Страница 3 из 30
Однажды тётка Катерина сидела у окна и чесала шерсть. Зашёл Васька, поздоровался и сел на лавку. Он последнее время часто заходил к Зине по клубной работе. Митя лежал на Зининой кровати, гукал и не моргая смотрел на тётку Катерину. Тётка подняла голову, посмотрела на
Ваську и чуть не вскрикнула: Митино лицо! И глаза такие же голубые, и нос такой же, с шишечкой…
Васька не дождался Зину и ушёл. Бабы сразу поверили тётке Катерине, а те, что раньше заметили сходство, стали даже хвастать. Быстро собрались шесть баб, договорились и в тот же вечер привалили к Ваське домой. Самого Васьки дома не оказалось, а мать сначала рассердилась:
— Да что вы, бабы, он малый ещё!
Но доводы подействовали, и она задумалась. Васька долго шатается, поздно приходит. А что, если он? Дождались Ваську.
Растерявшегося парнишку уговаривали сознаться и признать себя отцом. Хором хвалили, обещали просить председателя о новой избе. Васька сидел весь красный, утирал пот на лбу кулаком и не знал, куда деваться от стыда. Клялся и божился, что неповинен.
Тогда бабы перешли к угрозам. Вспомнили, что Васька комсомолец, и обещали куда нужно заявить.
— Да вы у неё спросите! — кричал Васька, уже совсем остервенев, не зная, что делать и куда деваться. Стыдно было глядеть в глаза матери.
— Я с ней ни разу и не гулял, у кого хотите спросите! Мам, не трогал я Зинку никогда.
Мать, может, и верила сыну, ко молчала. Остальные не отступали. Тогда Васька взял да и выгнал баб из избы.
Мать растерялась.
— Пошто так, Вася, они же по-хорошему… А может, это ты, а?…
Сын молча полез на печь.
— Васька, напишу братану, — пригрозила мать.
— Пишите хоть чёрту! — крикнул Васька с печи и затих.
Весь вечер он никуда не ходил. А когда мать ложилась слать, сказал ей, свесив с печки взлохмаченную голову:
— Мам, ты Лешке не лиши, я, честное комсомольское, не виноват ни в чём.
В ответ мать только вздохнула. Брата Васька уважал и боялся. Если мать напишет, тогда пропало обещанное ружьё. Брат имел над ним власть даже больше, чем мать, и, когда Васька шалил, она всегда грозила написать Алексею. Впрочем, плохого никогда не писала, потому как и нечего было: младший сын работал хорошо, её не обижал, ну баловался иногда, так кто ж не балует в его летах!
Бабы ушли от Васьки в полной уверенности, что он отец Мити, и немедленно заварили кашу. Тётка Катерина всех настропалила. Были в сельсовете, все сразу, в один голос разговаривали с председателем и с секретарём комсомольской организации — высокого роста девушкой, всегда ходившей в блестящих ботах.
Секретарь удивлялась, сердилась и обещала поговорить с Васькой очень серьёзно. Председатель разводил руками, пожимал плечами и ухмылялся. Он был очень доволен: появился случай припугнуть настырного подлесовца, недавно наговорившего ему на собрании кучу дерзостей по поводу клуба, музыки и библиотеки.
Через неделю Ваську вызвали в сельсовет и строго потребовали объяснения и признания. Васька стоял, смотрел на блестящие чёрные ботики девушки-секретаря, с которой он совсем недавно составлял план покупки книг и музыкальных инструментов, и думал, как объяснить при ней попроще, что он не отец. А когда заговорил, то обращался всё время к председателю.
Так его и отпустили ни с чем.
В тот же день из сельсовета приехали в Подлесы «следователи» во главе с председателем.
Спрашивали Зину. Та молчала, сказала только, что Васька тут ни при чём и чтобы к ней больше не приставали. Сказав так, завернула ребёнка и вышла из избы.
Ваську оставили в покое, только стал он сердитым и по вечерам редко ходил в клуб — больше пропадал в мастерских МТС.
Пришла весна. Перед пахотой Семён снова ездил в район, привозил каких-то руководителей, месил с ними грязь вокруг Подлес. Пока тракторы пахали землю на самых высоких, сухих местах, в низинах рыли канавы. Семён сам разбил поле на участки, так что расстояние между канавами стало не шестьдесят метров, как было раньше, а вполовину меньше. Вода быстро сошла. В эту весну на полянах ничего не сеяли, оставив землю под корма. «Лучше меньше, посеять, да лучше».
