Страница 166 из 185
После ухода из «Нового Пути» отношения Перцова с представителями «нового» искусства пошли на убыль, а связи с Мережковскими оказались фактически разорванными: Перцов не приемлет их политического радикализма в период революции 1905 г. и в последующие годы. Очередное литературное пристанище он обрел в газете, которую основал его двоюродный брат H. Н. Перцов. В биографической справке о нем Перцов сообщает: «…нажив огромные деньги на постройке порта имп. Александра III в Виндаве (около полмиллиона), он вдруг вздумал издавать большую газету в Петербурге („Слово“), не имея до того никакого касательства к литературе. Разумеется, пришлось пригласить случайных людей, которые налетели со всех сторон и живо расклевали пирог: через 1 ½ года (газета выходила с декабря 1904 г. по июль 1906 г.) Ник. Ник. разорился совершенно, газету продал П. Б. Струве, а сам вернулся к инженерии»[1915]. В «Слове» Перцов вел «Обзор печати», опубликовал множество своих статей, а с января 1906 г. стал редактором литературного приложения («Понедельники газеты „Слово“»), к участию в котором привлек многих значительных писателей — Брюсова, Блока, Ф. Сологуба, И. Ф. Анненского и др. После перехода «Слова» осенью 1906 г. к другому издателю Перцов сотрудничества в газете не возобновлял и вообще на какое-то время почувствовал себя не у дел: «…из тех газет, какие существуют, — в революционные и кадетские меня не примут, да я и не могу писать ничего для них подходящего, а в реакционные и сам не пойду, да опять-таки и для них не гожусь»[1916]. Работе в столичных печатных органах не способствовали и изменившиеся личные обстоятельства: в 1906 г. Перцов сблизился с Марией Павловной Перцовой, бывшей женой двоюродного брата, В. В. Перцова[1917], и, по причине слабого здоровья ее и пасынка, обосновался в Крыму. С осени 1910 г. он поселился вместе с семьей в Москве.
С сентября 1908 г. Перцов возобновил активное сотрудничество в «Новом Времени». Сделал этот шаг он не без колебаний, памятуя о нелестной репутации, которую имело в глазах широкой общественности суворинское издание. «Газета явно гаснет, — делился он своими сомнениями в письме к Розанову от 13 июля 1908 г. — <…> Внутри — пустыня. Никого кроме друга нашего, Миши Меньшикова. Суворин стар; через 2–3 года что будет? А „нововременство“ раз навсегда „портит будущее“ — пусть это предрассудок, но он есть, он факт, и с ним нельзя не считаться. „Субъективно“ — правда, в „Нов<ое> Время“ мне всего легче, ибо меня там знают»[1918]. Последнее обстоятельство, видимо, и стало для Перцова решающим наряду с осознанием того, что вполне «своего», во всем созвучного его требованиям и умонастроениям печатного органа попросту не существует. В том же письме к Розанову он заключал свои рассуждения по поводу «Нового Времени» сакраментальной сентенцией: «…мой минус (как и Ваш) — вне- и бес-партийность. В России нужно быть непременно „причисленным к“. Без того нет „карьеры“. Посмотрите, как выгодно сейчас служить в Декадентском Главном Управлении, не говоря уже о Департаменте Левых».
