Страница 71 из 77
Но вернемся к деятельности советчиков среди беженцев. Их неудача в фюссенском лагере нисколько их не смутила, и они бродили по деревням и отдельным крестьянским дворам выискивать и забирать в свои лагеря скрывавшихся от них беженцев. Через некоторое время началась эвакуация в Союз.
Не лишено будет интереса сказать несколько слов о порядке эвакуации, имевшей место во французской зоне. Она характерна для всех зон и примерно одинаково проходила везде.
В Равенсбурге и его окрестностях работали очень много иностранных рабочих обоего пола и разных национальностей. Когда прошла капитуляция, прибыли комиссии от разных стран разбирать своих людей. Прибыла и советская комиссия. Французы, бельгийцы, датчане и т. д. накануне отъезда в лучшей гостинице устроили самый настоящий бал с выпивкой и танцами до утра. На следующий день стали разъезжаться. Людей разместили в пассажирских вагонах, и знакомые с цветами пришли провожать своих приятелей и приятельниц. Тут было все, как обычно бывает: радость и смех, песни и слезы.
Настало время эвакуации наших парней и девушек, которые добровольно и недобровольно возвращались домой. Всех их из сборного лагеря на окраине города повели на вокзал, где на площади перед вокзалом они без еды целые сутки сидели и спали на голой земле. Между ними бродил какой-то мрачный рыжий тип в военной форме и с пистолетом на боку. При нем боялись говорить, а со знакомыми с воли говорили тихонько и просили принести им хлеба. Наконец посадили их в товарные вагоны, отвезли куда-то и посадили за проволоку, где раньше сидели пленные (видимо, собирали с разных концов для отправки домой.). Обращение с людьми было грубое и хамское, в лагере установлены чекистские порядки. Трое французов и двое барышень, в том числе и моя дочь, поехали в этот лагерь навестить своих приятельниц и отвезти им еду, там их в лагерь впустили, но, чтобы выбраться оттуда, нужно было ночью выбрать темное место и перерезать проволоку.
Однако много позже мы узнали о судьбе этих парней и девушек на промежуточных лагерях по дороге домой; их встречали враждебно, как пособников оккупантов, их третировали и оскорбляли; на бесконечных допросах, стараясь выведать подноготную каждой и каждого, их буквально грабили, отобрав последний их, нищенский скарб.
Женщины, у которых на чужбине родился ребенок, должны были доказать, что он от советского отца, в противном случае их насильно стригли наголо, иногда и голову мазали дегтем. И таковые с болью и стыдом на сердце должны были ходить вдоль проволочных заграждений мужских лагерей, прося чужих незнакомых мужчин признать себя отцами их ребят.
В то же время вернувшиеся из плена немцы рассказывали, в каких тяжелых условиях работали осужденные и посланные на принудительные работы военнопленные и остовцы, вернувшиеся домой из Германии. За малым исключением, получив по десять лет, они в концлагерях применялись на самых тяжелых работах. Многие из них там и погибли.
Но не у всех чекистов выдерживали нервы. Так, например:
1) В Мюнхене, на Херкоменнплатц, один из новых домов был отведен под репатриационные комиссии. Не то в партере, не то в первом этаже размещалась и советская комиссия, и из окна часто выглядывал средних лет полковник. Он раз даже что-то мне крикнул, но я притворился непонимающим и прошел мимо. Этот полковник вдруг пошел к американцам и попросил убежища, но те ему отказали, тогда он сунулся к немцам, и те от него шарахнулись в сторону. Тогда он пришел к себе и застрелился.
2) В Фюссене офицер репатриационной комиссии выискал спрятавшегося у бауера русского художника, привез его в Фюссен и держал с собою в гостинице, пока не наберется группа, чтобы отвезти и сдать в сборный советский лагерь в Лугсбурге. Продержал у себя несколько дней и повез его с вещами на вокзал. Там сунул ему билет, препроводительные бумаги и адрес лагеря, а сам, не дождавшись отхода поезда, уехал домой. Само собою разумеется, что художник поехал в другое место. Этот же молодой офицер подружился с вестовым генерала Малышкина, который решил вернуться домой, и держал его у себя. Как-то я шел по улице, и навстречу мне шли они оба, вестовой четко взял под козырек, а офицер сделал вид, что не видит.
