Танцы с медведями

Церковь (или собор, как ее здесь называли) оказалась красивым бревенчатым строением, увенчанным православным крестом. Интерьер Довеска ослепил. Отчасти дело было в богатстве убранства, поразительном количестве горящих свечей и всепроникающем запахе пчелиного воска, от которого воздух делался тяжелым и душным. Собор пронизывало неземное пение хора. Незнакомая религиозная служба отправлялась полностью по ту сторону иконостаса, так что верующие не могли ее видеть. Но присутствие Зоесофьи все-таки не давало Довеску покоя.

День был будний, и большинство прихожан составляли старухи в черном. Пользуясь наличием в своих домах вкалывающих, как рабыни, более молодых женщин, они могли позволить себе набожность. Нескольких женщин в первых рядах поддерживали заботливые друзья или родственники, из чего Довесок заключил, что это новые вдовы. Наверняка бедняжки молились о том, чтобы пережить предстоящую заупокойную службу. Все были предельно сосредоточенны, и Зоесофье с Довеском удалось проскользнуть внутрь под всего лишь одним-двумя враждебными взглядами в их сторону. Однако, по мнению Довеска, его спутница выделялась среди них как лебедь в стае скворцов. А когда они заняли места в задней части церкви, она, вместо того чтобы отпустить его руку, прижалась к нему еще плотнее: Довесок чувствовал тепло ее бедра и груди, и это тоже очень отвлекало.

Они совсем недолго слушали службу, когда, к полному изумлению Довеска, Зоесофья отступила в нишу в самом дальнем конце церкви и потянула его за собой, чтобы оказаться вне поля зрения паствы.

Ниша была маленькая, и двое людей не могли поместиться там, избежав при этом близкого контакта. Довесок настолько остро ощущал плоть Зоесофьи, что даже дышал с трудом. Она приблизила прикрытые платком губы к его уху и промурлыкала:

— Я знаю, что тебя тянет ко мне. Я вижу по твоим глазам. И прочим местам.

Ее затянутая в перчатку рука медленно провела вниз по его телу, остановившись у промежности его штанов.

— Подозреваю, ты также заметил, что я сама испытываю ответное мощное притяжение к тебе. Но, как тебе известно, — голос Жемчужины осекся в великолепном устном изображении румянца, — наши чувства друг к другу не могут быть реализованы. По вполне понятным тебе причинам.

Довесок в ответ прошептал:

— Ты удивляешь и восхищаешь меня, о Цветок Византии. Стоит лишь подумать, что подобный мне… Я совершенно обескуражен.

Но Довесок лукавил. Он прекрасно понимал, какой властью он располагает. Его необычный вид сражал наповал и самых смелых женщин. Но ему хватало ума не говорить о своей исключительности вслух.

— Но я должен перевести наш разговор на менее приятные предметы.

Палец за пальцем рука Зоесофьи сомкнулась на разбухшем члене Довеска. Даже через перчатку и брюки удовольствие было исключительное, что явно требовало множества часов практики.

— О?

— Да. Я должен предупредить тебя, что посол замыслил безумный план истребить Жемчужин, прежде чем умрет. — Он быстро обрисовал Зоесофье детали.

— А-а, — рука ее чуть напряглась. — Я гадала, собираетесь ли вы мне об этом сообщить.

— Сударыня, я джентльмен, — с укоризной произнес Довесок.

— Похоже, у нас с вами — различное понимание того, что подразумевает это слово. Ладно… мне стало достоверно известно, что вы и ваш товарищ согласились с коварным планом. — Ее рука сжалась еще крепче, и испытываемое Довеском блаженство идеально уравновесилось болью. «Творения халифовых генетиков, — вспомнил он, — часто бывали нечеловечески сильны. Конечно, она же не станет?..»

— Расскажите мне в точности, какова ваша роль в этом деле, господин де Плю Пресьё.

— Мы согласились, — начал Довесок, с тревогой чувствуя, как хватка Зоесофьи возрастает, — но лишь затем, чтобы не дать принцу осуществить свой приказ. Он бы обратился к неандертальцам, а они, не имея способности ослушаться, немедленно осуществили бы его дурные намерения. Поэтому мы избрали достойную сожаления политику лжи исключительно ради вас. Мы жаждем предотвратить уголовное преступление против Красоты.

