Следствием установлено…

Глухов набычился. Нравоучений он наслышался дома, а трудностей, о которых говорил следователь, не успел еще испытать — слишком быстро оборвалось вынужденное отшельничество.

Вячеслав сразу уловил, что тот готов, подобно улитке, спрятаться в раковину, и подчеркнуто официально сказал:

— Ваши показания об ограблении на вокзале двух ребят подтвердились. Имеются ли еще какие дополнения?

Глухов вздрогнул. Взгляд его заметался по комнате.

— Дополнения? Какие дополнения? Я все рассказал. Только… Только я-то ведь не грабил, просто стоял рядом. Почем мне знать, что он шапку с перчатками отнимет? Думал, попросит у знакомых на бутылку и все.

— О степени вашей вины после, — наступал Вершинин, — а сейчас скажите: узнаете вы человека, у которого Шестаков отобрал вещи.

— Темно было, — заюлил тот. — Да и времени много прошло.

— Отвечайте прямо, без уверток. Если все произошло так, как вы рассказали, вам опасаться нечего, но если скрываете свое участие в ограблении, ваше запирательство вполне понятно.

— Я постараюсь… — выдавил из себя Виктор.

— Хорошо. В таком случае мы сейчас пройдем в другой кабинет, где вам покажут трех ребят приблизительно одинакового возраста. Ваша задача — сказать нам, есть ли среди них тот, у которого Шестаков отобрал вещи.

Глухов понуро поплелся за следователем. Полные его щеки ярко рдели. Вершинин еще раз подивился меткости человека, прилепившего ему кличку «Дуняша».

В комнату, где должно было происходить опознание, Виктор зашел, боязливо опустив глаза. Впечатление сложилось такое, будто он смертельно напуган.

— Взгляните, Глухов, — громко произнес Вячеслав, и тот вздрогнул, — знаком ли вам кто-нибудь из сидящих?

Глаза Глухова забегали из угла в угол, задерживаясь попеременно на следователе, на понятых, но как раз не на тех, на кого надо было смотреть. Наконец, украдкой, исподлобья он бросил взгляд и на них. Все трое сидящих были одного возраста, одеты приблизительно одинаково. Они молча смотрели на Глухова. Лоб того покрылся мелкими бисеринками пота.

— Успокойся, Глухов, успокойся, — положил ему руку на плечо Вершинин, опасаясь, как бы со страха тот не наделал глупостей. — Приглядись к каждому повнимательней.

— Н-нет, не знаю, — упавшим голосом сказал Глухов.

— Вы же еще и не смотрели как следует, — спокойно продолжал Вячеслав. — Поглядите внимательно, есть среди них человек, у которого Шестаков отнял шапку и перчатки?

Под ладонью Вершинина плечи паренька расправились, и он прямо взглянул на трех парней. Субботин выбрал место крайним справа, а Глухов стал разглядывать сидящих слева направо. Все, затаив дыхание, наблюдали за его поведением. В комнате нависла звенящая тишина. Казалось, даже понятые побаиваются, как бы их не опознали по ошибке. Однако Виктор остался равнодушным при осмотре первых двух человек. Поведение его изменилось, когда он стал разглядывать Субботина: глаза застекленели, по полным щекам прошла мелкая дрожь. Субботин, как в гипнозе, тоже не отводил, взгляда от Глухова.

«Ура, ура, ура, виват? — мысленно сказал себе Вершинин, заметив реакцию обоих. — Он!»

— Это не тот, — почти беззвучно слетело с губ Глухова.

В первое мгновение Вячеславу показалось, что он ослышался.

— Как не тот? Вы же узнали его. Я видел.

— Не тот, — тихо повторил парнишка.

С ехидной улыбочкой Субботин распрямился на стуле.

— Значит, не тот? — переспросил Вершинин. — Тогда кто же это? Кто? Ведь ты знаешь его.

Повернув к следователю умоляющее лицо, Глухов затараторил скороговоркой:

— Не он это, не он, честное слово, не он. Другой это.

— Другой? Какой другой?

— Он рядом стоял с тем парнем, у которого отняли шапку и перчатки. Тоже был пьяный. У него Ханыга ничего не взял, взял у другого, — бормотал Виктор, избегая взгляда Субботина.

Вершинин рассчитывал теперь, что Субботин должен признаться, однако он ошибся. Тот равнодушно взирал на происходящее, словно оно касалось другого человека.

