Страница 21 из 48
Первый тайм прошел без особых волнений, как сказал бы спортивный комментатор. Спортивный комментатор, но не мы. Мы как львы боролись за каждый мяч и каждый метр поля, пот с нас лил ручьями, постепенно растопившими снег. Но все было напрасно! Энтузиазм без футбольного искусства, с одной стороны, и тонкая техника без завершающего удара — с другой, ни к чему не привели. Тайм закончился вничью.
Серьезная опасность у наших ворот возникла на двадцатой минуте второго тайма. Мяч был послан надпоручику Бидло, тот принял его на бегу и устремился вперед. Я не успел перехватить мяч и с ужасом увидел, что Бидло выходит один на один с нашим вратарем. И тогда я сделал то единственное, что мне оставалось, — сбил Бидло сзади. Он рухнул как подкошенный, а у меня при этом что-то слегка хрустнуло в ноге. Нарушение произошло уже в штрафной площадке.
Кноблох прежде всего попросил отвести Бидло в медпункт, а меня удалил с поля и назначил пенальти.
Его реализовал один из бидловских нападающих. Я видел это с трибуны. Через минуту нам забили еще один гол, последний.
Встреча закончилась. Все были удовлетворены. Мои ребята — потому что счет был гораздо меньше десяти, соперники — потому что все же нас победили, командир батальона и майор Кноблох — потому что надпоручик Бидло еще до конца встречи вернулся на поле и вторая рота не осталась без командира.
И только я не испытывал никакой радости. Я шел в раздевалку вместе с игроками и по их лицам ясно видел, что они думают о моем поступке. Они молча переодевались в сухие спортивные костюмы, будто не замечая меня. И только когда они выходили из раздевалки, один из них, я так и не понял, кто именно, и это меня мучает до сих пор, сказал:
— А командир наш силен, ничего не скажешь.
— Это точно, силен, — послышались еще чьи-то голоса.
Я чувствовал, что это слово ни в коей мере не означало у них осуждения.
Я довольно смиренно шел просить прощения у надпоручика Бидло, но его реакция меня весьма удивила:
— Ты чего извиняешься? Опасных игроков всегда придерживают как могут. У меня, к сожалению, уже не та скорость. Года два назад у тебя не хватило бы времени, чтобы меня уложить.
— Где-то я слышал, что в подобных случаях лучше схватить соперника за майку. Это, говорят, не так опасно… — откровенно высказался я.
— Хватать за майку — это глупость, — перебил меня Бидло. — Футбол есть футбол, и в него играют ногами. По правилам или не по правилам, но всегда ногами. — Он вышел прихрамывая, правда, совсем немного.
Глава 17
Однажды после ужина в офицерском общежитии появился свободник Малечек.
— Товарищ поручик, у вас Прушека нет? — спросил он, предварительно поприветствовав меня по всем правилам.
— Если только в шкафу, — ответил я недовольно, потому что он застал меня за стиркой носков. — Еще он может быть в парке, там уж вы его определенно найдете.
— Я его вообще не ищу, — сказал Малечек уже совсем нелогично.
— Так почему же вы о нем спрашиваете?
— Чтобы удостовериться, что я могу поговорить с вами с глазу на глаз. Это очень важно.
Я выжал носки, расправил их на краю умывальника, предложил ему сесть и приготовился слушать. Я уже свыкся с тем, что Малечек человек своеобразный. Однако то, с чем он пожаловал ко мне, превзошло все мои ожидания.
— Я решил пригласить вас на комиссию по прекращению беременности.
— Что? — Это было первое, что я смог произнести. Потом я подумал, что ослышался. — На какую комиссию? — переспросил я.
Малечек решил, что я не понимаю, о чем он говорит, и ответил:
— Ну, эту самую врачебную комиссию, которая рассматривает…
Я прервал его:
— Я знаю, что есть такая комиссия, но не представляю, что я там должен делать. Никакой девушке никаких неприятностей я не причинил.
— Вы нет, а я — да, — не давал мне опомниться Малечек.
— Так и идите туда сами!
— Я тоже туда пойду. Однако мне крайне необходимо, чтобы и вы пошли со мной. Комиссии я уже об этом написал. Вы получите письменное приглашение. Там вы будете отчасти как бы моим отцом, отчасти — свидетелем.