Осушили картофельное поле, пробороздив его восемь, раз канавокопателем. От помощи городских людей подлесовцы отказались. Жизнь в деревне становилась шире.
Подлесовцы уже не косились на Семёна — свой мужик.
Весной Зина похудела, стала задумчивой, тихой. Случалось, она даже не работала, а просто слонялась по скотному двору или бродила по комнате, глядя в потолок, оклеенный газетами. Надоест — отойдёт к окну, вздохнёт. Если Митя проснётся, подойдёт к нему, долго глядит на него и опять вздыхает. У тётки Катерины под сердцем кололо от этих вздохов.
Весна всех порадовала, а Зину обошла. Весна в этом году будто давила на Зинины плечи шумом воды, теплом яркого солнца. Семён посоветовал ей поработать в новой библиотеке, которая хоть и была ещё мала, но уже требовала хозяйского глаза. Зина согласилась. После скотного двора бежала домой, кормила сына, а потом спешила в библиотеку.
К концу мая вернулся домой навсегда Алексей Новкин. Сидел в избе такой красивый; голубые глаза его весело смотрели на мать, а та и не знала, чем угодить сыну. Васька съездил в соседнюю деревню, купил две бутылки водки. В избе праздновали.
Мать рассказала про Зинку и её ребёнка. Алексей слушал внимательно, смеялся и спрашивал младшего брата:
— Так и не сказала кто?
— Никому. Так и не знаем.
— Здорово! Ну, брат, чуть не окрутили тебя! — и он хохотал сочным басом.
В тот же день, под вечер, Алексей почистил сапоги, накинул на плечи шинель и зашагал на другой конец деревни.
Промелькнуло лето. Подкралась осень. Началась уборка. Хоть и убрали подлесовцы хлеб своими силами, но с картошкой всё-таки не управились. Снова приехали студенты. На этот раз другие. Двоих бригадир направил в избу тётки Катерины. Там их встретила молодая женщина и показала, где они могут разместиться.
На кровати шевелился голый ребёнок, с любопытством смотря на вошедших голубыми глазками, и водил по одеялу толстой ручкой.
Вечером в этой избе весёлый голубоглазый человек в военной гимнастёрке гудел басом:
— Подсобите — спасибо… А на тот год уж сами управимся…
А тётка Катерина корявыми пальцами строила мальцу козу и говорила:
— Управимся небось, да и мужиков — вот второй в хате растёт, слава тебе господи!
1954
ВСЯКОМУ СВОЁ ВРЕМЯ
В прошлом, пятьдесят пятом году, в июле месяце, я сидел в прорабской и смотрел чертежи нового цеха.
В десятом часу дверь распахивается и вбегает табельщица Тоня.
— Иван. Федорыч, вас вызывает начальник!
— Зачем? — спросил я.
— А почём мне знать? Сказал, чтобы сейчас пришли, да обязательно, а зачем — не знаю.
Дверь захлопнулась, и Тоня исчезла. Я сложил чертежи в стол, надел кепку и вышел.
Строили мы тогда печной цех цементного завода. Мастером у меня работал молодой инженер, только что вылупившийся из института. Позвал я его, сказал, что ухожу, и отправился.
До конторы нужно было идти километра три. Город всего год как строился, дорог хороших ещё не было. Пробираясь по жидкой глине, я думал о причине вызова. Последнее время аварий у меня никаких не было, пьянства не замечалось. А по утрам начальник редко требовал к себе. Зайдя к нему, я снял кепку, поздоровался и спросил:
— Вы меня вызывали, Николай Иваныч?
— Да, вызывал, — сказал он, отодвигая бумаги, которые подписывал, — поедешь в деревню, Кибиткин. Постановили вчера на бюро — построить нашим участком два коровника в колхозе «Ударник». От Кедринска это недалеко, всего километров тридцать. Завтра же собирайся — и в путь. Вначале узнай, как там с лесом. Может, людей на месте наберёшь, чтобы отсюда не командировать… Человек ты пожилой, в деревне бывал. Как утрясёшь всё, так мы тебя заберём сюда, а туда пошлём кого-нибудь из молодых холостяков.