Поселок на озере

Мать взяла его за руку.

Край неба уже начинал светлеть. Уоми заметил, как сияли глаза матери.

— Скорее, скорее! — шептала Гунда.

И оба они торопливо двинулись к лодкам. Мостки, соединявшие островок с берегом, были разобраны, чтобы никто из чужих не мог проникнуть в поселок.

Глаза и Гунды и Уоми уже различали на прибрежном песке темные силуэты челноков. В это время что-то белое подкатилось под ноги. Это была лайка; она догнала их по следам.

— Молчи! — сказала Гунда и погрозила пальцем.

Уоми выбрал легкий челнок, усадил в него мать, сложил на дно оружие и другие пожитки.

Лайка, виляя хвостом, просилась взять ее с собой.

— Возьми и ее, — сказала Гунда. — Завоет — перебудит всех.

Она позвала собаку, и та, свернувшись, улеглась у ее ног.

Уоми спустил челнок в воду, взобрался на корму и оттолкнулся шестом от берега. Лодка беззвучно скользнула в мутный туман, окутавший остров Ку-Пио-Су.

Уоми переправился через пролив и пристал к высокому берегу. Он направил лодку в устье реки, сбегавшей к озеру по дну лесного оврага. Тут он отыскал удобное место и спрятал челнок в густых кустах. Он сделал это так искусно, что заметить его было очень трудно.

Покончив с этим, он двинулся вверх по течению и повел мать прямо по воде. Ведь в текучей воде следов не остается.

Пройдя несколько десятков шагов, они поднялись на высокий берег оврага и двинулись по знакомой тропинке.

Это была та самая тропа, которая вела к оврагу Дабу.

К вечеру они вышли из лесу в том месте, где была спрятана старая лодка Уоми. Цел ли его челнок? На месте ли багор и весло?

Он отыскал на берегу пепел и угольки костра, под защитой которого провел памятную для него ночь.

Когда раздвигал кусты, сердце его забилось: а что, если он увидит ту самую Каплю, которая являлась ему во сне?

Челнок оказался на месте, а вместо девушки на нем сидела лягушка. Она испугалась и прыгнула в воду.

— Ага! — сказал он вслух. — Капля посылает ее сторожить мой челнок.

Идти сейчас же к Священному Дубу Гунда не захотела: дорога утомила ее. Она достала из мешка небольшой запас печеной рыбы, чтобы поужинать.

Уоми высек кремневым огнивом искру на сухой трут, раздул его и развел огонек. Гунда стала жарить тетерку, которую Уоми подстрелил по дороге. После ужина решили идти.

Уоми привязал лайку ремнем к лодке и взял с собой половину щуки, чтобы накормить Дабу. К Священному Дубу надо было попасть до темноты. Полночь — это время, когда летают ночные тени и Невидимые открывают людям свою волю.

Как только мать и сын вступили в овраг, они почувствовали, что лесная темень настигает их гораздо скорее, чем они ждали.

Здесь, под густым пологом раскинувшихся вверху дубовых вершин, быстро угасали последние отсветы вечерней зари. Гунда торопливо шептала слова древних заклинаний против злых лесовиков и ночных страхов.

Уоми почувствовал, как дрожали похолодевшие пальцы матери в его крепкой руке:

— Не бойся, мать! Дабу близко. Он защитит нас.

Сыну хотелось ободрить мать, но, против воли, ее страх отчасти передавался и ему. С каждым шагом сгущались лесные сумерки. С каждой минутой, казалось, оживают тени леса. Ветви кустов и деревьев тянулись к ним, словно руки, просящие пищи.

Гунда отламывала маленькие кусочки печеной рыбы, кидала их кустам и деревьям и приговаривала приветливые слова:

— Ешьте, милые! Ешьте! Защитите Гунду и Уоми.

Так добрались они до Священного Дуба. С бьющимся сердцем Гунда сделала несколько шагов по сумрачной поляне и остановилась.

Дабу стоял перед ней. Здесь, под его ветвями, Гунда чувствовала себя такой маленькой и слабой.

Уоми и Гунда опустились на землю и прижались лицами к корням Священного Дуба. А он стоял над ними, растопырив корявые руки-сучья и разинув черную пасть дупла.

Наконец Уоми поднялся.