— Значит, вы желаете, чтобы я и мои дорогие сестры жили? — продолжала Жемчужина и крепкие, как тиски, пальцы еле заметно повернулись.

— Да! — выдохнул Довесок.

— Уверяю вас, что таково и наше самое горячее желание. Вопрос в том, как достигнуть светлой цели? — А хватка у нее оказалась стальная. Довесок не сомневался, что, если ответ ей не понравится, Зоесофье ничего не стоит оторвать его мужественность от тела полностью.

Он быстро проговорил:

— Мы с другом придумали свой план почти сразу же после того, как гнусные речи слетели с губ принца Ахмеда. Но нам недоставало времени обсудить это с вами наедине.

И он все ей объяснил.

Со смесью облегчения и сожаления Довесок почувствовал, как рука Зоесофьи отпускает его.

После службы Довесок вернулся в особняк Гулагского. Зоесофья, как он заметил, поднялась наверх с легкостью, которой не принесла с собой, когда спускалась. Он посмотрел на Кощея.

— Вы говорите, что можете снова привести принца Ахмеда в чувство? — спросил Довесок странника.

— Да. Но в его ослабленном состоянии это, безусловно, будет слишком большой нагрузкой для организма — долго посол ее не вынесет. Вам не следует просить меня об услуге, если только вы не исполнены твердого намерения убить его.

— Я? Убить посла? Скажете тоже.

— Зато честно. У Бога ничего не бывает без цели. Живой и умирающий, посол никому не принесет добра Мертвый, он как минимум послужит прекрасным удобрением. — Кощей вскинул ладонь, опережая отповедь Довеска. — Избавьте меня от вашего ужаса. Он безбожник и не может быть похоронен в освященной земле. А из трупа можно извлечь кое-какую пользу. В любом случае его смерть есть результат, который я готов принять. Каково ваше решение?

— Нам надо с ним поговорить, — начал Довесок. — И…

— Созовите всех через час. Через два будет слишком поздно.

Странник исчез в лазарете и закрыл за собой дверь.

— Что за невероятный человек! — воскликнул Довесок. — По-моему, нам еще не попадались священнослужители, хоть отдаленно похожие на него!

Даргер поднял голову от ящика со старыми книгами, который, во исполнение указания Жемчужин, уже доставили в дом.

— Я сам принадлежу к англиканской церкви, — буркнул он и сунул за пазуху неприметный томик. — Отведав проповедей доброго пилигрима, я чертовски этому рад.

Вот и получилось, что спустя час нижний этаж оказался запружен народом. Довесок и Кощей сидели на стульях по обе стороны от одра посла. Даргер и Гулагский замерли у дверей, за которыми образовали встревоженную группку Жемчужины. Девушек мрачным кольцом окружили неандертальцы. Только Зоесофья выглядела скорее оскорбленной, нежели испуганной. Соседи, слуги, работники и зеваки заняли оставшиеся свободные места, а также полдвора снаружи. Они умудрялись заглядывать в окна и навострили уши в надежде уловить хоть слово из происходящего внутри. По византийским законам никому не могло быть отказано в присутствии на таком общественно значимом событии, как обнародование завещания посла.

— У меня имеется самое сильное лекарство — поистине чудодейственное по своему воздействию. — Кощей вытряхнул из флакончика пилюлю размером с кунжутное семечко. — Другие процедуры я проделал лишь с целью укрепить посла, чтобы его тело могло недолго выдержать силу снадобья. — Кощей открыл принцу рот и положил таблетку ему на язык.

Долгий, недвижный миг ничего не происходило. Затем веки принца Ахмеда затрепетали и открылись.

— Я в раю? — пробормотал он. — Кажется… Нет. Но… Я чувствую святое присутствие… Аллаха… внутри и вокруг меня.

— Очень рад вас слышать, — произнес Довесок, — потому что так мне легче сказать вам правду. Великий принц, боюсь, вы умираете.

— Неделю назад это была бы… ужасная новость. Но сейчас я… доволен.

— Коли так, возможно, вы перемените свое решение относительно…

— Нет, — глаза принца Ахмеда вспыхнули в странном воодушевлении. — Я умру, исполнив свой долг. — Он безуспешно попытался оторвать голову от подушки. — Пусть старшая из Сестер Экстаза подаст лист умной бумаги, подобающей официальному обращению.