Страница 155 из 185
Так они и стояли, словно любовники на свидании, разделённые стеклом, по которому слезами стекали капли дождя. Она улыбнулась, и на щеках обозначились глубокие морщины, которые раньше были ямочками. Даже через стекло он чувствовал кисловатый вдовий запах изо рта. Душа преисполнилась сопереживания, которое под стук дождя, под проникавший через щели солоноватый дух земли быстро переросло в симпатию. Он смотрел на неё, как смотрят на знакомого, с которым давно не виделись, и из глаз покатились слёзы. А по её бледным щекам слёзы хлынули просто потоком. Не было причины не открыть дверь. И он открыл её. Под звуки неожиданно припустившего дождя, вслед за ворвавшимся в зал влажным, холодным воздухом и тяжёлым духом земли она совершенно естественно бросилась к нему в объятия и нашла его губы своими. Скользнувшие под плащ руки нащупали бюстгальтер, будто сделанный из гипрока. Тошнотворный леденящий запах от волос и воротника отрезвил его. Он быстро отдёрнул руки, укоряя себя за поспешность. Но, как черепахе, заглотившей золотой крючок, сожалеть было поздно.
Не было причины и не отвести её в кабинет. Он закрыл дверь на задвижку, но, подумав, что это вроде бы неприлично, тут же открыл. Налил стакан воды. Предложил сесть. Садиться она не стала. Он в смятении потирал руки, ненавидя себя и за сотворённую на ровном месте проблему, и за то, что вёл себя по-дурацки. «Эх, если бы можно было дать отсечь себе палец, а за это вернуть всё на полчаса назад, я ни секунды бы не колебался, — думал он. — Но тут уже хоть палец, хоть руку отрубай — делу не поможешь. Ты её трогал, целовал, и теперь вот — она стоит в твоём кабинете, закрыв лицо руками, и плачет. Плачет по-настоящему, не притворяется. Вон, слёзы текут между пальцами и капают на мокрый от дождя плащ. Силы небесные, потихоньку всхлипывать ей уже мало! Уже и плечи затряслись, вот-вот заревёт в голос. Сдерживая отвращение к этой женщине, от которой исходил запах покрытого шерстью пещерного животного, Цзиньтун усадил её в своё крутящееся красное кресло из натуральной кожи, итальянское, с высокой спинкой. И тут же поднял, чтобы помочь снять плащ.
— Ну что, так и будешь лицо закрывать?
Оно всё мокрое — не разберёшь, от дождя ли, от пота, от соплей или слёз. Только теперь он рассмотрел, какая она уродина: нос приплюснутый, зубы выпирают, подбородок острый, как у хорька. И чего она показалась ему привлекательной, когда стояла за стеклом! «Ну и надули меня!» Но настоящий ужас ждал впереди. «Мама дорогая!» — воскликнул он про себя, стянув с неё плащ. На ней не было ничего, кроме двух голубых чашечек бюстгальтера, купленного в его же собственном салоне, даже бирочка с ценой не сорвана. А тело её просто усыпали тёмные родинки. Она вроде бы смутилась и снова закрыла лицо руками, и тут — силы небесные! — стали видны волосы под мышками, чёрные, а на концах желтоватые. И пахнуло кислым потом. Растерявшийся Цзиньтун бросился прикрывать её плащом, но она повела плечами и сбросила его. Заперев дверь на задвижку и задёрнув толстые шторы, чтобы отгородиться от красиво подсвеченного здания «Гуйхуа-плаза» и от весеннего вечера с пронизывающе холодным дождём, Цзиньтун налил ей кофе.
— Чтоб я сдох, барышня, ни стыда у меня, ни совести! Умоляю, не плачьте, женский плач меня просто убивает. Только не плачьте, а завтра хотите в полицейский участок доставить — пожалуйста! Или хоть сейчас надавайте семью девять — шестьдесят три оплеухи, тоже пожалуйста. Могу встать на колени и отбить семью девять — шестьдесят три поклона, тоже пожалуйста. От вашего плача я чувствую себя безмерно виноватым… Прошу вас, успокойтесь…
Он принялся неуклюже вытирать подставленное — этакая пичужка — лицо платком. «Давай, давай, Шангуань Цзиньтун, действуй по Сунь-цзы,[235] раз уж ты такой невезучий, раз у тебя на уме только еда, как у поросёнка, и ты забываешь, что тебя могут ещё и зарезать. Обхаживай её, только чтоб ушла, а потом сходишь в храм, отобьёшь поклоны бодхисатве и воскуришь благовония в благодарность. Правитель небесный, не хватало только угодить в колонию ещё на пятнадцать лет!»