— Отец, — сказал он, — к тебе пришел сын твой, Уоми! Защити его от врагов!

— Пижму хочет убить Уоми, — сказала Гунда. — Дабу! Ты дал Гунде Уоми. Сохрани его! Уоми — твоя кровь. Защити его…

Она кинула голову щуки и остаток мяса в зияющее над нею дупло.

Мать и сын стояли протянув руки и ждали ответа. Пылкое воображение их работало помимо воли, а глаза, ясные, как у детей, были устремлены на предмет обожания.

Их слух и все чувства обострились до невероятной тонкости. Они слышали чуть заметное журчание ручья, треск отломившейся ветки, шуршание мыши в сухой листве.

Они старались истолковать по-своему значение этих звуков. Они искали в них ответа на свои просьбы.

Вдруг серая тень мелькнула между ветвями. Уоми показалось, что она вылетела из дупла и беззвучно исчезла между стволами. Через минуту громкое улюлюканье филина послышалось где-то рядом. Небо озарилось вспышкой далекой зарницы, которая здесь, среди черных деревьев, казалась особенно яркой.

Это был несомненный ответ. Дабу откликался на их просьбы. Но как нужно было его понять?

— Это его душа! — прошептал Уоми.

Гунда дрожала, прижавшись к сыну.

— Ты видела?

— Видела… — прошептала Гунда.

— Останемся здесь до утра. Узнаем, что скажет Дабу.

Заговоренный посох

Уснули они поздно. Гунда забылась первая, прижавшись к руке сына. Потом уснул и он.

Яркие сны вознаградили их за терпение. Гунде пригрезилось, будто она, еще молодая, сидит одна в пустом доме. Перед ней ярко пылает огонь. В хижину входит красивый и румяный старик с ласковыми глазами. Он садится у входа и вынимает из-за пазухи длинный нож. И она ясно видит: нож этот — тот самый, который привез Уоми из далекой страны.

«Отдай его Уоми, — говорит старик. — Скажи ему, пусть ничего не боится. У кого этот нож, тот всех сильнее».

Гунда знает: этот старик не кто иной, как сам Дабу.

«Пусть едет искать невесту! Придет весна. Полетят журавли. Тогда пусть гребет далеко! Скажи Уоми: Дабу ему поможет».

Гунда проснулась, и сердце ее билось, как пойманная птичка. Еще бы! Она говорила с самим Дабу. Он сам обещал помощь.

Уоми уже не спал. Он ждал, когда мать откроет глаза. Ему надо было рассказать свой сон.

С ним случилось то, что изредка бывает со всяким. Сон его был повторением того сновидения, которое его уже раз посетило. Опять поиски лодки, опять девушка — дочь Водяного. Опять ему грезилось, что девушка моет его ноги и зовет искать ее у Большой Воды.

Сон повторился, значит, это неспроста. Это вещее сновидение. Оно предсказывает будущее.

Гунда нарвала цветов и бросила их в дупло дуба. Вдруг порывом ветра всколыхнуло нижние ветки, и одно из жертвенных приношений сорвалось и упало к ногам Уоми. Это был посох, один из тех, которыми были увешаны нижние ветви дуба.

Уоми остановился в раздумье. Приношения неприкосновенны. Но ведь Дабу сам бросил его Уоми.

Уоми нерешительно прикоснулся к посоху.

— Что делаешь? — в испуге шептала Гунда. — Посох заговоренный. Повесил его сам Мандру. Ты был тогда еще мал. Напала на Пижму Хонда. Палила его огнем. Трясла его, ломала. Пижму сам рассказывал. Никто ее не видел, а он видел. По ночам кровь пила. Исхудал Пижму, как щепка. Лицо все побелело. Мандру заговорил болезнь. Напоил Пижму полынной водой. Потом взял посох и заговорил его: «Хонда, Хонда, войди в посошок! Вяжу тебя лыком. Перевязываю ремнем сыромятным. Не выйти тебе, пока ремень не развяжется!..» Всем поселком ходили смотреть. Как Дабу взял посох, так и пропала у Пижму болезнь.

— Что же, — сказал Уоми. — Дабу сам отдает мне этот посох. Теперь Пижму в моих руках. Что захочу, то с ним и сделаю.