Страница 19 из 30
— Тётя Маша, за что вы вчера ругались на дядю Федю и Марию Степановну? — та махнула рукой и сказала:
— Кто ругался? Я не ругалась, я так. Иди второй подмети.
Был восьмой час вечера, а в первый номер ещё никто не пришёл. Лена становилась на носочки и заглядывала через стекло двери: койки были пусты. Она уже просмотрела паспорта и узнала, что все четырнадцать были из ленинградского института.
— Студенты, — решила Лена, замыкая сундук, и, сама не зная чему, обрадовалась.
Городок, в котором стоит гостиница, маленький. Кругом тайга, до железной дороги километров триста будет. Стоит он на берегу Енисея. Есть здесь пристань для речных пароходов, есть школа, есть музей, стадион. Весь городок можно на своих двоих пройти вдоль и поперёк за два часа. Есть кинотеатр. Но будущее городка незавидное: говорят, что его скоро снесут, потому что когда Енисей перегородят плотинами, то вода поднимется и это место зальёт. Городские ребятишки радуются этому, взрослые молчат: надо — так надо, а вот старики ворчат.
2
Лена обошла номера. Спросила, не нужно ли кому книг почитать. Вновь прибывших пригласила в буфет и отправилась к себе в комнатку.
Читала и прислушивалась.
В одиннадцатом часу хлопнула дверь. Застучали каблуки, послышался смех, кто-то один гоготал громче всех и, оборвав разом смех, сказал довольно:
— Борька, ну и поспим же, как в общаге в начале семестра!
Лена прислушивалась, но больше ничего не услышала. Дверь была закрыта, и из-за неё доносился тихий и редкий разговор.
А за дверями первого номера стелили постели, обменивались впечатлениями от бани. Студент с рыжей бородой бухнулся на чистую простынь и просиял.
— Ребята, эй, хлопцы, — протянул он, — да это же невероятно, ух, смак как хорошо! Борька, слышишь, Борис, я сейчас только понял, что такое чистая простыня! Борька, у тебя голова кружится?
— Нет, хотя да, немного. Вино паршивое, ответил из-под одеяла студент, который лежал на соседней койке.
— Инженер сказал, что завтра не уедем; машины нет. Дня три жить будем.
— Ну и поживём…
Все скоро уснули. Из-под чистых пододеяльников торчали лохматые макушки, бородки. Казалось, что вся комната дышит, дышит ровно и здорово.
Легла и Лена. Платьице её висело рядом на спинке стула — только протянуть руку. Туфельки на низких каблучках стояли наготове: мог кто-нибудь ночью приехать. Заснула Лена не сразу. Сначала легла на левый бок, потом на правый; полежав так, почувствовала, что ей неудобно, и, легла на спину. Подушка уже слишком съехала. Лена стала на колени, тонкими руками ухватила её, поставила на ребро и придавила.
Но всё равно было неловко, и заснуть Лена не могла. Зажгла свет, взяла со стола зеркальце и посмотрела в него. Улыбнулась, вытянула губки, прищурила один глаз, потом второй, закрыла оба глаза и открыла, положила зеркальце на стол и задумалась. О чём она думала? — спросил бы кто-нибудь сейчас, и не ответила б, только раскрыла б шире глаза и смотрела на спрашивающего удивлённо.
Мысли пробегали — по-беличьи неспокойные, и внимание ни на чём не останавливалось. Встала, погасила свет, походила босиком по комнате, открыла дверь в коридор и прислушалась: везде было тихо. В первом номере кто-то храпел. Лена подошла к стулу, оделась и вышла. Около четвёртого номера остановилась. Кто-то разговаривал во сне, послушала, но ничего не разобрала. Вернулась к себе в комнатку, не зажигая света, разделась и снова легла спать.
Сон на этот раз пришёл почти мгновенно. Мягко закрыл ей глаза, в сладком покое подогнул коленки почти к груди, дохнул на неё нежным теплом кровати, и Лена уснула.
Она была местная. Родилась в деревне, километрах в шестидесяти от города. В небольшой, снаружи тёмной и чистенькой, беленькой внутри избе. Росла не болея, но была очень худенькая. «В кого она такая уродилась?» — говорила мать. И действительно, отец был крупного сложения и здоровый, мать низенькая, но здоровая и сильная женщина. Жили в тайге, а тайга только сильных уважает.