Вытерев ей лицо, он стал уговаривать её выпить кофе. Поднёс в обеих руках, думая про себя: «Дотронулся до твоих титек, так ты сразу бабушкой мне стала, а я тебе внуком. Какое тут, к чертям собачьим, «Овладел грудью — овладел женщиной»! «Ещё не овладел грудью, а уже в руках женщины» — вот как надо. И никуда не денешься».
— Попейте, ну попейте же, умоляю, милая.
Она бросила на него игривый, на тысячу ладов кокетливый взгляд, и сердце словно пронзила тысяча стрел, оставивших тысячу отверстий, в которых завелась тысяча червячков. Опершись на него, словно у неё от рыданий кружилась голова, она оттопырила губы и сделала глоток. «Ну наконец-то, выплакалась». И он передал ей чашку с кофе. Держа чашку обеими руками, она, словно зарёванная трёхлетняя девочка, продолжала хлюпать носом. «Слишком наигранно», — мелькнуло в голове у Цзиньтуна, за плечами которого было пятнадцать лет в лагере и три года в психбольнице, и при этой мысли его прямо зло разобрало. «Сама же бросилась ко мне в объятия, сама стала целовать в губы! Я, конечно, дал маху, что потрогал грудь. Но ведь я управляющий салоном женского белья, каждый день имею дело с грудями, каких только грудей не натрогался! Да, для меня это профессиональная необходимость, и ничего предосудительного в этом нет».
— Барышня, уже поздно, вам пора! — И он взял плащ, чтобы накинуть ей на плечи.
Её рот искривился, чашка с кофе скатилась на пол. Кто знал, что она может разыграть настоящее представление? Актрисой в труппу маоцян — вот куда бы её послать. Она снова зашлась в плаче, как грудной ребёнок, причём голосила всё громче и громче. В этот тихий дождливый вечер, когда лишь изредка проезжала машина какого-нибудь полуночника, она верещала так, будто хотела, чтобы её услышал весь город. В душе Цзиньтуна забушевало пламя гнева, но он сдерживался, и наружу не выскочила ни одна искорка. На столе как раз случились две бомбочки-шоколадки в золотой фольге. Он торопливо развернул одну и запихнул ей в рот этот чёрный-пречёрный сладкий шарик, приговаривая сквозь стиснутые зубы:
— Барышня, милая, ну не надо плакать, съешьте лучше конфетку…
Конфету она выплюнула, и шоколадный шарик покатился по полу, как яйцо навозного жука, замарав шерстяной ковёр. И продолжала реветь. Он лихорадочно развернул и сунул ей в рот вторую. Она, конечно, не собиралась послушно съесть её и снова попыталась выплюнуть, но он зажал ей рот. Размахнувшись, она хотела ударить его, но Цзиньтун пригнулся, и его лицо оказалось на уровне голубого бюстгальтера и белой волнующейся груди. Гнев в душе резко сменился жалостью, от которой он тут же растаял и бестолково обнял ледяные плечи. Последовали поцелуйчики и тому подобное, и вязкая шоколадная масса слепила их губы. Стало ясно, что, пока не рассветёт, избавиться от этой женщины не удастся. К тому же они обнимались и целовались, да и чувства стати глубже, и ответственность возросла.
— Я действительно так противна тебе? — проговорила она сквозь слёзы.
— Нет-нет, я сам себе противен, — поспешил заверить её Цзиньтун. — Тебе, милая, меня не понять: я и в тюрьме сидел, и в психушке побывал. Любую женщину со мной ждут одни несчастья. Не хочу доставлять тебе неприятности…
— Не надо ничего говорить, — выдохнула она и снова принялась всхлипывать, закрыв лицо руками. — Я понимаю, я тебе не пара… Но я люблю тебя, давно уже тайно люблю… Мне ничего не надо… Умоляю, позволь лишь побыть с тобой немного, и всё. И я буду счастлива… довольна…
И как была полуголая, направилась к выходу. У двери задержалась на миг и вышла.
Глубоко тронутый, Цзиньтун честил себя на все лады: «Ну и презренный же ты тип! Как ты мог так плохо думать о человеке, как мог взять и выдворить такую чистую душой женщину, вдову, пережившую столько несчастий! Что в тебе особенного? Разве заслуживает любви старый хрыч, как ты, в пятьдесят с лишком? Что ты за тварь холоднокровная, чисто змея какая или лягушка! И ты отпустишь её одну в ночи под ледяным дождём, чтобы она промокла и заболела? А если здоровье у неё уже не вынесет такого? Да и небезопасно сейчас, хулиганья полно. Нарвётся на них в таком виде, что тогда?»
235
Сунь-цзы — автор древнекитайского военного трактата «Искусство войны».