«Сильна выдержка у непробиваемого, — подумал Вячеслав, пытливо рассматривая его бесстрастное лицо, — ну, да ладно, как ни хорохорься, а признаваться придется».

— Рассказывай, — сказал Вершинин, обращаясь к Субботину.

Субботин едва заметно передернул плечами.

— Рассказывай, рассказывай, Вадим. Смелей. Ты же видишь, запирательство бесполезно, нам все известно. Теперь хочется от тебя услышать, что происходило в тот Вечер после того, как Шестаков, то бишь Ханыга, ограбил твоего приятеля.

— Опять вы мне про Ханыгу. Откуда мне его знать?

— Позволь, позволь. Ты ведь был частым гостем на вокзале, сам этого не скрываешь.

— Был. Ну и что же?

— Ханыга тоже проводил там почти каждый вечер. Друг друга вам не миновать. Вот посмотри, — он показал ему небольшую фотографию Шестакова.

Вадим равнодушно посмотрел на снимок и покачал головой.

— Первый раз вижу.

— Значит, Нина по-твоему врет?

— Врет.

— И Глухов?

— Врет, как шакал.

— Ну подумай, зачем им врать, оговаривать тебя, если вы незнакомы друг с другом. Нину ты видел только мельком, Глухова совсем не знаешь. Какие могут быть счеты между вами?

— Глиста скажет то, что вам нужно, а этому сеньору-помидору просто со страху померещилось. Он метался-то, как крыса. Да и вы, я заметил, здорово волновались из-за своей затеи с опознанием. Боялись лопнет.

— Значит, и я уже задался целью погубить тебя?

— Все может быть, — упрямо сказал Субботин. — Убийство вам надо раскрывать, а мне его легче всего пришить. Вот и стараетесь.

— Почему именно тебе, а не другому? — с иронией поинтересовался Вершинин.

— Так, — последовал короткий ответ.

Вячеслав положил авторучку на стол, собрал бумаги, сложил их аккуратно в портфель. Затем, опершись головой о руку, принялся внимательно, как диковинное животное, изучать сидевшего перед ним парня. Поначалу тот встретил его взгляд вызывающе, но потом опустил голову и стал нервно пощелкивать пальцем о палец.

— Ошибаешься, Субботин, — наконец, раздельно произнес Вершинин. — Я тебя в убийстве не обвиняю, думаю, его совершил другой, а вот за то, что ты не сообщил о совершенном на твоих глазах убийстве, придется отвечать, и отвечать по всей строгости закона. И поверь мне — вина твоя будет доказана.

Субботин пытался возразить, но следователь жестом заставил его замолчать.

— Я понимаю, — продолжал Вячеслав, — тебе не хочется называть имени своего приятеля, ты думаешь скрыть его от наказания, уверен, что нам самим не найти. Ошибаешься: рано или поздно мы найдем убийцу, и он все расскажет. Зачем ему запираться, ведь у него есть и смягчающие вину обстоятельства. У тебя же таких обстоятельств не будет, ты сам от них отказался.

Субботин с недоверием слушал следователя. Его взгляд, казалось бы, говорил: «Рассказывай, рассказывай, все равно не расколюсь. Какие еще тут смягчающие обстоятельства? Посадите и все».

— Да, да, да. Самые настоящие смягчающие обстоятельства. Твой приятель убил Шестакова за то, что тот ограбил его: снял шапку, отобрал перчатки. Я далек от мысли оправдывать убийцу, он не имел права отнимать жизнь у человека, пусть даже у преступника. Но все же поведение Шестакова в определенной степени смягчает вину твоего приятеля, которого ты скрываешь.

Субботин насторожился и слушал, хотя и с прежним недоверием, но уже внимательнее.

— Отвечать ему за убийство придется, и лучше раньше, чем позже. Но тебе, тебе почему хочется в тюрьму? На, почитай уголовный кодекс, там черным по белому написано, какое наказание положено за недоносительство.

Субботин бегло пробежал глазами текст статьи.

— Хм, — пробормотал он, — за какого-то Ханыгу три года. Да его давно убить надо было. Правильно сделали, что пришили гада.

— Мое мнение на этот счет ты уже слышал. А Ханыгу-то, оказывается, знаешь.

— Наслышан. Скотина, каких мало. Туда ему и дорога. На вашем месте я бы не искал, кто его убил, а если бы тот сам объявился, благодарность ему дал. А вы…