Страница 21 из 44
— Константин Сергеевич, — прервал он снова Охочего. — Я понимаю, хороших людей на заводе много, большинство из них с негодованием отвергнут такой путь, но мне эти люди не нужны. О них в другой раз. Сейчас мне нужны другие — отрицательные, причем не явные злодеи, а те, которые пытаются скрыть эти качества. От пытливого наблюдателя им, понятно, не укрыться, ведь трудно постоянно носить маску. Понятно?
— Понятно. Попробую, — немного подумав, ответил Охочий. — Но для начала разрешите задать вам вопрос.
— Пожалуйста.
— Если вы были в объединении, то уж, конечно, ознакомились с материалами проверок?
— Допустим.
— Заметили ли вы в них какую-нибудь странность?
— Странность? — Вершинин стал вспоминать прочитанное. — Какую странность?
— Меня удивляет одно обстоятельство: почему во всех проверках руководителем комиссии являлся один и тот же человек — Алексей Михайлович Раков, главный инженер объединения? Состав комиссии менялся, а вот руководитель оставался прежним.
«Действительно, почему все время Раков? — задумался Вячеслав, — даже объективности ради следовало бы назначить другого. Надо посмотреть, по чьей инициативе его посылали».
— Думаю неспроста, — продолжал Охочий. — Я краем уха слышал, что Мартьянов возражал против этой кандидатуры, когда второй раз решался вопрос о руководителе бригады, но тщетно. Назначили Ракова. А почему? Я слушал его на совещании, которое он проводил по результатам проверки, и скажу откровенно: все вроде правильно говорил — и про отрицательное, и про положительное, но уж больно своеобразно. Осадок какой-то тягостный после его слов оставался. С одной стороны, выходило, будто письмо надуманно, а с другой — недоговоренность бросала тень на Кулешова. Люди недоумевали: не было ясности. Он все только запутал. Почему?
Вершинин пожал плечами. Пока что особого смысла в рассуждениях Охочего он не уловил. Раков с высоты своего положения мог намеренно сгустить краски, оставить недоговоренность, чтобы не расхолаживать подчиненных.
Заметив, что собеседник не понял, куда он клонит, Охочий нервно повысил голос:
— Ракову шестьдесят четыре года. Как мне известно, между ним и Мартьяновым имеются шероховатости во взаимоотношениях. Генеральный директор пытался культурно проводить его на пенсию. В главке, однако, Ракова кто-то поддерживал и с Мартьяновым поначалу не соглашались, но потом пошли навстречу, при условии достойной замены. Тот предложил Кулешова. С кандидатурой Игоря Арсентьевича начальство согласилось.
— Допустим, у Ракова имелись основания скомпрометировать Кулешова, и он это с успехом делал, — согласился Вершинин. — Но при чем здесь анонимки? Или вы хотите сказать, что их написал Раков?
— Упаси бог! Но над его поведением стоит задуматься.
— Константин Сергеевич, дорогой мой. Ваш рассказ мне важен и нужен, но поведение Ракова только производное, ведь нет анонимок — нет комиссий, а следуя от комиссий к анонимкам, только запутаешься. Давайте лучше вернемся к заводу.
— Завод наш предприятие сложное, огромное. Коллектив хороший, с поставленными задачами справляется, — почему-то вдруг стал говорить как на собрании Охочий, но заметил, что собеседник пропускает общие слова мимо ушей, и спохватился. — Взять наше руководство — все на высоте. Директор, главный инженер Раух или заместитель директора Колчин. Работают в контакте, никаких вылезающих наружу противоречий между ними я не заметил. Кулешов с обоих требует жестко и на производственных совещаниях во всеуслышанье высказывает им нелицеприятные вещи, но воспринимается это как должное, без обид, хотя Раух, например, намного старше Кулешова — ему пятьдесят семь лет.
— А Колчину?
— Колчин молодой. Он моложе директора. Человек властный, самодовольный.
— Из тех, кто всегда доволен своим умом и не доволен положением?
— Трудно сказать. Колчин — человек достаточно сложный и отрицательные качества держит при себе. Прямолинейность не в его характере.