Отца забрали на фронт, и Лена больше его не видела — он погиб.
Сейчас она помнила отца всегда одетого в меховую шапку и с ружьём.
Пять лет назад, в 1949 году, мать умерла, и Лена осталась одна с бабушкой. В городе жила вторая бабушкина дочь, тётя Маша. К ней они и переехали через месяц после смерти матери.
Лена ходила в школу. Тётя Маша работала в гостинице. Когда Лена окончила семь классов, пошла работать вместе с тётей Машей.
Тётя Маша побаивалась вначале за свою приёмную дочь: уж слишком она была худенькая и тихонькая. Не будут ли её обижать? Народ ведь такой — и нашумит, и выругается. Но месяц прошёл — успокоилась. Работа Лену не очень утомляла. В книге отзывов и пожеланий стали появляться благодарности ей, Лене. Дядя Федя Лену очень уважал и старался не следить в проходной во время её дежурства своими валенками и не сорить махоркой.
Дом, в котором жила Лена с тётей Машей и бабушкой, приютился в трёх кварталах от гостиницы. Время сдвинуло крышу набок, да так и оставило, и он смотрел слезящимися от вечных дождей окнами, похожими на глаза бабушки. Лена боялась ходить поздно вечером и рано утром, когда людей не было видно, поэтому брала себе ночные смены. Тётя Маша тоже советовала работать в ночные смены, они спокойнее и легче дневных.
Иногда, если Лена запаздывала, за ней по доброй воле отправлялся дядя Федя, а уж с ним она ничего не боялась. Он рассказывал про такие случаи из своей жизни, что Лена считала его очень сильным.
Так она и жила.
3
Борис проснулся раньше всех. Все ребята спали. Кто скомкал одеяло и спал под одной простынёй, а Игорь Бакучев скинул во сне с себя и простынь. Приятно пахло чистым телом, чистой наволочкой. Вставать не хотелось, и спать не хотелось.
Вдруг дверь скрипнула. Вошла девочка в белом передничке и насторожённо, как воришка, остановилась. Глаза её пробежали по спящим. Быстро подошла к столу, взяла обеими руками полупустой графин и неслышно, поспешно выпорхнула из комнаты.
Борис приподнялся на локтях и сразу же снова лёг.
Девочка опять вошла, прошла к столу и поставила на стол графин, полный воды. Опять неслышно выскользнула из комнаты и вернулась, держа в левой руке тряпку и в правой — швабру, которая была выше её сантиметро® на пятнадцать. Швабру поставила у двери и стала протирать тряпкой окна. Затем вытерла стол, стулья, смела в кучку валявшиеся на полу бумажки, взяла из угла фанерку и, собрав на неё сор, вышла.
Минут пять в комнате стояла тишина. Потом девочка опять появилась у дверей и, наклонившись чуть вперёд, сказала негромко, чистым голоском, глядя в окно:
— Пора вставать, уже двенадцать часов, — и замолчала, как будто удавленная своими собственными словами.
Ответом было молчание. Только пылинки в лучах перемещались в вечном беспокойстве, да и то бесшумно.
— Товарищи, уже двенадцать часов, и пора вставать, — громче сказала Лена и сделала шаг вперёд.
Борис сел голый по пояс.
— А если мы не желаем? — спросил он.
— Так вы что, до вечера будете спать, а потом что? Шуметь? У нас после двенадцати должно быть тихо.
Борис смотрел на хорошенького, неизвестно откуда взявшегося наставника и в открытую улыбался.
— Да и у вас, наверное, дела есть, — продолжала Лена, — и мне убрать надо, сегодня пол буду мыть.
В голосе её прозвучали нотки просьбы и оправдания.
— Нет! У нас сегодня никаких дел по расписанию, и мы, если пожелаем, можем спать весь, весь день, — весело сказал Борис и добавил: — А потом и ночь. Мы это умеем. Вот посмотрите, — Борис указал на соседа, — Игорь Бакучев — историческая личность. Да. Если будут когда-нибудь труды о том, сколько студент может проспать, так сказать, за один присест, то обязательно его отметят: он перед стипендией может спать по двое суток. У него организм подчинён мозгу, мозг — желудку, сила воли у него большая.