Страница 25 из 77
Глубокое — это небольшой городок в Белоруссии. Население его смешано — русские, белорусы и поляки. Наше появление там в форме РОА многих переполошило. О Власове там знали, но о существовании РОА никто ничего не слышал, и вдруг появились офицеры РОА. Русское население проявляло к нам очень большое внимание: нами интересовались, нас каждый день приглашали в гости совершенно незнакомые люди. На Пасху местный батюшка пригласил отца Гермогена сослужить с ним в соборе и после службы предоставил ему произнести проповедь. Темой проповеди о. Гермоген выбрал значение праздника Пасхи для нашего народа в связи с его теперешним положением. После первых же слов народ хлынул плотной массой к амвону, стараясь уловить каждое слово проповеди. На другой день церковь уже не вмещала всех прихожан, но местное ЭСД запретило отцу Гермогену произносить проповедь. Несмотря на это, люди без конца навещали о. Гермогена и приносили ему всевозможные пасхальные яства для наших солдат.
Покончив со своими делами в Глубоком, мы собрались выехать в Псков, где нам назначено было место формирования. Провожать нас на вокзал пришли толпы русских знакомых и незнакомых. Одни пришли с цветами, другие с разными пасхальными яствами для солдат.
Из Глубокого мы добрались до Режицы, и здесь испортился наш паровоз. Нужно было ждать часа три на вокзале. Не зная, чем занять людей, один из офицеров попросил разрешения со своей ротой пройтись по улицам города… и тут произошло то, чего никто из нас не ожидал. Когда рота с русским национальным трехцветным флагом и с песней вышла на главную улицу города, ее мигом обступила сначала детвора, а потом и взрослые. Толпы народа сопровождали маршировавшую роту до конца улицы и обратно. А когда роту распустили и солдаты разбрелись по магазинам за покупками, в русских магазинах мало того, что отказывались брать с них деньги, но и совали им в руки товары, которые они и не намеревались купить.
Мы с отцом Гермогеном пошли осмотреть местный собор, и показывавший нам его человек — очень влиятельное лицо в городе — почти насилу затащил нас к себе на чашку чаю. Оказалось, что он был офицером старой царской армии и хотел узнать от нас о точном положении РОА. На прощание он предложил мне поддерживать с ним связь, обещал позаботиться, чтобы для РОА не взорвалась ни одна партизанская мина, и снабжать нас людским составом, когда мы откроем свои вербовочные пункты. Разговоры и прощание затянулись настолько, что мы опоздали на поезд и догнали его на конечном пункте нашего маршрута, на небольшом разъезде перед Псковом. Отсюда мы должны были добраться до Стремутки — места нашего формирования, в пятнадцати километрах, своими силами.
Левее разъезда в низине разместился небольшой лагерь военнопленных. В ожидании грузовиков для погрузки хозяйственной части солдаты стали наблюдать за передвижениями людей в лагере и вдруг гурьбой бросились вниз, к лагерю. Часовые взяли автоматы на изготовку, толпа остановилась, и послышались упреки но адресу немцев. Такая неожиданность заставила и нас с офицером связи пойти выяснить положение. Мы успокоили своих людей, а офицер связи зашел в комендатуру и вышел вместе с комендантом, который приказал открыть ворота и впустить наших солдат в один из секторов лагеря, туда же пустили и пленных. Началось, если можно так выразиться, братание. Наши давали пленным хлеб, пасхальные яйца, куличи, пасху. И вдруг заиграл баянист, кто-то пустился в пляс, но пленные не плясали. В заключение отец Гермоген обратился к ним с очень теплой речью, и, так как время было вечернее и лагерь нужно было закрыть, комендант попросил нас вывести своих людей, что и было сделано безо всяких эксцессов. Покинули мы тогда лагерь с двояким чувством; с одной стороны, удовлетворение, что хоть на минутку смогли отвлечь пленных от их долгих мучительных переживаний за колючей проволокой, с другой стороны — жалость к людям и некоторое смущение, будто в чем-то мы виноваты, что уйдем, а они и дальше останутся за проволокой.
