херманус Хендрикус Ван Зил, Эрик Алексис Ларсон. И вот я возвращаюсь одна. Бедный Эрик Алексис Ларсон. Бедный Херманус Хендрикус ван Зил. Вы оба не выдержали встречи с женщиной. Неужто я действительно несу в себе проклятье?

…Город хорошо спланирован, пересекающиеся под прямым углом улицы широки, но мостовая ничем не вымощена, в этом и нет надобности, так как земля здесь твердая. Большинство улиц обсажено дубами. Названий улицы не имеют, кроме одной — Гееренграхт, на ней стоит дворец, а перед дворцом — площадь. Дома, построенные по большей части в одном стиле, красивы и просторны, однако не выше двух этажей; многие из них снаружи оштукатурены и побелены, некоторые выкрашены в зеленый цвет — любимый цвет голландцев. Лучшие дома в городе сложены из местного синеватого камня, который добывают каторжники в карьерах острова Роббен. Дома, как правило, покрыты темно-бурым тростником (Restio Tectorum), который растет в сухих песчаных местах. Он прочнее соломы, но тоньше и более ломок. Этот кровельный материал получил в Капстаде такое широкое распространение, видимо, потому, что свирепствующий в этих краях знаменитый юго-восточный ветер-«убийца» срывает более тяжелые крыши и причиняет неисчислимый ущерб и жертвы…

Как только фургон исчез за кустами молочая, они свернули с дороги направо и двинулись к морю. Подкрадывались сумерки. Над головой пролетела розовым облаком стая фламинго, они держали путь в сторону болота за Чертовым пиком.

Снова я на берегу, куда море выкинуло меня в ту ночь вместе с обломками плота и где я заново родился на свет. «Круг должен замкнуться, — сказала ты. — Чего бы нам это ни стоило…»

Был отлив, крошечные волны тихо набегали на мокрый песок, пахло водорослями и бамбуком. Они шли по луке залива у самой кромки воды, не оставляя следов. Темнело. Ночь была безлунная. Начали выступать звезды. Зажегся Южный Крест, шесть звезд Кхусети, стал виден Млечный Путь, звезды осыпали все небо.

Держась за руки, ни от кого не прячась, подошли они к подножью склона, на котором раскинулся город. Волны лизали им ноги, и вода в этот теплый вечер была ледяной. Горели желтые огоньки вдали, тускло светились освещенные лампами окна. Что это, неужели музыка? Наверное, во дворце бал, офицеры в шитых золотом мундирах танцуют с дамами в нарядных платьях с кринолинами и в пудреных париках, благоухают розы, рабы разносят на серебряных подносах привезенное из Франции бургундское в хрустальных бокалах… Нет, наверное, ей почудилось, никакой музыки нет. Вот море действительно шумит и плещет, ракушки шуршат под ногами — эти звуки не могут обмануть.

Дальше идти не надо. По-прежнему держась за руки, чтобы не потерять друг друга в темноте, они поднялись на берег и сели на мягкий сухой песок, прогретый за день жарким солнцем.

Помнишь ночь, когда нас выследили львы? Какой огромный мир лежал тогда вокруг нашего крошечного лагеря. Обезумев от голода, львы прыгнули через колючую ограду прямо на огонь, все смяли, сокрушили, угнали перепуганных волов в ночь и одного сожрали. Те же звезды были тогда над нами.

Элизабет и Адам сидели рядом. Им не хотелось говорить, да слова были и не нужны. Тишина подавляла.

Помнишь день, когда я спустилась к речке, где ты купался, и ты вышел ко мне обнаженный? Ты заставил меня посмотреть на тебя с уважением, признать в тебе человека. Как я боялась тебя и желала, как боялась себя. Какая странная, непостижимая сила во мне живет? Какой скрытый даже от меня самой неизведанный мир?..

И еще был день, когда во дворце устроили бой быков и перед началом священник читал молитву. Бык был полон сил и жизни, под атласной кожей играли мускулы, а потом все превратилось в кровавое месиво вперемешку с песком и навозом. И я ушла домой, чувствуя, что очистилась, освободилась от всего, что меня мучило.

Сейчас мы как скелет змеи — мы сбросили все временное, тленное.

Она сама начала его ласкать, так тихо, бережно, что он и не заметил, как под ее руками возникла жизнь. Потом он прошептал:

— Сними свою одежду.

Они не видели друг друга, ночь была совсем темна. Но они снова были наги, чужая одежда была отброшена прочь. Он обнял ее, и ее руки снова с нежностью коснулись его тела. Потом она опрокинула его на спину и отвела стремящиеся к ней руки. Он понял и согласился. Странно, но оба почему-то чувствовали, что сегодня он должен подчиниться ее ласкам.

Любовь? Близость и ночь.

И в ней, и в нем откуда-то из глубины их существа поднимался могучий вал прибоя. Я хочу навеки сохранить в себе каждое твое прикосновение, навеки сохранить в себе тебя. Что бы ни случилось потом, этот миг принадлежит нам, он будет с нами до конца.

Как прекрасна смерть.

— Аоб… — прошептала она, прижимаясь щекой к его щеке.

Мы лежим с тобой так тихо, но в этот миг мы снова проходим весь назначенный нам путь.