Страница 64 из 68
А пока комиссары делали все возможное, чтобы отсрочить роковую развязку, удержать Баку и тем самым спасти многотысячное немусульманское население города от банд мусаватистов, двигавшихся вместе с турецкими войсками.
Особенно остро переживал Шаумян. Еще был свеж в памяти недавний мятеж, унесший столько жизней и армян, в азербайджанцев, и русских.
Посоветовавшись с комиссарами, Шаумян предложил Петрову открыть артиллерийский огонь по Биби-Эйбату, где находились турецкие войска. Короткая команда, и первые снаряды со свистом пронеслись над головами бакинцев и упали в расположение турецких войск. В те же минуты с Петровской площади на находящийся в нескольких верстах от нее фронт поскакала сотня донских казаков во главе с Петровым.
Бой длился несколько дней. Поддержанная мощными артиллерийскими залпами, горстка храбрецов, оборонявшая Биби-Эйбат, не раз бросалась в контратаку и выбила турок.
Петров вернулся на площадь с кровавой повязкой на руке.
— Вы ранены? — испуганно спросил Фиолетов.
— До свадьбы заживет, — весело ответил Петров. — Башибузуков малость проучили.
Ехавший позади Петрова ординарец держал захваченное турецкое знамя.
Артиллерийский обстрел и атака кавалеристов Петрова застали турок врасплох, и они отступили. На несколько дней оккупация Баку была отодвинута.
Но решение об эвакуации оставалось в силе. Перед тем как покинуть город, было решено выпустить воззвание к бакинским рабочим. Его написал Шаумян.
Сразу же встал вопрос, где напечатать воззвание. Дороги были не только дни, но и часы. Большевистские газеты были закрыты, типографии отобраны. Выручил Анастас Микоян. По поручению Бакинского комитета партии отряд рабочих под его руководством силой захватил одну из типографий. Печатный станок крутили вручную, при свечах и лампах, так как света не было. Последний, нелегальный номер «Бакинского рабочего» был напечатан и распространен среди населения.
Тогда же увидело свет и воззвание, подписанное Бакинским комитетом РКП (большевиков). В нем подробно излагался ход событий за последние дни, разоблачались ложь и клевета, распространявшиеся против большевиков, объяснялось, почему принято решение об эвакуации революционных военных сил.
Воззвание заканчивалось словами: «…город будет спасен не белым флагом действительно трусливых аветисовых и амазаспов… и не мифической помощью англичан и их прислужников, а войсками рабоче-крестьянской России, идущей к нам на выручку, советскими войсками.
Товарищи рабочие! Идите под знамена отряда т. Петрова, под знамена дорогой нам рабоче-крестьянской России, откуда он прислан!
Да здравствует борющийся бакинский пролетариат!
Да здравствует Великая Российская Социалистическая Республика Советов!»…
Почти все суда были нефтеналивные, с низкими покатыми палубами. На них грузили орудия и снаряжение. Приторно пахло нефтью. В загонах из толстых досок косили испуганные глаза отощавшие армейские кони.
Беспрерывно плакал чей-то грудной младенец, и мать качала его на руках, испуганно поглядывая на комиссаров: как бы из-за этого плача не ссадили ее с парохода, ведь мешает, но Фиолетов подошел к ней, по привычке пошарил в карманах — нет ли конфетки? — и смутился, потому что конфет сам не видел целую вечность, пощелкал перед ребенком пальцами, и малыш замолк, заморгал глазами и успокоился.
В Баку оставалась мать, никуда не захотела ехать, да и куда поедешь с лежачим отчимом. Фиолетову стало стыдно, что он так редко в последнее время бывал у матери. Может быть, еще успеет? Он уже собрался сказать Шаумяну, что поедет в Белый город, как подошел дежурный.
— Товарищ комиссар, там к вам какая-то старуха просится. Пропустить?
У Фиолетова екнуло сердце, он пошел вместе с дежурным к перекрестку, где стоял часовой, и увидел мать, в черном платке, несмотря на жару.
— Вот, Ванюша, проститься пришла… — сказала она жалобно и протянула ему узелок. — Тут твои коржики любимые, может, погрызешь.
Он обнял мать и прижался щекой к ее щеке.
— Прости, мама…
— Да что ты болтаешь, Ванюша, разве ж я не знаю, какая у тебя колгота!