Тематический диапазон газетных выступлений Перцова чрезвычайно широк: вопросы текущей политики, отклики на события повседневной жизни, путевые очерки (частично под рубрикой «Попутные заметки»), отдельные образцы художественной прозы (в этом жанре он выступал еще в начале 1890-х гг. в казанских газетах), юбилейные статьи о деятелях русской и мировой культуры, рецензии, статьи о современной литературе (частично под рубрикой «Литературные заметки»), фельетоны (в том числе полемико-иронические заметки по поводу различных выступлений в печати, составившие цикл «Литературные ракушки», который Перцов помещал в «Новом Времени» под псевдонимом «Искатель жемчуга»), В историко-культурных экскурсах Перцова центром наибольшего притяжения по-прежнему остается эпоха 1840-х гг.: высоту умственного мира людей этого времени воплощает Герцен, который «возвышается над ним, как Гете над Германией XVIII века» («Западник-москвич»)[1919], а красоту — Грановский, «одно из самых красивых имен русской истории и русской духовной жизни», «едва ли не самая художественная внутренне фигура — поэт не литературного творчества, а своей личности» «Рафаэль сороковых годов»)[1920]; художественные вершины этой эпохи — Фет, Полонский, Майков: «трехгранный самоцвет», «самые лирические поэты» русской поэзии, «певцы интимной стороны человеческой жизни, чисто личных переживаний», «эти поэты — женская сторона нашей литературы» («Памяти Я. П. Полонского»)[1921].
Своими газетными статьями Перцов подтверждает мнение Розанова о нем как о «критике конструкционисте», которого «более всего занимают конструкции всемирной истории»[1922]. Любая историческая фигура осмысляется искателем законов «мировой морфологии» как проявление общего культурно-типологического феномена, как часть целого, имеющая соответствия — по сходству или по контрасту — с другими его частями. Так, творчество Державина с его «упоением природной жизнью» отражает «психологию раннего возраста народа, <…> еще не исчерпавшего себя и своих сил и даже не сознавшего их границ» («Столетний юбилей Державина»)[1923], а успех Надсона — свидетельство духовно-психологической незрелости русской демократической интеллигенции 1880-х гг.: «Поэт-отрок новой отроческой полосы русской истории — таково психологическое определение Надсона и такова его историческая роль» («Надсон»)[1924]. H. Н. Страхов — «мудрый старик», вынесший «всю тяжесть созерцательного призвания», — осмысляется по контрасту с «юношей» Н. А. Добролюбовым, посвятившим себя «злободневной журнальной сутолоке», а также в аспекте противостояния «тихого» творчества «консерваторов» «шумной литературе „левого“ лагеря» («H. Н. Страхов»)[1925]; напротив, Михайловский 1890-х гг., «с его слепой и нетерпимой радикальной цензурой», помещается в один ряд «с его „правым“ антиподом — таким же „охранителем“ à outrance» К. П. Победоносцевым: «Они противоположны друг другу и в то же время как-то эстетически и необходимо дополняют друг друга. <…> Наследники богатых традиций, сами они не оставили после себя ни обширного лично-ценного труда, ни прямых преемников своего дела. Как личности, они <…> сами пали жертвою возвеличивших их традиций» («Наследник традиций»)[1926]. Аналитический метод Перцова часто подводил его к выводам, контрастировавшим с установившимися критическими мнениями; например, распространенной идее о «конце Горького» он противопоставил убежденность в положительном развитии творчества писателя: как художник Горький усовершенствовался, «кончилась только мода на него, т. е. прошла та полоса общественной психологии, с которой был связан бунтарско-бескультурный дух ранних его рассказов» («Рождение человека»)[1927]. В целом статьи, написанные в предреволюционное десятилетие и рассеянные по сотням газетных номеров, подтверждают правомерность позднейшей оценки Перцова, данной М. В. Нестеровым: «Он, как критик, работает с мастерством большого художника»[1928].
Революционные события 1917 г. и конец царствования «Николая Гнилого» (как он величал последнего императора) Перцов встретил, подобно большинству русской интеллигенции, с воодушевлением («…я, конечно, рад перевороту <…>, всецело за республику. Вижу великие горизонты, вдруг распахнувшиеся впереди, хотя и ранее уже мерещившиеся»[1929]), которое, однако, очень скоро сменилось самыми мрачными предчувствиями: «Ну, Рассеюшка! Похоже, что и эта наша революция оказывается, как и все прежние (Смутное время; 1905 г.), только бунтом — русским бунтом, „бессмысленным и беспощадным“»[1930]; «…впереди, конечно, ужас <…> для нас всех. Кончится, вероятно, страшной и общей катастрофой»[1931]. Когда эти предчувствия воплотились в жизнь, Перцов заметил в связи с последним, предсмертным произведением Розанова «Апокалипсис нашего времени»: «Приходится признать, что это были предсмертные страницы не одного только Розанова. <…> По-моему, самым благоразумным и самым счастливым (как всегда) из современников явился Бальмонт. Следовало бы нам всем последовать его примеру»[1932]. Однако вырваться, подобно Бальмонту, за границу Перцову не довелось. В 1922 г., узнав об аресте с последующей высылкой за границу десятков крупнейших представителей русского культурного сообщества, он признавался: «Я бы хотел такого наказания — не придумаешь только, как бы его заслужить»[1933].