В Равенсбурге на допросах ДП комиссии советский офицер часто уходил, прося продолжать работать без него, и часами не возвращался. Во главе комиссии стоял майор Рош, родившийся и кончивший гимназию в Москве. Он был женат на кубанской казачке и часто говорил, что не знает, кто он больше: русский или француз. Так вся проверка беженцев, а она нужна была для получения статуса ДП и права на выезд в заокеанские страны, прошла без сучка без задоринки и все стали ДП — перемещенными лицами.
Так продолжалось до 1947 года, пока большевики с их аморальными и бесчеловечными выходками не набили оскомину их союзникам, и те стали им отказывать в дальнейших претензиях на беженцев, а со временем постепенно и вытеснять их из своих зон. Только тогда настала жизнь для опекаемых в лагерях беженцев, и они стали жить лучше и тех, кто жил на частных квартирах, и лучше самих голодавших тогда немцев. Лагеря стали заметно распухать, переполняться людьми, жившими до того на положении бесправных: до того их преследовали, депортировали; немецкой полиции советчики грозили расправой, если она не выдаст им скрывающихся. Бывали и курьезы: вчерашний тиролец, в своем национальном костюме ежедневно проезжавший мимо дома, где я жил, вдруг заговорил по-русски — на единственном языке, который он знал. Люди вздохнули свободно. А американцы усердно фотографировали русских-баварцев в их новых, «национальных нарядах».
К тому времени фюсеенекий лагерь перевезли в Мюнхен, в Шлейсхейм, а недалеко от него был такой же лагерь ДП в бывших эсэсовских казармах. В каждом лагере жили свыше шести тысяч человек. Были открыты гимназии и начальные школы, ряд прикладных курсов. Собрали педагогический совет и совет профессоров, которые допрашивали и выдавали соответствующие документы окончившим в Советском Союзе высшие учебные заведения, но не имевшим в силу обстоятельств документов об этом. За короткое время жизнь в лагерях закипела, и мюнхенцы довольно часто стали посещать лагеря ДП, чтобы приобрести что-нибудь из продуктов питания. Так продолжалось до тех пор, пока не стала развиваться немецкая экономика, а с другой стороны, и беженцы стали постепенно переселяться в заокеанские страны.
Переселение началось по афидевитам и по набору рабочей силы представителями заокеанских стран. Народ валом валил в приемочные учреждения, помогавшие выбраться подальше от большевиков. Психоз был до того велик, что люди даже не задумывались, куда они едут и что там их ожидает, лишь бы уехать подальше от советской чумы. Уезжали главным образом в Соединенные Штаты, в Канаду и в Австралию, но немало и в страны Латинской Америки. На приемочных комиссиях некоторые приемщики вели себя, как торговцы живым товаром, так, например, позволяли себе сосчитать, сколько во рту осталось зубов, есть ли смысл везти к себе такого работника. Был случай в Равенсбурге, когда на работу в Бразилию приняли молодую семью — мужа с женой и дочерью, а мать жены отказались принять. На просьбы взять и ее приемщик заставил старуху приседать, а она, присевши, не могла подняться, и мужу с женой пришлось после долгах уговоров приемщика дать ему расписку, что они обязываются содержать мать, чтобы она не легла обузой на бразильскую республику.
В самом худшем и бесправном положении находились бывшие советские люди. Как международная помощь этим новым издержкам войны пришла организация УНРРА, переименованная затем в ИРО, спасшая миллионы беженцев от голодной смерти, вопреки советским требованиям помогая им также устроить свою дальнейшую жизнь в странах свободного мира. Громадную работу выполнил Толстовский фонд, оказавший сотням тысяч наших соотечественников очень большую помощь; графиня Александра Львовна Толстая и Татьяна Алексеевна Шауфус этой своей работой вписали свои имена на одной из страниц истории нашего российского лихолетья.