Прибежал запыхавшийся Абдула и стал прощаться. Фиолетов отвел его в сторону.
— Пожалуйста, присмотри за матерью, совсем старая стала.
— Хорошо, Ванечка, все сделаю… Ну…
Они порывисто обнялись.
— Все будет хорошо, Абдула. Передай отцу, что я не бегу из Баку. Мы скоро вернемся.
Абдула молча, рассеянно кивнул головой. Подошел Азизбеков.
— Не падай духом, балаханный! — так он в шутку называл Абдулу. — Адреса явок я тебе передал. А теперь… — он протянул руку.
Шаумян ехал вместе с сыновьями, они стояли рядом с отцом, по-взрослому спокойные и понимающие, что здесь происходит.
— Поднимайтесь на борт, товарищи, сейчас отойдем, — сказал Джапаридзе и, прищурясь, долго смотрел в сторону моря, по которому ходили белые сердитые барашки.
В последнюю минуту пришел встревоженный Коргасов и сообщил неприятную новость. Канонерская лодка «Каре», которая должна была сопровождать суда до Астрахани, остается в Баку.
— Так называемый «товарищ» Айолло и иже с ним успели побывать на лодке и уговорить команду отказаться от своего обещания.
Все семнадцать судов остались без защиты.
Пароход «Иван Колесников», на котором ехали комиссары, отошел первым. Фиолетов стоял на палубе и махал рукой провожавшим, пока их было видно.
За бухтой море бушевало вовсю. Фиолетов привык к сердитому Каспию, к его повадкам, штормам, к огромным волнам, но все это он видел с безопасного берега. В открытом море было страшнее. Огромные волны накидывались на пароход, клали его то на один борт, то на другой, поднимали, словно щепку в весеннем ручье, и швыряли в разверзшуюся черную бездну.
— Что будем делать, Степан Георгиевич? — спросил Полухин.
— Вы, Владимир Федорович, моряк, вам и решать, — ответил Шаумян.
— Мое мнение — переждать шторм у Жилого. Зайдем за остров и ляжем в дрейф.
Фиолетов легко переносил качку, но все же обрадовался, когда шторм к утру поутих, и вместе с Джапаридзе вышел на залитую солнцем палубу. Небо очистилось, я горизонт словно отодвинулся.
Фиолетов оглядел море и увидел три отставших судна, которые быстро приближались. Он узнал их — «Ардагап», «Астрабад», «Геок-Тепе»; все они теперь находились в распоряжении «Диктатуры Центрокасния».
— Не правится мне все это. Может быть, нам уйти? — спросил Фиолетов.
— Поздно, Иван Тимофеевич, — ответил Петров. — Они уже на расстоянии пушечного выстрела.
Было видно, как с «Астрабада» спустили на воду катер с какими-то людьми и он быстро пошел в сторону стоявших на якоре судов.
Уже можно было различить, кто там на катере: правый эсер Абрам Велунц, дашнак Аракельян, председатель «Диктатуры» меньшевик Садовский, моторист, матросы. Садовский поднес ко рту рупор.
— От имени «Диктатуры Центрокаспия и Временного исполнительного комитета» предлагаю всем судам, как незаконно захваченным большевиками, немедленно вернуться в Баку, а красноармейцам сдать оружие.
Петров не дослушал до конца и схватил рупор:
— Требования «Диктатуры» считаю неприемлемыми и выполнять их отказываюсь!
— Если через полчаса, — донеслось с катера, — все суда не пойдут к острову Наргену, мы будем вынуждены открыть огонь.
Комиссары молчали. Насупился Шаумян. Угрюмо смотрел в одну точку Фиолетов. Опустил голову Джапаридзе.
— Какое примем решение, Степан Георгиевич? — нарушил молчание Петров.
— Вы уже ответили за всех нас, — сказал Шаумян. — Пожалуйста, велите спустить на воду баркас.
В него сели Шаумян, Джапаридзе, Фиолетов и Петров. Матросы взялись за весла, и баркас подошел к ближайшему судну. Там уже слышали про ультиматум, и вся палуба была забита народом.
— Товарищи! — крикнул в рупор Петров. — Нал предлагают сдаться, красноармейцам отдать оружие, судам вернуться в Баку.
На палубе зашумели.