1915
РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 68–69.
1916
Письмо к отцу от 12 ноября 1906 г. // РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 76.
1917
27 ноября 1907 г. Перцов писал отцу из Ялты: «Уже много лет тому назад я полюбил Марью Павловну, жену двоюр<одного> брата Володи, и так как я встретил с ее стороны ответное чувство, то осенью прошлого года она оставила Казань, и мы живем с того времени вместе. Мы любим друг друга вполне серьезно, и вообще, по внутреннему смыслу нашего чувства, можем назвать друг друга мужем и женой, в настоящем значении этих слов. Что же касается внешней стороны, то оформить ее, т. е. обвенчаться, нам можно будет, вероятно, еще не так скоро, так как развод займет немало времени. Володя согласен на него <…>» (Там же).
1918
РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 84.
1919
Голос Москвы. 1912. № 71, 25 марта.
1920
Новое Время. 1913. № 13 287, 9 марта.
1921
Новое Время. 1913. № 13 509, 20 октября.
1922
Розанов В. Письмо в редакцию // Мир Искусства. 1900. № 9/10. С. 206.
1923
Приднепровский Край. 1916. № 5894, 8 июля.
1924
Голос Москвы. 1912. № 15, 19 января. В том же аспекте Перцов проводит параллели между Надсоном и Писаревым, а также Т. Майн Ридом: все трое — выразители отроческой психологии («Кумиры молодости». 1900, декабрь // Перцов П. Первый сборник.
С. 164–167).
1925
Новое Время. 1916. № 14 325, 25 января.
1926
Новое Время. 1914. № 13 606, 27 января.
1927
Голос Москвы. 1912. № 105, 9 мая.
1928
Нестеров М. В. Письма. Л., 1988. С. 446 (письмо к В. Г. Лидину, август.1942 г.). Анализу статей Перцова о русских классиках посвящено диссертационное исследование М. Ю. Эдельштейна «Концепция развития русской литературы 19 века в критическом наследии П. П. Перцова» (автореферат — Иваново, 1997); см. также его статьи «Комедия Н. В. Гоголя „Ревизор“ в трактовке П. П. Перцова» (Филологические штудии. Иваново, 1995. С. 146–152), «П. П. Перцов: проблема критического метода» (Русская литературная критика серебряного века. Новгород, 1996. С. 69–71), «Образ Пушкина в критическом наследии П. Перцова» (Наш Пушкин. Юбилейный сборник статей и материалов. Иваново, 1999. С. 70–82), «П. П. Перцов о К. Д. Бальмонте» (Творчество писателя и литературный процесс: Слово в художественной литературе, стиль, дискурс. Иваново, 1999. С. 80–88).
1929
Письмо к В. В. Розанову от 20 марта 1917 г.// РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 87.
1930
Письмо к В. В. Розанову от 16 апреля 1917 г. // Там же.
1931
Письмо к жене от 17 мая 1917 г. // РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 69.
1932
Письмо к Б. А. Грифцову от 1 декабря 1920 г. // РГАЛИ. Ф. 2171. Оп. 1. Ед. хр. 61.
1933
Письмо к жене от 13 августа 1922 г. приведено в статье Г. Давыдовой «Здесь все теперь воспоминанье…» (Костромская старина. 1998. № 10/11. С. 50).