— Вы хотите выйти сухим из воды, а я должен засвидетельствовать, что вы в соответствующее время не оставляли подразделения?
— Ниоткуда я не хочу выходить, товарищ поручик! Наоборот, я готов отвечать за любые последствия. И я с удовольствием это сделаю, — с гордостью заявил Малечек.
— Тогда начнем сначала, — прибег я к своему излюбленному выражению.
— Все зависит от того, что считать началом. Предположим, что все началось с трех пощечин тому стиляге, который крутился около нее. Потом она приехала ко мне сюда, и все было хорошо. Теперь она обнаружила, что беременна, и обратилась в эту самую комиссию. Говорит, что условия не позволяют ей родить ребенка. У нее никого нет, живет в общежитии, а я служу в армии. Там сказали, что они хотели бы знать мнение отца. То есть мое. — При этих словах Малечек выпятил грудь. — Мне пришло в голову просить вас засвидетельствовать, что я человек серьезный и смогу заботиться о ребенке. Я готов вести переговоры только в вашем присутствии.
— Большое вам за это спасибо, — не смягчился я и попытался вернуть его к суровой действительности: — Она с ребенком будет жить в общежитии, вы будете ее навещать раз в два месяца и посылать ей свое солдатское жалованье. Она будет жить в таком же достатке, как Жаклин Онассис.
— Ну что вы, — прервал он. — У меня есть тетя в Моравии, будет жить у нее. Кое-какие деньги я скопил еще до армии.
Было ясно, что он все основательно продумал. Я решил пойти с ним на комиссию. Отчасти как отец, отчасти как свидетель.
Письменное приглашение пришло на следующий день.
— Рота на целый день не может остаться без командира, — возразил майор Кноблох, когда я пришел просить разрешения отлучиться.
К счастью, командир батальона был иного мнения. Он согласился с тем, что четарж Метелка способен на время заменить меня.
Я уже выходил, когда Матрас, вспомнив о чем-то, позвал меня обратно.
— Продолжают поступать жалобы на то, что ваша рота имеет в «Арме» протекцию, — сообщил он мне. — Это из-за вас или из-за Метелки?
— Из-за него. Наверное, он ей нравится, — сказал я откровенно.
— Мне бы не хотелось, чтобы девица наделала каких-нибудь глупостей, пока он не уволится в запас.
— Я соберу роту и попрошу ребят, чтобы они отказались от этих льгот и не навлекали на нас неприятностей, — пообещал я. — Метелке я тоже скажу об этом.
Войдя на другой день с Малечеком в здание национального комитета, мы долго и безуспешно изучали план учреждения. Потом, вспомнив старый военный принцип — чего не найдешь на карте, о том хорошо знают местные, — я спросил вахтера, где заседает нужная нам комиссия.
— На втором этаже, комната 206, папаша, — не без ехидства ответил он.
Услышав это, я сначала разозлился, но потом мне стало грустно. Я вспомнил Юцку. С ней бы я не пошел на такую комиссию. А как бы я заботился о малыше! Однако малышу и моей незначительной персоне она предпочла параграфы законов.
Крановщица, красивая, статная, уже ждала нас около дверей комнаты 206. С Малечеком она поздоровалась холодно, со мной — еще холоднее.
Воцарилось мучительное молчание, и я обрадовался, когда нас наконец пригласили войти. Во главе стола сидела женщина средних лет, как я узнал в процессе разбирательства, мать четверых детей. Второго члена комиссии, врача-гинеколога, проблема интересовала в основном с медицинской точки зрения. Третьим членом комиссии была женщина из отдела социального обеспечения. Начало переговоров она провела в волнении, опасаясь, как бы молодая пара, сидящая на противоположном конце стола, не попросила квартиру.
Комиссия с самого начала прониклась к нам симпатией. Председатель потому, что Малечек сразу же заявил, что идея иметь как можно больше детей его интересует уже длительное время. Врач-гинеколог потому, что мы пришли вовремя, а женщину из отдела социального обеспечения привело в хорошее расположение духа заявление Малечека о том, что будущую мать он поселит у своей тети.