Дождавшись грузовиков, забравших хозяйственный груз, мы покинули разъезд и поздно ночью прибыли в Стремутку. Здесь нам было отведено под казарму отдельно стоящее здание школы-десятилетки, которое и до нас было занято войсками и приспособлено под казарму. Здание было в очень запущенном состоянии. Против него, через овраг, находились два маленьких дома для преподавательского персонала, теперь отведенные под действующую школу первоначального обучения. Помещения этой школы были не в лучшем состоянии, чем наша казарма, к тому же в классах было мало парт, и многие дети стояли. Мало того, дорога к школе вела через овраг, по склону которого в ненастные дни дети скользили вниз, как на катке, а затем балансировали но доске, чтобы добраться до школы, как канатные плясуны.
Видимо, эта дорога и до войны была не в лучшем состоянии. Нужно было в срочном порядке отремонтировать нашу казарму и проделать всю необходимую черную работу. Заодно мы привели в полный порядок и школу, побелили помещения, снабдили классы недостававшими партами, построили прекрасную дорогу и мост через овраг. Я бы сказал, что школа стала нашей подопечной.
В ознаменование нашего появления в Стремутке с первого же дня нашего прибытия перед казармой на высокой мачте был поднят русский национальный бело-сине-красный флаг, и на обмундировании солдат и офицеров эмблемы ЭСД были заменены русскими (бело-сине-красная кокарда и нарукавный знак РОА). Солдаты воспрянули духом!
Нужно заметить, что на новом месте нас подчинили местному ЭСД, расположенному в 15 километрах от нас, и дали нам офицера связи, штурмбаннфюрера Хойнца. Но, видимо, задача нашего начальства была другая, и оно нами почти не интересовалось. Я бы сказал — пользы нам от него было мало, но и вреда никакого. В Стремутке мы были предоставлены самим себе.
На первых порах благодаря заботам Жиленкова мы получили два небольших пополнения, благодаря чему сформировали один стрелковый батальон, хозяйственную роту, офицерскую запасную роту и команду пропагандистов. Формирование было названо Гвардейским батальоном РОА. С первого же дня начались интенсивные занятия в ротах и командах. Прошло немного времени, как батальон превратился в образцовую воинскую единицу. Одновременно и команда пропагандистов заметно вклинилась в жизнь крестьян соседних деревень, ибо каждый день с утра до вечера крестьяне стали осаждать наш штаб своими просьбами, жалобами и заботами.
Утром и вечером при церемонии подъема и спуска флага люди приходили не только из окружающих деревень, но и из города наблюдать за церемонией. Но самое главное — вопрос о формировании бригады с места не двигался. Жиленков и Иванов часто выезжали в Берлин хлопотать, но ЭСД было глухо ко всем просьбам. Мы со своим батальоном вынуждены были вариться в собственном соку. За вес лето пребывания в Стремутке мы два раза принимали участие в параде вместе с немецкими летчиками и три раза по заданию коменданта города вышли на операцию но освобождению деревень, занятых партизанами. И все три раза партизан и не видели, потому что они приходили в деревни за продуктами и не задерживались.
Не удержусь сказать, что 13 августа полковник Гиль, любимец ЭСД, со своим полком перешел к партизанам (при переходе расстрелял своего начальника штаба и нескольких немцев)[20] и вместе с партизанами захватил узловую станцию Крулевчизну, а вслед за тем повел наступление на Глубокое, но подоспевшая эсэсовская дивизия отбила его наступление и очистила и Крулевчизну. Для нас этот поступок Гиля не был неожиданностью, мы удивились только, что это произошло так поздно, но для друзей Володи это был большой конфуз. Что касается штаба ЭСД в Берлине, то подвох Гиля окончательно отбил у них охоту обзавестись еще какой-то новой русской бригадой.
Неизбежное постоянное соприкосновение наших офицеров и солдат с местным населением в Стремутке приводило к необходимости заниматься с людьми интенсивно, пока они сами не освоят идеи и задачи антикоммунистического движения, чтобы воплощать их в жизнь. Должен заметить, что за все время нашего пребывания в Стремутке не было ни одного эксцесса наших людей с местным населением. Люди искренне полюбили наших гвардейцев, и те относились заботливо к населению.
20
Переход состоялся 16 августа 1943 г.