— Итак, — подвел итог Вершинин, — кое-что о Колчине мы выяснили: самодовольный и скрытный. Качества многообещающие.
— Такие качества присущи многим, — возразил Охочий, боясь бросить подозрение на заместителя директора, — и, если они не болезненно гипертрофированы, разве можно назвать их отрицательными. Просто качества. Ведь что такое самодовольство? Человек доволен самим собой. Или скрытность — значит человек молчаливый, не допускающий до своей души каждого и всякого. Иное дело — зависть, корыстолюбие. Эти качества отрицательные, окраска их вполне определенная.
— Так-то оно так, но, к сожалению, трудно узнать, на чем остановится самодовольный и скрытный человек, не перешагнет ли он грань, за которой эти качества станут остро отрицательными. Если такого человека обидеть, пусть даже ненароком, то почти неизбежно самодовольство перерастет в жгучую зависть, а та в свою очередь может привести к самым черным поступкам. Можно ли, например, поручиться, что директор никогда не обидел Колчина неосторожным словом? Тот затаил обиду, и пошло, пошло.
— И привело к тому, что Колчин стал пробавляться анонимками? — недоверчиво спросил Охочий. — Трудно поверить. Умом понимаю — все возможно, а сердцем нет. Как может человек так опуститься?
Вершинин с сожалением посмотрел на собеседника.
«Опасается, как бы я не заподозрил Колчина, а ведь пока идут только абстрактные рассуждения», — подумал он.
Неожиданно лицо гостя скорчилось как от зубной боли. После заметных колебаний он сказал, глядя в сторону:
— Стоит ли говорить об этом?..
— Стоит, стоит. Обо всем стоит, что на ваш взгляд кажется важным, — подтолкнул его Вячеслав.
— Видите ли, Раков во время своих визитов к нам явно благоволил к Колчину. Тайно, но благоволил. Я дважды заходил в кабинет к Колчину, когда там находился Раков, и оба раза они при моем появлении резко прерывали разговор. Я, конечно, для них мелкая сошка, мне их дела знать не положено, и все же уж больно ловко у них получалось. Один раз мне удалось поймать конец разговора, но они тут же прервали его и переключились на совершенно другую тему. Явно секретничали как единомышленники. А какие могут быть секретные дела у главного инженера объединения и заместителя директора завода? Вы, наверно, опять скажете, что надо идти от анонимок, а не наоборот, но у меня почему-то только так получается.
— В каких отношениях находился Раков с другими руководителями завода?
— В самых официальных.
— Ну хорошо, — перевел разговор на другое Вершинин, не желая пока заострять внимание собеседника на взаимоотношениях Колчина и Ракова, характер которых его заинтересовал, — оставим Колчина. Мне бы хотелось услышать ваше мнение о Лубенчикове. Успокойтесь. Совсем не в плане возможности написания им анонимных писем, а просто как об организаторе, воспитателе, человеке, ответственном за состояние идеологической работы в таком большом коллективе.
— Тут я могу быть вам полезен. Ваш покорный слуга — член парткома и потому общаюсь с Лубенчиковым чаще, чем с Колчиным или Кулешовым. В прошлом он инженер, окончил институт заочно, опыта партийной работы маловато. Выдвинули его по инициативе директора. Возможно, увидел он в нем организаторские способности. Однако через годок стало всем ясно: не тянет секретарь. Мельчит, уходит от острых вопросов, теряется в конфликтных ситуациях. Взять хотя бы пресловутую историю с директором. Лубенчиков выглядит в ней отвратительно. Он не проявил должной требовательности, твердости характера, на обсуждении занял неопределенную позицию, ходил вокруг да около. То на Кулешова оглянется, то на Ракова. В райкоме партии, где также рассматривали этот вопрос, только мямлил. Тем самым он отдал директора на откуп. И хотя многие его чисто человеческие качества остаются выше всяких похвал, я не могу относиться к нему с уважением.
— Ладно, Константин Сергеевич, о ближайших помощниках мне все ясно, но скажите все-таки, кого вы подозреваете как возможного автора писем?
— Еще раз повторяю: не знаю. Обиженные есть, но сказать на них такое…